Йенс Лапидус - Vip-зал

Это был коренастый парень в черной шапке, низко надвинутой на глаза, и в шарфе, закрывающем нижнюю часть лица.

Филип сделал шаг в сторону.

– Простите, – сказал он скорее машинально.

Парень обернулся.

– У тебя что, проблемы?

Он качнулся к Филипу.

– Вы со мной говорите? – спросил Филип.

– Я спросил: у тебя что, проблемы? Ты меня толкнул.

Парень в шапке подошел ближе.

– Это какая-то ошибка. Я просто жду такси.

– Заткнись. Ты реально влип.

– Но я не понимаю…

Удар пришелся чуть выше глаза.

Филип схватился за лицо и вскрикнул. Одновременно он заметил, что парень теперь стоял совсем близко.

Филип попятился.

Тогда кто-то схватил его сзади.

Он попытался вырваться, стал извиваться и брыкаться. Но это не помогло. Его держали слишком крепко.

Затем один из нападавших подошел вплотную к Филипу. Он что-то держал в руке. Пистолет. Человек приставил дуло к его животу и придвинулся еще ближе.

Он наклонился близко к лицу Филипа, и тот почувствовал что-то странное у уха. Он понял: человек с пистолетом облизал его мочку.

– Тебе нравится? Ведь нравится, да? – Незнакомый голос звучал совсем близко.

Они подтолкнули его вперед. Филип насчитал четырых. Все в темной одежде и в шапках или капюшонах, надвинутых на глаза. Они, должно быть, производили очень странное впечатление, пока шли по улице Биргер-Ярлсгатан. Только вот в это время суток в городе не очень-то многолюдно и вряд ли их кто-то заметит.

Он точно не знал, сколько было времени, только помнил, что все стокгольмские клубы закрываются не позже пяти. Кое-где он видел одиноких людей, сидевших на лавках или на корточках у дверей. Похоже, их тошнило, и они хотели немного протрезветь, прежде чем отправиться домой.

Нападавшие молчали. Они шли совсем рядом с ним, как телохранители. Спиной он чувствовал твердое дуло пистолета.

Кажется, он понял, в чем дело.

Они толкали его вперед.

Заставили его пойти с ними.

Куда они его ведут?

Слева остался «Риш». Свет внутри не горит, стулья подняты на столики. Последние охранники уже ушли домой, потому что на улице ни души.

Филип подумал о том, что обычно он здесь обедал. Рагу у них было неплохим.

Но не сейчас – сейчас все было плохо.

Они шли в сторону площади Нюбруплан. Несколько пустых такси кружило здесь в ожидании таких, как он. Припозднившихся гуляк.

Филип хотел закричать или замахать руками. Но понял, что это дурацкая идея. Кем бы ни были эти люди, у них есть пистолет, направленный ему в спину. Он не мог ничего предпринять, не рискуя жизнью.

Он почувствовал, что, несмотря на холод, по лбу катится пот. Тошнота подползала к горлу, как змея.

Они перешли улицу и остановились у ларька, где продавались билеты на лодочные экскурсии. Здесь было темно, свет фонарей не доходил до причала. Через дорогу виднелся темный парк Берцелиуса. Голые деревья протягивали редкие ветви в мрачное ночное небо, и грязный снег лежал здесь в ожидании рассветных сумерек.

– Слезай, – сказал парень с пистолетом.

Сначала Филип не понял, что от него хотят.

Потом один из мужчин знаками указал на край причала.

Им надо, чтобы он спустился и вышел на лед.

– Нет-нет. Так нельзя.

– Я сказал – слезай.

– Вы психи. Лед не выдержит. Я же утону.

Человек с пистолетом обошел его и встал напротив, лицом к лицу.

Он приставил пистолет к животу Филипа.

«Это конец», – догадался Филип. – «Не делайте этого, не делайте», – стучало в голове.

Человек с пистолетом сказал, как будто это было чем-то само собой разумеющимся:

– А теперь ты пойдешь туда.

Филип почувствовал дрожь в ногах. Он сел на корточки у края причала и начал медленно сползать вниз. До льда было метра два. Он отпустил руки и спрыгнул на скользкую поверхность.

Раздался треск. Он посмотрел вниз. Лед выглядел влажным и хрупким.

Он вспомнил, как в детстве катался на коньках на стадионе в Эстермальме.

Там было безопасно: под катком была твердая земля.

Филип не знал, насколько тонкой могла оказаться ледовая корка, но что-то ему подсказывало, что в такую зиму, как эта, лед не бывает прочным.

Это было равносильно самоубийству.

– Здесь нельзя пройти. Пожалуйста.

Мужчина наверху убрал пистолет. Вместе с остальными тремя он стоял у края причала, засунув руки в карманы, и глазел на Филипа.

– Иди, – сказал он.

На небе сегодня ни облачка. Многие стокгольмцы подтвердят, что ради такого дня стоит потерпеть три месяца серости и унылой слякоти.

Деян не мог дождаться предстоящей поездки. И не только из-за долгожданной встречи. Он обожал водить.

Он снял перчатки и повернул ключ. Машина завелась с полоборота. Руль оказался холодным, словно был сделан из металла, поэтому он придерживал его самыми кончиками пальцев правой руки. И все равно мерз. В новых моделях руль с обогревом, но ему же пришлось включить печку на максимум и ждать, пока салон прогреется.

Тачку он взял у Томаса, его собственная разбита в хлам после большой аварии на той неделе. Хотя это тоже «бэха», да еще и пятой серии, так что жаловаться не на что.

Некоторые вот водят «Опели» или «япошек».

Машина скользила на север по трассе Е4. Разбуди его кто среди ночи с просьбой махнуть по этому пригороду задом наперед, он бы справился с первого раза.

Через некоторое время он свернул на Е18. Теперь он ехал через северный Стокгольм. А это совсем не его район.

Не доезжая до Окерсберги, он свернул к Эстерокерской колонии. Кое-что изменилось с тех пор, когда он был здесь в последний раз. Да и в последние годы он наведывался сюда реже, чем следовало бы.

Он думал о Тедди, после случившегося они не так уж часто разговаривали. Тедди – или Найдан, как его на самом деле звали, который стал Нэдди, который потом стал Тедди, – сказал, что справится сам. И Деян ни секунды не сомневался – Тедди всегда справлялся со всем сам. И когда они еще были желторотиками, и в любом деле, за которое они потом вместе брались, Тедди никогда не просил о помощи.

Много лет назад его, Тедди и Адама загребли за ряд краж со взломом в конференц-центрах. Они тогда уперли вина и шампуня на полтора лимона. Отличная была работка! Им ведь пролезть внутрь через кухню это как два пальца обоссать. А коды к винным погребам они получили от местного уборщика, которому в картах не очень свезло.

Полицейские вызывали Деяна на допрос семь раз, разыгрывали «доброго копа – злого копа», придумали несуществующие доказательства со следами ДНК и пытались натравить их друг на друга: «Адам рассказал, что ты у него взял машину тем вечером», «Тедди говорит, ты взял у него телефон», и так далее. Они всегда такую байду гонят, но он-то тогда этого не знал.

Он загремел за решетку на три с лишним месяца, со всеми поблажками, хотя ему и восемнадцати не было. Ни разу ему не дали поговорить с родителями, температура в камере не поднималась выше шестнадцати градусов, а хмырь из клетки напротив выкрикивал персидские ругательства каждый день с восьми утра и не успокаивался до завтрака.

Koskesh – Деян, по крайней мере, выучил отличное слово – похабник.

Это все подрывало силы. Тошнота и вечные пробежки до туалета, чтобы отлить, когда сахар в крови поднимался, а ему запрещали выходить и двигаться в клетке.

Или приступы, когда он не мог есть их отвратную еду. По-умному это называется гипогликемия, низкий сахар. Это самое красивое слово, которое он знал, и одновременно – самое уродливое, знак его болезни.

Он хотел домой, но не только из-за диабета. Ему хотелось прочь от ночных кошмаров и затекших суставов. Съесть кебаб с двойным чесночным соусом, покурить тогда, когда вздумается. И чтобы мама его обняла.

Вот так он и разговорился, это ведь был первый раз, как он попал за решетку.

Деян когда вышел, узнал, что Адам тоже раскололся. Но кое-кто из них троих держал рот на замке и ничего не сболтнул, ни одного долбаного слова не сказал. Его продержали до самого суда, хотя Адама и Деяна давно отпустили. И осудили его за кражу с отягчающим, и до суда к нему никого не пускали, кроме полицейских и адвоката.

Тедди.

Потом он рассказывал, что выдержал только потому, что по три раза в день по сто раз отжимался, а все остальное время читал.

С того дня они знали, все знали – хотя никогда об этом и не говорили, – один из них был по-настоящему крутым.

Но это не все. Он сказал, что читал. Книги. Вот такой был Тедди: иногда он говорил прямо как его отец или как какой-нибудь учитель. Он был из другого теста.

Деян свернул на узкую дорожку. Вдоль нее выстроились дома, но чем ближе к тюрьме, тем реже они попадались. Снега здесь почти не было, как и в городе. Дорога свернула в лес, и он сильнее надавил на газ, чтобы немного развлечься.

Елки у дороги слились в сплошную полосу, когда он сосредоточился на поворотах. Вот это жизнь. И теперь можно надеяться, что все станет еще лучше.