Анна Данилова - Сердце химеры

– Скажи, Глафира, Гора никуда от тебя не отлучался?

– Вы хотите спросить, не мог ли он уйти от меня, чтобы пристрелить Лору? Теоретически, конечно, мог, тем более что вскоре после того, как он пришел, мы поужинали и все такое… словом, я уснула. Но надо знать Гору, чтобы понять, что он не способен на такой поступок. Ведь вы поймите, Михаэль, Гора, пусть ему и за тридцать, все еще ребенок. И ничего серьезного из себя не представляет. И уж если бы в его руках оказался пистолет, он бы показал мне его сто раз. Он такой. Ему не хватает собственной значимости, и он при каждом удобном случае пытается блеснуть чем-то, пусть даже не своим. А уж если бы он собрался убивать Лору, то, напившись, непременно проговорился бы. Говорю же, несерьезный человек. И уж если быть до конца откровенной, то спала я с ним время от времени исключительно потому, что он – муж Лоры… Встреть я его на улице – прошла бы мимо. Серость.

Последние слова она как сплюнула.

И я, как ни странно, понял ее. Ей хотелось всего, что было связано с ее лучшей подругой, пусть это будет даже и такой никчемный мужчина, как Гора. Вот что значит, когда у человека нет своей жизни. Лучше бы она вернула себе дочку, вышла бы замуж и жила своей семьей.

– А что ты можешь сказать о Вике? Он – мог?

– Он ничем не лучше Горы. Не понимаю, зачем они ей вообще были нужны. У нее были другие мужчины, некоторые даже предлагали замуж, но она жила с этими двумя. Язык даже не поворачивается назвать их мужиками…

Получается, что Глафира разделяла с Лорой презрение к ее мужчинам, и это чувство позволяло, быть может, обоим ощущать свое превосходство.

– Лора ведь была откровенна с тобой. Может, ее тревожило что? Может, у нее не сложились отношения с кем-то?

Мне стыдно было задавать эти вопросы, поскольку я сам был почти телефоном, прослушивающим все их разговоры. А потому отлично знал, что ничего такого не было.

– Да, – внезапно ответила мне Глафира, – мы с ней по телефону часами могли говорить, но это все так, по ходу жизни, что называется. А что у нее было на душе – никто не знал.

Эта фраза прозвучала интригующе.

– Думаешь, было что-то такое, о чем ты не догадывалась?

– Конечно, – со спокойной уверенностью ответила Глафира. – Просто вы не знаете… не знали, – поправилась она, – какая на самом деле была Лора. Да она же вся соткана из тайн! Бог с ними, с ее любовниками. У женщин всегда случается что-то на стороне, поэтому я ее никогда не обвиняла. Но того мужчину, которого она действительно любила, она скрывала за семью печатями, никому не показывала и совершенно ничего о нем не рассказывала.

– А он был? – Я не смог сдержать своей ревности.

– Был, я это знаю, чувствую. И любовь эта была чистой, понимаете? И все, что она зарабатывала…

Она осеклась. Поняла, что проговорилась. Конечно, было бы удобнее с ней разговаривать, признайся я ей в том, что подслушивал их. Но разве я мог это себе позволить?

– Я хотела сказать, все то, что ее мужья зарабатывали, она тратила на то, чтобы покрасивее одеться и показаться во всем этом ему.

– Глафира, это твои фантазии… У нее не было такого мужчины.

– А вы почем знаете?

– Знаю, и все. Мы с ней были иногда откровенны…

Я наполовину солгал, и сделал это с удовольствием. Лоры уже не было, и никто не смог бы меня разоблачить.

– Скажите, Михаэль, а вам она нравилась? – спросила Глафира, глядя на меня почему-то с недоверием, словно заранее зная, что я солгу.

– Очень, – признался я, потеряв всякий контроль над собой. Мне почему-то захотелось хотя бы Глаше признаться в своих чувствах. Но я не успел этого сделать.

В дверь позвонили.

– Господи, это что, за вами? – ахнула Глафира. – Так рано? Может, они выслеживали вас рядом с моим домом? Михаэль, прячьтесь!

– Куда?

– В ванную комнату, там есть такая маленькая кладовка, за дверью…

Я подумал еще тогда, что мне судьбой предрешено прятаться в каких-то кладовках, маленьких темных комнатках и что это гнусно, пошло, недостойно.

Я слышал торопливые шаги Глафиры, звуки отпираемой двери, и замер в ожидании мужского голоса. Я поверил Глафире, что это может быть следователь или его помощники, которые выследили меня, когда я входил в ее дом. Но тогда, спрашивается, почему же они позвонили в дверь так поздно? Мы с Глафирой успели и позавтракать и о многом поговорить.

Но никаких голосов не было слышно. Хлопнула дверь, затем я услышал, как в ванную комнату кто-то входит. Я понимал, что это может быть только Глафира, но почему-то напрягся и вспотел от волнения.

– Это я, Михаэль, не бойтесь.

Она сама распахнула дверцу. Поскольку мое лицо выражало единственную эмоцию – удивление, она пробормотала, пожимая плечами:

– Никого нет, представляете? Но звонок же был… Мы оба слышали.

Я не мог с этим не согласиться. Получается, что кто-то позвонил в дверь и не захотел, чтобы его увидели. И кто же это мог быть?

– И часто тебе звонят таким вот странным образом?

– Нет. Первый раз…

– Не правда ли – странное совпадение? Я прячусь, кто-то звонит, словно испытывает мое терпение…

В дверь снова позвонили. Несколько раз, настойчиво, громко, звонки царапнули по нервам, как ножи. Мне было стыдно перед Глафирой за свой страх и свою потливость. Я уже был весь мокрый. Так захотелось сразу принять душ, успокоиться. Я же до всех этих событий жил весьма и весьма спокойно и волновался, как сквозь толстое непробиваемое стекло, лишь сочиняя свои романы. Меня всякий раз спрашивали, когда я писал криминальный, к примеру, роман (вообще-то я работаю во многих жанрах, мне кажется, что истинно творческий человек и не может втиснуть себя в узкие рамки какого-нибудь одного), испытываю ли я хотя бы часть всех тех эмоций, страхов и сопутствующих преступлениям чувств, которые испытывают мои герои. Наивные люди! Да как же я могу испытывать чувства убийцы, скажем, безжалостно уничтожившего свою жертву? Я, нормальный человек?! Другое дело, что я пытаюсь его понять и на какое-то время представляю его себе, слышу голос, рассуждения… Все это трудно объяснить, это сложный процесс, но я никогда, ни в коем случае не пропускаю через себя негативные чувства своих герев. Да и в морге я ни разу не был… Хотя довольно-таки красочно, как мне говорят, это описываю. Или, к примеру, я пишу роман от лица женщины. И что же, как же я могу описать ее состояние, к примеру, когда она любит? Разве что по аналогии со своими, чисто мужскими чувствами. Но тогда это будет обман… почти обман… Словом, рассуждать на эту тему можно бесконечно. Только к чему все это? Главное, что «принцип зебры» (расхожее мнение: жизнь полосата, как зебра, на смену белой полосе непременно придет черная и наоборот) сработал. На смену моей спокойной и комфортной жизни пришли адские времена. Я от страха, если честно, готов был залезть под кровать и зарыться с головой в пыль, чтобы только меня никто не нашел. И это стыдно, стыдно…

Глафира пошла открывать и вернулась довольно скоро.

– Михаэль, – глаза ее выражали не меньшую степень испуга и удивления чем у меня. – Никого нет! Словно звонок звонит сам собой…

– Может, кто-то позвонил и поднялся на этаж выше? – осипшим от страха голосом предположил я.

– Не знаю… Странная история.

Я понимал, что оставаться у Глафиры становится опасно. Но убежать через окно я не мог: она жила на третьем этаже.

– Михаэль… Давайте сделаем так: я выйду, осмотрю подъезд, попробую определить, кому бы это понадобилось тревожить меня ранним утром, и если никого не увижу, то вы потихоньку уйдете… Под моим прикрытием…

Золотые слова!

И я действительно ушел. Рискуя быть схваченным неизвестными мне людьми, настойчиво звонящими в дверь и не считающими нужным показаться (однако изрядно потрепавшими мне нервы!). Ушел, убежал, обливаясь потом, на подгибающихся ногах. Машину я предусмотрительно оставил в соседнем дворе, поэтому, едва оказавшись в ней, я, как сумасшедший, помчался прочь из этого района, где жила не только Глафира, но и Лора (еще не так давно), и я сам…

Я колесил по городу, смутно представляя себе, что будет со мной дальше и как я вообще могу искать убийцу Лоры. Я надеялся на свои записи, думал, что мне достаточно будет в спокойной обстановке проанализировать их, чтобы понять, кто же мог решиться на злодейство. Но сейчас, словно сквозь черную траурную пелену все мои записи (практически это были протоколы ее телефонных разговоров, интересных лишь для патологически любопытных типов вроде меня) показались мне обыкновенной пустой болтовней двух беспринципных и жестоких женщин, помешанных на деньгах, тряпках, мужиках, причем болтовней, густо пересыпанной пошлыми бытовыми подробностями. Да такие разговоры женщины ведут сплошь и рядом, они входят в привычку, и каждая из собеседниц оказывается настолько втянута в ежедневный ритуал, что он становится потребностью. Перемалывается, пережевывается, анализируется каждый шаг, мысль, событие…