Чарльз Сноу - Современный Английский детектив

Простясь пожатием руки, Смайли спустился по знакомой сосновой лестнице. Он снова отметил учрежденческий запашок карболового мыла и пасты для натирания паркетов. Пахло, как в доме у Филдинга.

Он не торопясь направился обратно к «Гербу Солеев». Но на повороте к отелю заколебался и, видимо, передумал. Медленно, почти против желания, он повернул к Аббатству и южной кромкой подворья прошел к дому Филдинга. Вид у Смайли был тревожный, чуть ли не испуганный.

Открыла ему мисс Трубоди. Веки у нее были красные, словно бы от слез.

— Нельзя ли повидать мистера Филдинга? Мне хотелось бы проститься.

— Мистер Филдинг очень расстроен, — замялась мисс Трубоди. — Вряд ли он примет гостей.

Впустив Смайли в холл, она пошла к двери кабинета. Постучала, приблизила ухо, затем тихо повернула ручку и вошла. Вернулась она нескоро.

— Он сейчас выйдет, — сказала она, не глядя на Смайли. Пожалуйте ваше пальто. — Подождала, пока Смайли стягивал с себя пальто, повесила рядом с ван-гоговским стулом. Постояли молча, глядя на двери кабинета.

И вот внезапно в проеме полураскрытой двери возник Филдинг — небритый, без пиджака.

— Ради господа бога, — сказал он хрипловато, — что вам угодно?

— Всего-навсего проститься, Филдинг, и выразить вам соболезнование.

Грузно привалившись к косяку, Филдинг пристально поглядел на Смайли.

— Что ж, прощайте. Благодарю за визит. — Филдинг вяло сделал ручкой. — Вам как будто можно бы и не беспокоиться самому, — прибавил он грубо. — Можно бы и ограничиться присылкой визитной карточки?

— Да, можно бы. Но меня поразила трагичность случившегося. Как раз, когда он был уже так близок к успеху…

— Вы к чему это, черт побери? Что вы хотите сказать?

— Я про его успехи в учебе… Мне рассказал Саймон Сноу. Прямо поразительно, как он преуспел у Роуда.

Длинное молчание. Затем Филдинг проговорил:

— Прощайте, Смайли. Благодарю, что навестили. — И стал было поворачиваться, чтобы уйти в кабинет, но Смайли остановил его словами:

— Не за что… не за что. Вероятно, и беднягу Роуда приободрили результаты письменной работы. Для Перкинса ведь это был в какой-то степени вопрос жизни и смерти. Провал на этом экзамене означал бы оставление на второй год и даже, полагаю, исключение из школы — несмотря на то что он был старостой. А значит, не могло бы и речи быть о военном училище. Бедный Перкинс — ему было-таки за что благодарить Роуда. И вас, конечно, тоже, Филдинг. Вы, надо думать, оказали ему неоценимую помощь… вы вместе с Роудом; Роуд и Филдинг. Надо бы, чтобы его родители об этом знали. Они ведь вовсе не богачи, я слышал. Отец армейский офицер, в Сингапуре служит, не так ли? Немалых им это стоило лишений — содержать сына в Карне. Им будет утешительно узнать, сколько здесь для их мальчика сделали. Не правда ли, Филдинг? До вас, я думаю, дошла последняя новость, — продолжал Смайли, Он был очень бледен. — Об этой несчастной побирушке, убившей Стеллу Роуд. Властями решено, что она вменяема. Пожалуй, и повесят ее. Это уже третья, значит, смерть будет? А знаете, какую я вам странную вещь скажу, Филдинг, сугубо между нами. Не знаю, как вы, а я не верю, что это она убила. Вот нисколько не верю.

Он не глядел на Филдинга. Сцепив свои маленькие руки за спиной, ссутулив плечи, склонив голову набок, Смайли точно прислушивался, ожидая ответа.

Видно было, что слова Смайли причиняют Филдингу физическую боль. Он медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — нет. Карн их убил. Карн. Только здесь могло это случиться. Это наша вечная игра на устранение. Разделяй и властвуй! — И, глядя на Смайли в упор, он воскликнул: — А теперь, ради господа, ступайте! Вы добыли ведь, что вам требовалось! Прикнопили меня своими кнопочками? Да? — И к смятению Смайли, он зарыдал, заходил весь судорожными всхлипами, зажав глаза рукой и сделавшись сразу гротескно-смешным. Косолапо вывернув громоздкие свои ступни, плакал он по-детски и пытался сдержать слезы подагрической рукой. Мягко уговаривая, Смайли увел его в кабинет, бережно усадил у потухшего камина. И заговорил негромко и с состраданием.

— Если догадка моя верна, то времени мало, — начал он. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Тиме Перкинсе, об этом экзамене.

Пряча лицо в ладонях, Филдинг кивнул.

— Его ведь ожидал провал, не так ли? Провал и оставление на второй год — вернее, исключение. (Филдинг молчал.) После экзамена в тот день Роуд вручил ему портфель с работами и велел занести к вам. Роуд оставался дежурить в церкви, оттуда он, не заход я домой, шел в гости к вам, а потом намеревался еще поздно вечером править работы.

Филдинг отнял руки от лица, откинулся в кресле, запрокинув свою большую голову, не открывая глаз. Смайли продолжал:

— Перкинс ушел домой в корпус, занес вам перед вечером портфель, доверенный ему Роудом. Перкинс ведь, в конце концов, был корпусной староста, лицо доверенное… Отдал вам портфель, и вы спросили, справился ли он с работой.

— Он заплакал, — неожиданно проговорил Филдинг. — Навзрыд, как только дети могут.

— И, расплакавшись, признался вам, что сплутовал? Что подглядел дома верные ответы и дописал? А назавтра, узнав об убийстве Стеллы Роуд, он вспомнил, что видел в портфеле еще кое-что?

— Нет! — вскричал Филдинг, резко поднявшись. — Пойми те, Тим не стал бы жульничать даже для спасения своей жизни! В том-то и вся соль и вся проклятая ирония. Жульничал не он вовсе. Дописал за него — я!

— Но это невозможно же! У вас же почерк другой!

— Писано было шариковой ручкой. Там одни формулы и схемы. Когда он отдал мне портфель, ушел, я посмотрел его работу. Полнейший мрак — он сделал только два пункта из семи. И я дописал за него. Списал просто ответы из учебника синей шариковой ручкой. Мы все такими пишем. Они продаются здесь в лавке. Я, как мог, скопировал его почерк. Всего строчки три цифр. А остальное схемы.

— Значит, не он, а вы открыли портфель? Не он, а вы увидели…

— Да, да. Говорю же вам — не Тим, а я! Тим и для спасения жизни не способен обмануть! Но расплачиваться пришлось Тиму… Когда объявили оценки, Тим понял, должно быть, что тут что-то не так. Ведь он отвечал лишь на два вопроса из семи, а оценили в шестьдесят один балл. Но больше он не знал ничего, ни-че-го!

Долго оба молчали. Филдинг высился над Смайли, торжествуя, что снял с себя тяжесть тайны, а Смайли глядел куда-то мимо, напряженно-сосредоточенно сведя брови. Наконец Смайли проговорил:

— И, услышав об убийстве Стеллы, вы поняли, конечно, чьих это рук дело?

— Да, — ответил Филдинг. — Я понял, что убил ее Роуд.

Филдинг налил себе коньяку и гостю налил. К Филдингу, видимо, вернулось уже самообладание. Он сел, задумчиво глядя на Смайли.

— Я нищь, — сказал он, помолчав. — За душой ни копейки. Никто об этом, кроме ректора, не знает. То есть они знают, что обстоятельства мои стеснены, но сколь безнадежно стеснены — не знают. Много лет тому назад я свалял дурака. Попал в передрягу. Было это во время войны, во времена дикой не хватки персонала. У меня здесь под началом был корпус, и мы вдвоем с Д'Арси заправляли, собственно, всей школой. Мы — школой, а ректор — нами. И тут-то я свалял осла. Это случилось на вакациях. Я отправился на Север читать цикл бесед в военно-воздушном училище. И там преступил черту дозволенного. Прегрешил весьма серьезно. Меня задержали. А затем является Д'Арси в своем провинциальном пальтеце и привозит условия ректора: возвращайтесь, дорогой мой, в Карн, и забудем случившееся; продолжайте, дорогой коллега, быть наставником корпуса, питать своей мудростью птенцов. Огласки делу не дано. Мы знаем, что это никогда не повторится, дорогой мой, а с персоналом у нас крайне туго. Возвращайтесь к нам на «временных» началах. И я вернулся и по сей день хожу во временных и каждый декабрь с тех пор низко кланяюсь дражайшему Д'Арси, чтобы возобновили мой контракт. И разумеется, никакой пенсии. Придется доживать век репетитором на подготовительных курсах. Есть такие в Сомерсете, куда меня берут, В четверг мне в Лондоне назначена встреча с их заведующим. Нечто вроде свалки для вышедших в тираж учителей. Ректора пришлось уведомить, поскольку требовалась его рекомендация.

— Поэтому вы и не могли открыть имя убийцы? Из-за Перкинса?

— Да. В том смысле, что начались бы всякие дознания. Я ради Тима молчал. Попечительскому совету не понравилась бы такая моя… чрезмерная привязанность… Выглядит она ведь некрасиво… Но это совсем не того сорта привязанность, Смайли, совсем уже иного. Вы не слышали, как он играет на виолончели? Он не волшебник, но иногда играл так хорошо с какой-то прилежной простотой, неописуемо милой. Мальчик он неуклюжий, и тем сильнее удивляла его игра. Жаль, вам не привелось слышать.