Анна Данилова - Серебряная пуля в сердце

Подошел к Дмитрию, обнял его.

– Па, правда, что тетя Стелла умерла? – спросил он, не разнимая рук.

– Правда.

– Машка плакала, когда узнала. Она хоть и злая, ее же Самарцев бросил, но все равно плакала из-за Стеллы, я знаю. Ты не думай, Машка – она нормальная, просто ей сейчас плохо. Прикинь, Танька, ее подружка, даже и не знала, что Машка этого Самарцева любила. А сейчас они оба каждый день прямо перед ее глазами ходят рука за руку, целуются, прикинь, дразнят ее, мучают… Жалко Машку. И Стеллу жалко. Она просила меня называть ее Стеллой, а не тетей Стеллой. Какая я тебе, говорит, тетя? Мама сказала, что ее избили. Как это? За что?

– Никто ничего не знает, Гриша.

– Ты снова курить начнешь?

– Нет, не начну. Я же тебе обещал.

Поднялась и Маша. Пижама в розовый горошек. Красивая стройная девочка с длинными блестящими каштановыми волосами. Совсем не похожа на мать. Молчаливая, умная, себе на уме. Подошла и тоже обняла отца.

– Па, как же это случилось? Что следователь говорит?

– Никто ничего не знает. Ее ударили… Селезенка разорвалась. Внутреннее кровотечение.

– Несчастный случай?

Все трое сели в кухне за стол, Маша приготовила чай. Гриша вымыл большую грушу и принялся машинально есть. Сладкий сок закапал на пижамную курточку.

– И что теперь будет? – спросил он, в душе, как понял Дмитрий, боясь предстоящих похорон.

– Мне надо будет организовать похороны, сынок. Вы же с Машей мне поможете? Маме некогда, сами знаете…

– Снова поругались? – спросила Маша. – Хотя я понимаю. Она никогда не любила Стеллу, а ты переживаешь. Не понимаю, как вообще можно жить вместе, если вы живете каждый своей жизнью? Знаешь, пап, мы тут с Гришей посоветовались, мы уже не маленькие, если тебе так плохо с мамой, можете развестись. Но только продолжай жить здесь. Пусть мама живет в вашей спальне, а ты – в зале. Пусть она ищет себе другого мужа, а ты устраивай свою личную жизнь.

– Маша?! Что ты такое говоришь?

Хотя, чего же тут удивляться, если все они живут под одной крышей, и дети не могут не видеть и не слышать каждодневных скандалов?

– Мы сказали, а ты сам решай. Ты же сам всегда говорил, что люди рождаются для счастья. А ты несчастлив. Теперь вот и Стеллы нет.

– Я не хочу, чтобы вы думали, будто мы с мамой живем плохо. Это временные трудности. У нее какие-то сложности на работе, у меня – тоже.

– Па, ну какие такие сложности могут быть у нашей мамы? В пирожковой, где она работает, ничего не изменилось, разве что стали больше выпекать пирожков. Ты сам знаешь, вокруг понастроили офисов, вот люди из экономии стали обедать пирожками. Между прочим, у нее и зарплата выросла, и вообще их кафешка процветает. Не надо придумывать про сложности. Это у вас сложности друг с другом. Вы просто перестали любить друг друга, – заявила Маша авторитетным тоном. – А когда нет любви, теряется смысл брака. Так-то вот! И ты это прекрасно знаешь. Взрослые, которым невыносимо жить друг с другом, не решаются порвать отношения, поэтому прикрываются детьми. Но это не наш случай, понимаешь? Мы с Гришей уже взрослые.

– Хочешь сказать, что готова увидеть меня с другой женщиной? – удивился Дмитрий. Он все еще продолжал воспринимать дочь как маленькую девочку.

– Если честно, то пока нет, но мы с Гришей не эгоисты…

И тут Гриша всхлипнул. Отвернулся. Вот уж кто-кто, а он-то точно не был готов к разводу родителей!

– Гриша, ты чего? – Машка взяла его за плечи и повернула к себе. – Мы же с тобой обо всем договорились!

– Маша, оставь его. И вообще, давайте уже спать. У меня завтра тяжелый день.

Гриша поднялся и снова обнял отца. Слезы душили его. Он боялся похорон Стеллы, боялся неизбежного, по мнению Маши, развода родителей, боялся появления в доме чужих людей – мужа матери или жены отца. Ему было очень плохо.

– Успокойся, все будет хорошо! У меня никого, кроме мамы, нет. Да и разводиться мы не собираемся.

Гриша еще крепче обнял отца. Дмитрий вспомнил последнее родительское собрание, после которого классная руководительница попросила его остаться.

– Знаете, я не хотела говорить при всех, понимаю, как для вас это было бы неприятно, но и молчать не могу…

Классную руководительницу звали Анжелика Ивановна, это была молодая амбициозная женщина, уверенная в себе настолько, что позволяла себе смелое декольте при пышной груди и узкие, обтягивающие бедра юбки-карандаши. Эдакая учительница, о которой тайно мечтает каждый ученик-подросток, обуреваемый первыми сексуальными желаниями.

– Гриша – очень трудный подросток. Трудный и жестокий. Не знаю, как вы с ним вообще ладите, но в школе он совершенно неуправляемый. Учителя прощают ему все исключительно из-за того, что у него светлая голова, он хорошо учится, выигрывает олимпиады, да вы и сами все знаете… Но его поведение… Вы должны как-то повлиять на него!

Дмитрий молча слушал и не то чтобы недоумевал, просто пытался представить себе жизнь сына вне дома. Жестокий, злой, неуправляемый, конфликтный, драчун, бьет до крови. Дмитрий, может, и не поверил бы, если бы сам не был много раз свидетелем его уличных драк, когда родители избиваемых им детей прибегали к нему, к отцу, умоляя разнять детей, повлиять на сына, остановить его, сделать ему внушение. В полицию родители не обращались по одной-единственной причине: Гриша бил всегда за дело. Считал, что поступает справедливо, наказывая лгунов, ябед, предателей, маленьких воров и вымогателей. Гриша всегда был готов доказать свою жесткую мотивацию драки, и все окружающие это понимали.

Вероятно, и в школе Гриша устраивал драки не просто так, чтобы продемонстрировать свою физическую силу, а для того, чтобы поставить на место подлеца, обидчика слабого, начинающего хама.

Да, пожалуй, она права, эта Анжелика Ивановна, он должен поговорить с Гришей, объяснить, что его желание занять достойное место среди сверстников все же должно идти от ума, что хотелось бы, чтобы его уважали именно за ум, а не за жестокость и силу. Но найдет ли он, взрослый мужчина, такие слова, чтобы остановить Гришу, объяснить ему, что сверстников нужно воспитывать не только кулаками? Нет, он, пожалуй, и не станет этого делать. Потому что в той среде, в какой живет Григорий, уважают и понимают только кулаки, физическую боль. И все это придумано не Гришей.

Возвращаясь домой после собрания, Дмитрий заглянул в «Технополис», чтобы посмотреть или даже выбрать новый компьютерный процессор для Гриши, хотя бы иметь представление, сколько он может стоить. И это при том, что он сам ничего не смыслил в озвучиваемых менеджером по торговому залу цифрах – характеристиках процессора. Он просто сказал, что хочет купить самый мощный и прекрасный процессор, чтобы там было все – и музыка, и видео, и сложные игры. У него не было денег, зато было огромное желание приобрести для Гриши этот процессор, и что плохого в том, что он сейчас здесь и мечтает о покупке этого дорогого подарка? Ничего плохого. Разве что после того, как он вышел из магазина, ему стало как-то не по себе из-за того, что он не в состоянии купить даже самый дешевый фотоаппарат, не говоря уже о компьютерах. Он настолько беден, что это становится даже неприлично.

Домой он возвращался через парк, прошелся по своей любимой аллее, сел на скамейку и задумался. Тогда еще была жива Стелла, он был относительно спокоен, и все его желания сосредоточились на Грише, на том, чтобы порадовать сына, чтобы он почаще улыбался, чтобы знал, что его любят. Но в результате этих раздумий он получил мощнейший стресс, неожиданный, стихийный. В какой-то миг ему показалось, что он вообще никто и что, несмотря на то что он целыми днями работает (выпускает свой фермерский журнал, ездит в командировки, встречаясь с крестьянами и чиновниками, выполняет домашнюю работу, занимается детьми, сажает и выращивает овощи и фрукты на даче), он все равно как бы ничего и не достиг в жизни. Что он стоит на одном месте. Что его давно уже разлюбила жена, а он разлюбил ее. Что дети живут какой-то своей жизнью и ждут от него только денег. Что журнал, который он выпускает, никому не нужен, поскольку в России полным-полно аналогичных журналов. Что ему живется скучно и неинтересно, и что из его жизни навсегда, кажется, ушла радость. Что его не радует ничего.

От такого вывода он стал задыхаться. Ему показалось, что он вообще близок к смерти. Что ему всего-то сорок лет, а жизнь словно закончилась. И все самое яркое, интересное осталось позади. Его пылкая и страстная любовь к Людмиле, рождение детей, открытие журнала, ощущение полезности и полноты жизни – все в прошлом.

И тогда он задал себе вопрос: а как бы он хотел жить? Как и с кем? Что ему нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливым?

И вот как только он задал себе этот вопрос, так сразу его внутреннее обоняние уловило жирный, масляный скипидарный запах красок, а внутренним зрением он увидел коробки акварелей, упаковки бумаги, холсты, натянутые на подрамники, готовые превратиться в живые, дышащие свежими красками картины.