Ян Мортенсон - Убийство в Венеции

— Будь осторожен за рулем, — сказала Барбру и поцеловала меня в щеку. Легкий, быстрый поцелуй коснулся моей щеки, словно крыло ласточки.

— Обещаю. Может, увидимся в Стокгольме? Заходи в мою лавку в Старом городе, посмотришь. Вот моя визитка, здесь указаны адреса магазина и квартиры. Я живу рядом со Святым Браном и драконом, запомнить несложно.

— Обещаю, — сказала она и улыбнулась. — Я обещаю. Пока.

— Привет Андерсу, и поблагодари его, — крикнул я через опущенное стекло, запустив мотор. — Передай, что я позвоню.

В четверть одиннадцатого я уже открывал дверь магазина. Опоздал на пятнадцать минут, но говорить тут не о чем, все равно у входа никого не было. Верблюжий колокольчик из Тибета вообще зазвонил лишь несколькими часами позднее, и я продал несколько эстампов из серии «Suecia Antique» паре пожилых дам из Экше, которые искали подарок на пятидесятилетие племянника. Я несколько раз набирал номер Андерса, но никто не ответил.

Вечером я долго сидел на террасе над Чепманторьет и читал вечерние газеты; меня поражало, насколько изменился их характер, насколько их содержание приблизилось к содержанию еженедельников. Здесь более не преобладали новости, теперь все больше места отводилось сведениям о разводах, рецептам и репортажам о знаменитостях.

Клео спала на одном из тростниковых садовых стульев. Ее кремовая шкурка, темные лапки и мордочка прекрасно гармонировали с темно-синей подушкой. Скорее всего она об этом знала, и здесь было ее любимое место. Надо мной, как и в небе над Баккой, носились ласточки, а за блестящими черными крышами виднелась пышная зелень Юргордена. Белый палец башни в Греналунд указывал в синеющие вечерние небеса, ветер слабо доносил крики и смех с американских горок. Из недавно приобретенного мною лазерного проигрывателя струился в теплый вечер концерт Альбиони для гобоя и скрипки. Телефонный штепсель из розетки я выдернул. Позволяю иногда себе такую роскошь, в особенности когда слушаю музыку. Хотя какая разница — все равно почти никто никогда не звонит. Я уже легко поужинал остатками из холодильника и в общем и целом чувствовал себя совсем неплохо, как вдруг позвонили в дверь.

— Кто бы это мог быть в эту пору? — спросил я Клео, которая рассеянно приоткрыла голубой глаз и тут же его закрыла.

Я провел рукой по волосам, поправил на талии темно-синий шерстяной джемпер. Надел скинутые туфли, вышел в прихожую и открыл дверь на лестницу.

На площадке в болезненном свете ламп стояла Барбру Лунделиус. Она выглядела бледной и расстроенной, была заплакана.

— Юхан, — проговорила она и бросилась мне на шею, всхлипнув мне в плечо. — Это так ужасно.

— Ну что ты, дружок, — сказал я утешающе и погладил ее по белокурым волосам, обнял, вздрагивавшую от судорожных рыданий. — Дружочек мой, что случилось?

— Андерс, — рыдала она. — Андерс… он… мертв. — И она снова залилась слезами.

Я бережно провел ее в прихожую и закрыл за нами дверь.

— Проходи, садись, — сказал я и подвел ее к глубокому креслу у камина. — Расскажи мне все по порядку. Начни сначала, торопиться нам некуда.

Я налил коньяк в две стопочки, одну дал Барбру, а сам сел с ней рядом.

— Сегодня после твоего отъезда, — начала она, замолчала и глотнула коньяку. — Сегодня утром остальные спустились около девяти. Мы ждали Андерса, но Свен и Элисабет торопились назад в Стокгольм да и Гуннар тоже. Поэтому я пошла наверх, в комнату Андерса, чтобы его разбудить. Но его там не было, кровать была пуста. Было даже не похоже, чтобы он в ней спал. Я подумала, что он в ванной комнате или вышел за почтой, а мы его не заметили. Однако ванная была пуста, и на дорожке к почтовому ящику тоже никого не было. Поначалу мы не беспокоились, подумали, что он, наверное, рано встал и поехал в магазин. Но потом нас стали одолевать сомнения, и мы осмотрели каждый уголок в доме. — Она замолчала.

— И что?

— Потом мы пошли в сад, и Элисабет, она… она что-то нашла и позвала нас. Она спустилась к озеру, к мосткам. Помнишь, там в озеро уходят длинные и шаткие деревянные мостки. У него там еще небольшая плоскодонка стояла.

Я кивнул — вспомнил. Много раз спускался я туда ранним утром, когда с воды поднимался предрассветный туман, и брал лодку, чтобы на середине озера, на мелководье побросать блесну в расчете на щуку или окуня. Длинные узкие мостки из сучковатых и выгоревших на солнце досок вели через прибрежный тростник и илистое дно к глубокой воде.

— Он там лежал?

— Нет, там была только его одежда. Свен и Гуннар выехали на лодке и вскоре обнаружили его самого.

Барбру замолчала и посмотрела на меня блестящими глазами.

— Его отнесло в заросли камыша, — тихо сказала она, уронила голову в руки и заплакала, тихо и безнадежно. Я молча подал ей свой носовой платок. Она взяла его, быстро и жалко улыбнувшись сквозь слезы.

— Он скорее всего встал пораньше, чтобы с утра окунуться, — сказала она. — Уплыл слишком далеко, а там его свело судорогой.

Я сидел, не говоря ни слова, только подливал в свою стопку коньяку. Смотрел сквозь Барбру невидящим взглядом. Андерс фон Лаудерн мертв. Скончался. Больше его нет. Самого старого друга детства, который был частью моей жизни, моего отрочества. У меня отняли что-то невозвратимое. Мы вместе росли, вместе списывали в школе, строили шалаши неподалеку от Бакки. Возле гороховых полей его отца стреляли из духового ружья сизых голубей с быстрыми свистящими крыльями, а снежными зимними днями охотились на белок. Ружье отец подарил Андерсу, когда тому исполнилось десять лет, и в каждое воскресное утро Андерс получал пригоршню патронов с наставлением не стрелять, не будучи уверенным в попадании в цель. «За любым кустом могут оказаться бабы, собирающие ягоды», — объяснял обычно Георг фон Лаудерн, и мы понимали, что он имел в виду, даже если черника и брусника были глубоко под снегом. Затем мы отправлялись в лес, где под тяжестью снега склонялись деревья, где чистые белые сугробы лежали, словно мягко подправленные рукой скульптора; будто ищейки рыскали мы меж деревьев с высоченными стволами. Мы окружали какой-нибудь участок и считали беличьи следы на снегу, выясняя, сколько из них вело внутрь границы и сколько — за пределы. Если следов внутрь было больше, то наша добыча ждала нас там, среди елей; с задранными головами крались мы меж деревьев, высматривая белок с похожими на зернышки перца глазами. Шкурки мы продавали потом на ярмарке Хиндерсмэссан в Эребру по две кроны за штуку низкорослым угрюмым мужикам, которые расхаживали со связками рыжих лисьих шкур на плечах, пучком беличьих шкурок в одной руке и несколькими блестящими, красивыми шкурками куниц вперемешку с одной-двумя выдр — в другой. Частенько вокруг них витало облако коньячного перегара. Среди пестроты ярмарочных ларьков с безвкусными дешевыми картинами, карамелью и игрушками продавцы мехов были словно дуновением тех времен, когда Хиндерсмэссан каждый февраль становилась местом настоящего торга для всего края Бергслаген. Здесь торговали железом, иссиня-черными глухарями, бобровыми шкурками, желто-золотым маслом и многим другим.

А теперь Андерс умер. Нет, это же так несправедливо. Всю жизнь он скучал по своему дому. А теперь, когда его мечта исполнилась, он умер. Я почти разозлился на него.

— Ты знаешь, когда это произошло?

Она покачала головой.

— Даже не знаю, случилось ли это вчера вечером, то есть ночью, или сегодня рано утром. Я ведь рано ушла и легла спать. Раньше тебя, во всяком случае. Я устала, да и голова у меня болела.

— Кто последним его видел?

— Мы уже выясняли. Свен и Элисабет тоже долго не засиделись, потому что хотели пораньше встать и ехать обратно в город. Они ушли около часа ночи.

— Выходит, оставались только Андерс и Гуннар?

— Да, и Гуннар рассказал, что, когда все ушли, они с Андерсом перебрались на кухню, ели селедку и пили водку, сидели там за кухонным столом и спорили.

— О чем они разговаривали?

— Он не сказал. Знаю только, что они повздорили.

— С чего ты взяла?

Я среди ночи проснулась и пошла в туалет. И когда вышла в прихожую, услышала голоса. Андерс что-то кричал. Но я не хотела подслушивать, и снова ушла к себе.

— А ты уверена, что он кричал на Гуннара?

— О чем это ты? Кто же там еще мог быть?

— Не знаю. Может, ты кого другого слышала?

— Да что ты. Но ведь если это они сидели там, внизу, на кухне, то кого я могла еще слышать?

— Да, пожалуй, никого. Ты можешь хотя бы примерно вспомнить, который был час?

— Думаю, что-то около двух.

— А тебе не кажется странным, что Андерс мог отправиться купаться прямо из-за стола в такое время? Гуннар то что говорит?

— Что около двух они разошлись спать. И что Андерс был здорово пьян. Гуннар сам слегка принял лишнего, по его словам. Поэтому он помнит только, что поднялся прямо к себе в комнату и заснул как убитый, поверх постели и не раздеваясь. Я могу предположить, что Андере проснулся с крепкого похмелья и решил спуститься к озеру освежиться холодной водичкой, принять приличный вид, прежде чем все соберутся к завтраку.