Анатолий Ромов - Бесспорной версии нет

— Подожди, подожди… Где все это было?

— В Сочи. На морвокзале. У меня сразу застучало: влип. Выйти не успел, и на тебе.

— Он что, был в форме?

— Нет, в гражданском.

— Какой из себя? Как выглядел?

— Такой… высокий. Руки, плечи… Короче, бугай.

— Грузин, армянин?

— Нет. Белый.

— Что значит "белый"? Волосы белые?

— Не белые, конечно. Русые, что ли. Усики тоже светлые. Понимаете, батоно, — европеец! Из России.

— Он документы показывал?

— Какие документы. Паспорт у меня взял, и все. "Стойте здесь. И вы, потерпевший, стойте здесь". И исчез. Тот лох[15] ушел почти сразу, он с теплохода был, турист, с "Ивана Франко". А я минут двадцать его ждал. Потом уже понял: чисто он меня. Бирку[16] взял, и с концами. Что мне было делать? Не в отделение же идти — глупо ведь.

По лицу Кудюма было ясно — он говорит правду. Собственно, сомневаться в этом не приходилось. Человека из ИТК заставить признаться в повторном преступлении не так просто. "Размотал" же всю правду Кудюм по двум причинам: во-первых, чтобы избавиться наконец от мучившей его ложной ситуации, во-вторых, исходя из его, Иванова, репутации. Кудюм знал: если он сейчас его обманет, ему несдобровать.

"Черт… Неужели "кавказец" — работник милиции?"

— Почему подумал, что паспорт у тебя отобрал работник милиции?

— Не знаю. Подумал, и все тут.

Нет, ситуация не прояснилась. Наоборот, еще больше запуталась. С одной стороны, если допустить, что "европеец" и "кавказец" — одно и то же лицо, подтверждается предположение, что, отправляясь на дело, "кавказец" менял внешность. Но с другой стороны, преступников могло быть двое. "Европеец", отобрав паспорт у Кудюма, затем передал его "кавказцу".

Вернулся Прохоров. Усевшись за стол, посмотрел на Кудюма. Перевел взгляд на Иванова:

— Ничего не произошло, пока меня не было?

— Произошло. Гурам Джансугович хочет кое-что рассказать.

— Действительно? — Прохоров придвинул к себе протокол. — Гурам Джансугович, слушаю…

Вздохнув, Кудюм повторил то, что рассказал Иванову. Подписав протокол, спросил:

— И что со мной будет? Теперь?

— Ничего. Будем проверять ваши показания.

Кудюм недоверчиво взглянул сначала на Иванова, потом на Прохорова:

— Вы хотите сказать, я могу идти?

— Можете.

— Что… И все?

— Все. Единственное, не уезжайте пока из Гудауты. Недели две. Мало ли, вдруг понадобится что-то уточнить. Хорошо?

— Д-да. Конечно. Спасибо, гражданин следователь. И вам, батоно Борис. Кивнув, Кудюм вышел.

Некоторое время Прохоров занимался бумагами. Наконец посмотрел на Иванова:

— Боря… Вообще-то, мне хотелось бы знать, что тут произошло. А?

— Ничего особенного. Поговорил с Кудюмом.

— Я так и понял. О чем же вы говорили?

Иванов посмотрел в окно. Вопрос был обычным. Но тон, каким этот вопрос был задан, ему не понравился. Усмехнулся:

— Леня… Если ты хочешь спросить, надавил ли я на Кудюма, отвечу: да, надавил.

— Понятно… Как же ты на него надавил? — Прохоров положил на стол дипломат, стал укладывать в него бумаги.

— Предупредил: если не расскажет все, как было, здесь, на юге, жизни ему не будет. Уж извини… У тебя что, был другой рецепт?

Прохоров закрыл одну застежку. Вторую. Качнул головой:

— Дело не в рецепте.

— А в чем?

— Боря, ты отлично знаешь, в чем дело. Мы ведь взрослые люди. Во-первых, впредь прошу к таким приемам не прибегать. Во всяком случае, когда мы будем работать вместе.

— А во-вторых? — Иванов посмотрел на Прохорова в упор. — Интересно, что же во-вторых?

— Договорю. Сначала успокойся.

— Я спокоен.

— Нет, ты неспокоен. Но я договорю. Ты применил грубую силу. Значит, у тебя не хватило умения. Самое же страшное не это.

— Что же самое страшное?

— Ты начинаешь ходить по лезвию бритвы. Рискуя улететь… куда-нибудь под Магадан.

— Не волнуйся, не улечу.

Прохоров встал:

— А я вот волнуюсь. Поэтому и предупреждаю.

К ожидавшей их во дворе машине они шли молча. Так же молча сели на заднее сиденье. Еще с полчаса играли в молчанку, пока машина неслась по Приморскому шоссе к Сочи. Первым не выдержал Прохоров. Покосившись, сказал:

— Боря… Если обидел, извини. Я не хотел.

Иванов с облегчением вздохнул. Он сам хотел извиниться, но Прохоров его опередил.

— О чем ты, Леня. Ты меня извини. Я был не прав… на все сто. Забудем.

— Забудем. Вообще, спасибо за Кудюма. Этот "европеец" — фигура любопытная.

— Очень. Вообще, Леня, у меня есть одно предположение. Хочешь послушать?

— Конечно.

Иванов оторвал взгляд от летящего слева моря, повернулся к Прохорову:

— Все говорит о том, что бандитов двое. Первый — "кавказец", он же "племянник", убивший Садовникова и ограбивший Гарибова и Палина. Теперь засветился второй, "европеец". И все же я склоняюсь к выводу другому: никаких двух бандитов нет. Есть один человек. "Кавказец" он же "европеец". И знаешь, почему я сделал такой вывод?

— Почему?

— Из-за последних слов Садовникова. Ты ведь их помнишь?

— Естественно. "Черные усы. Что-то от кавказца". Эти слова зафиксированы в протоколе допроса.

— Эти слова произнес умирающий человек. Произнес невнятно, еле слышно. Так ведь?

— Так. Я об этом не забыл. Ты хочешь сказать, Садовников хотел сообщить что-то другое?

— Именно.

— Но… мы же с тобой тысячу раз крутили эту фразу. И так, и этак. Каких только вариантов не было. "Передать что-то от кавказца", "узнать что-то от кавказца" и так далее.

— Все правильно. Но сейчас, после допроса Кудюма, проясняются некоторые детали.

— Например?

— Например, я теперь убежден, что "европеец", он же "кавказец", служил в органах. Кудюм не мог ошибиться, у него глаз наметанный, чутье на милицию. Но был уволен. Служи он и сейчас, добыл бы оружие другим путем. Поэтому он отлично знал, где перерубить провод. Знал, что, увидев светофор "на черном", Садовников сойдет вниз. Знал, что ремонтная бригада приедет не раньше, чем через полчаса. Ну и самое главное — он был знаком с Садовниковым. Может, они где-то вместе служили. А скорее всего, были вместе на каких-нибудь курсах переподготовки. Но Садовников мог не знать, что его знакомый уволился из органов.

— Очень похоже. Дальше?

— Дальше… "Европеец" изменил внешность. Наклеил усы, надел парик. Использовал паспорт Нижарадзе, остановился в "Алтае". Утром, часов в пять, подъехал на Ленинские горы. И, дождавшись, пока Садовников начнет ходить вдоль обрыва, подошел. Естественно, предварительно сняв черные усы. Поздоровались, поговорили. О чем — неважно. Главное, Садовников не ждал ничего плохого. Поэтому по какой-то причине отвернулся. Для "кавказца" этого было достаточно. Нанеся два удара, он оттащил Садовникова под обрыв. Взял пистолет. И вот тогда… Тут я рискну высказать одно предположение.

— Какое?

— Помнишь, следы показали, что "кавказец" какое-то время стоял около умирающего. Так вот, "кавказец", будучи уверен, что Садовников вот-вот умрет, снова наклеил усы при Садовникове! Его он уже не опасался. Для всех же остальных — в том числе возможных свидетелей, от которых, это "кавказец" прекрасно знал, не застрахуешься, — необходимо было сохранить прежнюю внешность. Садовников, когда подоспела помощь, пытался сообщить главное: убийца изменил внешность, налепив черные усы. Но сил уже не было.

Некоторое время Прохоров молчал, разглядывая дорогу, петлявшую в скальном перевале. Затем ответил:

— Знаешь, Боря… Все, что ты рассказал, звучит довольно серьезно. Особенно… с бывшим работником милиции.

— Я тоже так думаю.

— Значит, будем заниматься… бывшими сотрудниками. Да?

— Будем. Но "зацепить" кого-то, тем более в ближайшие дни, будет не так просто. Таких бывших милиционеров в одном Сочи — несколько тысяч. Не знаю, как ты, но я лично больше рассчитываю на свой вариант.

— На Баграта Чубиева?

— Да. На Баграта Чубиева.

С Прохоровым Иванов для верности попрощался в самолете. Во Внуково, сойдя с трапа, посмотрел, как следователь пошел к стоянке такси, и двинулся влево, к отделению воздушной милиции. Вскоре увидел в темноте присыпанную хлопьями снега знакомую "Волгу". За рулем сидел Линяев.

Усевшись рядом, Иванов бросил:

— Привет. Как Москва?

— В порядке, Борис Эрнестович.

— Надеюсь, шеф не ушел?

— Нет. Ждет вас.

— Давай в управление. И чем скорее, тем лучше.

В управлении Иванов доложил начальству о результатах пребывания в "Жемчуге" и о том, что рассказал Кудюм.

Отложив карандаш, генерал посмотрел в упор:

— Борис, тут кое у кого возникли сомнения в твоем плане. Насчет трех засад: у Шестопалова, Кутателадзе и у тебя самого. Я, конечно, отстаивал все эти засады, но… Как бы это тебе объяснить…