Огаст Дерлет - Филолог-любитель

Он пожал плечами:

— Однако не будем предаваться праздным размышлениям. Со временем мы проанализируем эту проблему целиком.

Верный своему слову Джемисон прислал нам ключ от расположенного в Степни дома Обри вместе с фотографией этого человека, вне сомнения, сделанной кем-то из Скотленд-Ярда, так как она запечатлела его лежащим на больничной койке. Сразу же после их получения Понс погрузился в деловую активность. Он скрылся в своем кабинете и спустя полчаса вышел оттуда с бородой, кустистыми бровями и бакенбардами, делавшими его похожим на Обри.

— Пойдемте, Паркер. Начинается игра. Мистер Абрахам Обри возвращается домой.

— Понс! Неужели вы собрались так просто войти в дом больного человека и занять его?

— Ах, Паркер, вы наделены сверхъестественной способностью читать мои мысли, — ответил Понс. — Быть может, в доме номер 7 она несколько ослабнет.

— А где находится дом? — спросил я, игнорируя выпад.

— На Олдерни Род, — прочитал он на присоединенной к ключу пластинке.

— Я бы сказал, что Степни — не слишком подходящее место для антикварной лавки.

— Этот район обладает кое-какими достоинствами с точки зрения антиквара. Его часто посещают матросы, а море нередко оказывается источником разных диковинок, которые делец может продать с выгодой для себя.

— Если Обри обслуживает здесь клиентуру из числа мореходов, вполне возможно, что он имеет внушительный доход, торгуя предметами, в отношении которых никто не станет задавать неприятных вопросов. Но пойдемте. Мы придем туда открыто. Я надеюсь… я рассчитываю, что нас увидят.

Мы сели на поезд подземки в Паддингтоне, потом сделали пересадку в Финчбурге и через полчаса оказались на станции Степни, что на линии Мидленд, До Олдерни Род от станции идти было недолго, и мы проделали весь путь пешком — по каким-то сомнительным улочкам, часто плохо освещенным, и населенным самыми разнообразными представителями человеческой породы, которые можно отыскать в Лондоне.

Дом, когда мы, наконец, добрались до него, оказался самым обычным — не потрепанным, как некоторые из соседних строений, но и не ласкающим взгляд, — чего, собственно и следовало ожидать. Слабо освещенный с улицы, он словно прятался в облаке тайны, которую лишь подчеркивали прикрытые ставнями окна. Понс сразу же направился к крытому входу, извлек присланный Джемисоном ключ, и вошел внутрь. Обнаружив выключатель, он щелкнул им.

Неяркий свет лампы высветил совсем другой мир, чем остался снаружи, — мир диковинок и курьезов, старой мебели, стеклянной посуды, резьбы — самого разнообразного антикварного товара, расставленного на особых полках и столах посреди обыкновенной мебели, которой повседневно пользовался Обри, в причудливой комнате, из которой на второй этаж вела узкая лестница. Книги, художественные сокровища, произведения ремесленников, наделенные каждое особой долей обаяния старины, жили собственной жизнью при свете лампы.

— Обри должен быть состоятельным человеком, — заметил я.

— Если измерять состояние в количестве вещей, — согласился Понс. — Но я в данном случае не предлагаю составлять опись. Нам необходимо отыскать себе место, где можно провести ночь.

— Конечно же не здесь! — воскликнул я.

— А где еще? Роль требует своего, — возразил Понс, усмехаясь.

Поверхностный осмотр дома позволил нам обнаружить спальню на втором этаже и маленький альков на первом, явно использовавшийся Обри для собственного ночлега. В нем находилась кровать со сложенным в ногах постельным бельем и царил порядок — в той же мере, в какой его не было в остальных частях дома.

— Паркер, вам будет удобно здесь. Ночевать одетыми нам с вами не впервой.

— А где расположитесь вы?

— Я займу глубокое кресло в центральной комнате.

— Понс, вы ожидаете гостей?

— Пока я в этом не слишком уверен. Посмотрим, чем закончится завтрашнее приключение.

С этими словами он оставил меня в алькове. Устроившись на ложе, я постарался расслабиться, а Понс еще некоторое время расхаживал по дому, выдвигал ящики, открывал и закрывал дверцы шкафов… Наконец я погрузился в беспокойный сон.

Дневной свет некоей радугой играл за закрытыми ставнями окон, когда Понс разбудил меня.

— Времени нам хватит в обрез, чтобы отыскать какой-нибудь еды и добраться до Кингз Кросс[1], чтобы сесть на идущий до Линкольна поезд.

Спустив ноги на пол, я увидел в его руке прочный рюкзак, нагруженный какими-то тяжелыми предметами. Зная его привычку отмахиваться от расспросов, я не стал интересоваться тем, что в нем находится, но отметил, что форма предметов предполагает металл.

Мы осторожно покинули дом тем же путем, которым и попали в него. Понс не спешил уходить от двери и, наконец спустившись на улицу, постоял, оглядывая дом сверху донизу и как бы гордясь своим маскарадным костюмом, что подтвердило уже сложившееся у меня мнение, что мой компаньон испытывает особенную, я даже сказал бы, детскую страсть ко всякого рода переодеваниям, что безусловно вносило достаточно красочную нотку в драматический интеграл его натуры.

— Можно еще свистнуть в свисток, чтобы привлечь к нам внимание соседей, — сухо предложил я.

— Пусть нас видят те, кому это нужно, однако свистки и клаксоны в данном случае излишни, — возразил Понс.

И с этими словами мы отправились вдоль по улице.

В середине утра мы уже ехали на поезде, совершавшем трехчасовой рейс до Линкольна через Грантем.

— Как я слышал, вы вчера предприняли маленький обыск, — заметил я после того, как поезд оставил Лондон и покатил по сельским просторам, расположенным к западу от него. — Что вы искали?

— Кое-какие предметы, по моему мнению, необходимые нам в сегодняшней поездке. И в процессе осмотра дома я выяснил, что Обри родился в Стоу и переехал оттуда в Лондон. Предположительно, расположенная возле Стоу ферма, которая принадлежит ему, была местом рождения этого джентльмена и досталась ему от родителей, — глаза его блеснули. — Если судить по разнообразию вещей, Обри принадлежит к тем, кто предпочитает часть целому.

Дальнейших подробностей Понс меня не удостоил.

Через три часа, сойдя с поезда в Линкольне, мы пересели на поезд Донкастерской линии, чтобы совершить непродолжительную поездку до Стоу Парка, после чего нам пришлось идти две мили до деревушки Стоу пешком.

Сельская местность была в самом цвету, и сады и зеленые изгороди пестрели самыми разнообразными бутонами и лепестками. Заливались песнями жаворонки и зяблики, а утренний туман, уступив натиску солнца, растворился в небесах. В тенистых местах траву и листья еще покрывала необильная роса, и все вокруг словно светилось неким зеленым и радостным светом. Понс, как я отметил, явно никуда не спешил. Время близилось к полудню, поскольку поездка из Донкастера заняла всего двадцать минут. Он в основном молчал, если не считать короткого комментария по поводу находящегося в Стоу старинного норманнского храма, возвышавшегося впереди.

— Жаль, что нам не хватит времени, чтобы осмотреть его, — сказал Понс. — Мы не сумеем вернуться в Линкольн, чтобы успеть на отходящий в 2:10 поезд, но на 4:40 должны попасть. Последний поезд отходит после шести.

Почти сразу же за церковью Понс свернул в проулок и остановился перед одноэтажным фермерским домом, за которым располагалось несколько сараев и амбаров. Некоторое время мгновений он молча изучал сцену.

— Наверное, нужное нам место расположено за этими домами, которые скроют нас, — заметил он наконец, — Обри наверняка сдает ферму арендатору.

Мы уже шли мимо строений фермы.

— Что мы ищем? — спросил я наконец.

— Небольшой пруд или ручей, возле которого находятся розовые кусты и пчелиные ульи, — причем посреди пастбища или небольшого поля. Скорее всего, пастбища. — Он указал налево. — А вот, смею заметить, и наш пруд.

Понс свернул с проулка.

Перед нами раскинулось небольшое пастбище, посреди которого были заметны только круглые крышки ульев да четыре рядом стоящих дерева и кусты роз. Почва уходила от нас небольшим уклоном, возможно, что внизу действительно находился пруд, на что намекал и узкий ручей, вольно петляющий по полю.

Мы вскоре добрались до места, о котором и говорил Понс: кусты, действительно оказавшиеся розовыми, окружали четыре улья. Понс опустил на землю рюкзак и на мгновение замер, потирая руки и поблескивая глазами.

— А вот, Паркер, и нужный нам пихтль земли, он же пиккель или пиддль, если вам угодно. Пингвид пихтль… так он выразился. Английский язык — язык благородный и выразительный. Как жаль, что множество превосходных и точных слов уже канули в забвение.

— Великолепно! — сказал я не без ехидцы. — А что же, ради бога, скажите, навело вас на мысль об ульях и розовых кустах?