Константин Смелый - Кенигсберг дюз пуа

Митя и Гена кивали с пониманием.

Второй эпизод случился в посёлке Ёнишкис, по улицам которого бродили мятые постсоветские люди в спортивных штанах. Продавщица продуктового магазина, уже приняв деньги, спросила, вы какие русские?

- В каком смысле? – насторожился Митя, сгребая сдачу.

- Московские? Западные?

- Западные, – немедленно сказал Гена.

Машина с российскими номерами стояла на другой улице.

Митя бросил хмурый взгляд на Генины ботинки.

- Ты, может, и западный. А я московский. А чего?

Он попробовал смотреть на продавщицу с вызовом.

Продавщица задвинула кассу.

- Можно поменять рубли на рубли, – сказала она с бесстрастным литовским акцентом. – Хороший курс.

У неё были большие красные руки, большое багровое лицо и гигантская взбитая причёска.

- Ааа… - порозовел Митя.

Повинуясь уколу иррациональной вины, он поменял четыре российские тысячи, отложенные на обратную дорогу. Помимо двух кантов, ему достались пятеро леоновых, двое гофманов и одна светличная с причёской из «Бриллиантовой руки».

- Всё равно не догоняю чего-то, – признался он уже на улице. – Нафига она спросила, какие мы русские?

- Нафига, нафига… На говна пирога, – огрызнулся Гена. – Не знаю. Может, для западных у неё курс лучше. Чёття ваще вдруг на патриотизм развезло?

Тут, совершенно неожиданно для самого себя, Митя взял и разорался.

- Да достало уже твоё «Кёниг то, Кёниг сё, Кёниг пятое-десятое»! Ты куда хочешь, а я из Пскова, понял? Из России, понял? А не из этого – блядюшника твоего обдолбанного! Противно ну просто, блядь…

Гена прищурился. Хихикнул, коротко и снисходительно.

- Чё ж ты туда едешь? В блядюшник обдолбанный? Сидел бы себе в Пскове…

- Да щас я… – Митя решительно взмахнул пакетом с продуктами.

Однако в следующее мгновение угас.

- Да если б не ты и не «Евровидение» твоё сраное… – буркнул он неубедительно.

- Ага. Конечно.

И оба пошли к машине. Остаток пути до Панемуне проехали в мире и согласии.

В Панемуне повторно встали в очередь.

Подолгу стоять, впрочем, не пришлось: колонны легковушек и автобусов двигались вперёд относительно резво. Только фуры еле-еле ползли по своей полосе. Их водители, измочаленные ожиданием, курили и смотрели в асфальт.

- Штамп или вкладыш? – спросил литовский пограничник, сличая бритую фотографию в Митином паспорте с обросшим оригиналом.

- Вкладыш.

Пограничник потянулся влево. Замер. Потом резко повернулся на сто восемьдесят градусов и вытащил из металлического шкафчика свежую пачку вкладышей, крест-накрест перехваченную аквамариновой полоской с цифрами и парой литовских слов.

- Обратно будете ехать здесь?

- Да.

Через двадцать пять секунд Митя получил свой вкладыш, пропущенный через принтер и шлёпнутый ярко-оранжевой печатью. Бумага на ощупь напоминала новенькую банкноту. По краям бежал орнамент из якорей, подзорных труб и чего-то не совсем понятного («Это типа секстант такой», - объяснил потом Гена). Официальное наименование вкладыша – «Приложение к дорожному документу» – было напечатано мелким псевдоготическим шрифтом и продублировано на четырёх языках, совсем уж микроскопическими буквами. Остальной текст был столь же мелок и пятиязычен. Без перевода обошлась только одна надпись на оборотной стороне: «Утверждено распоряжением министра туризма и транспорта РЗР от 16.01.2003».

Четвёртый язык поставил Митю в тупик.

- Последний английский, второй немецкий… Этот – польский, что ль? «Уууувкладка до подроз…» А это какой? «Би-ла-га…» Предпоследний который?

- Шведский, – ответил Гена тоном эксперта. – Ты давай лучше – поехали уже.

Митя сунул вкладыш под стекло. Тойота тронулась, въехала на мост и покатилась через Неман в сторону калининградской заставы.

- А чего шведский? Немецкий – понятно. Польский – понятно. Английский типа международный. Для всех. Шведский-то с какого праздника?

- Один из государственных языков. Чтоб шведам приятно было. Чтоб они отстёгивали там. Поддерживали. Для привлечения инвестиций, короче. У них даже фишка была пиарная по этому поводу. «Шведский язык – язык Балтики» и так далее. Типа, если Кёниг – столица Балтики, как же там без шведского? – Гена потряс головой, словно изумляясь неразумности человеческого рода. – Но много им из этого не капает. Шведам же что героин, что конопля – один хрен. Ужас ужасный. А в Стокгольме молодёжь на паромы стадами грузится – в Кёниг травку курить. Какие тут шведские инвестиции?

- Понятно… - перед мысленным взором Мити проплыл светлый образ парома, набитого обкуренной шведской молодёжью. – Погоди, если у них столько государственных языков на вкладыше. Чего на деньгах тогда русский только?

Гена не знал ответа на этот вопрос и слегка вышел из себя.

- Откуда я знаю! Я не справочное… Щас в Тильзит приедем, купишь себе учебник новейшей истории. Просветишься.

- Чё ты дёрганый такой?

- Да я не дёрганый! Я просто уже…

- То-то я и вижу.

Тойота пристроилась в очередной хвост - совсем коротенький, машин из десяти. Из хвоста было хорошо видно, как над заставой трепыхается красно-голубой флаг с узкой янтарной полоской посередине. 12 К онстантин Смелый – КЁНИГСБЕРГ ДЮЗ ПУА

Ветер дул порывисто и сильно, но небо было чистое. Депрессивная облачность рассосалась ещё над Ригой, пока Митя зачарованно смотрел в рот Наде Олеховской.

На калининградскую пограничницу Митя и Гена пялились сообща. Из-под её фуражки, в которой, как в Надиной сумке, было что-то от Первой мировой, продуманно выбивались натуральные золотистые волосы. Бежевая форма сидела как влитая. Ремень портупеи, протянутый по диагонали от плеча до пояса, заметно преломлялся на груди.

- Здравствуйте. Ваши паспорта и вкладыши, пожалуйста, – сказала пограничница с польским акцентом.

Митя протянул ей всё, что мог.

- Цель вашей поездки?

- Туризм.

- Посещение конкурса «Евровидение»! – дополнил Гена.

Его так накренило, что голова почти лежала у Мити на животе.

Пограничница отцепила от ремня печать и проштемпелевала оба вкладыша, ловко открывая и тасуя паспорта одной рукой.

- Добро пожаловать в Кёнигсберг, – она вернула паспорта, и с её лица исчезло служебное выражение. – Я голосовала бы за Россию в этом году. Если она не вышла бы из конкурса. Хорошая песня.

- Спасибо! – воскликнул Гена. – Мы тоже в прошлом году за Кёнигсберг голосовали!

Митя ничего не сказал. Выруливая из зоны таможенного досмотра, он, как обычно, хотел от всего откреститься, т.е. громко напомнить Гене, что лично он, Митя, в прошлом году никакого «Евровидения» не смотрел. И не собирается смотреть в этом. И вообще никогда. Потому что ему вообще непонятно, как такое говно можно смотреть. Оно даже в отстой не годится, собирался сказать Митя. Музыки полный ноль, то есть даже в минусе вообще музыка, одни сиськи, жопы и пидоры. На что Гена, как обычно, спросил бы, а сиськи-то с жопами чем тебе не нравятся? – на что Митя, как всегда, сказал бы, что лучше включит нормальную музыку, а порнухи завались в интернете, без всяких ведущих и смс-голосований, и в этом русле они продолжали бы минут пять-шесть.

Если бы не помешал Тильзит.

Гена сразу же взвыл, что ничего интересного. Что времени мало и надо дальше. Но это не помогло. Митя закатил машину в парковочное подземелье огромного развлекательного центра и заплатил за четыре часа.

Нет, в самом развлекательном центре не было ничего особенного. Всё особенное стояло, высилось, ходило и происходило снаружи. Причём не только на улице Победы, которая ослепила Митю сразу же после границы, но везде.

Жуть как подмывает списать у Гоголя переживания кузнеца Вакулы на Невском проспекте. Жаль, что время не то, и Митя не тот, да впереди ещё и сам Кёнигсберг, который не только такой, как в испепеляющих репортажах на Первом канале, но раз в двадцать объёмней, во всех измерениях и смыслах, и как к нему подступиться, какими ужимками описать – это большой вопрос. Если сказать, что в Тильзите из каждой дыры разом стучала и звенела вся мировая попса, как потом говорить про Кёнигсберг? Если конопляный воздух на улице Мамина-Сибиряка назвать ядрёным, как две амстердамские Вармусстрат с примесью свежих блинов и укропа, с чем потом сравнивать Каштановую аллею и прилегающий к ней район? Чему уподобить остров Канта? Что, в конце концов, сказать про тильзитские янтарные лавки, салоны, бутики, подвалы, галереи, супермаркеты, чтобы потом, в Кёнигсберге, не докатиться до самых пошлых гипербол из глянцевых брошюр, одобренных министром туризма и транспорта? И чуть не забыл: тильзитские бордели – псевдобарочные, псевдовосточные, стеклянно-хромовые, с гигантскими «G» и «L» на крышах, окольцованные социальной рекламой и машинами из каждого государства в радиусе двух тысяч километров, – как их живописать да не исписаться до срока?