Б. Седов - Романс для вора

В лицо дохнуло городской летней жарой, и, достав из нагрудного кармана рубашки черные очки «Рэйбан», Роман нацепил их на нос. Потом он нажал на кнопку автомобильного пульта, и серый «Вольво-860», смирно стоявший у стеночки, тихонько свистнул.

— А мы сейчас и тебя накормим, — пообещал Роман, подходя к машине, — первым делом — на заправку.

Студия звукозаписи «Саундбластер» находилась на Фонтанке недалеко от Аничкова моста, в просторном подвале старинного дома со статуями на крыше Владелец студии Сергей Корягин, которого близкие друзья естественным образом называли Корягой, в свое время пытался стать музыкантом, но недостаток таланта, а главное — полное отсутствие музыкального слуха сделали его мечту невыполнимой. Тогда Коряга напрягся и, занявшись сначала незаконной спекуляцией, а потом вполне законным бизнесом, сколотил небольшое состояние, которое потратил частью на приобретение и ремонт помещения общей площадью четыреста метров, а частью на закупку необходимого оборудования. И теперь его студия звукозаписи легко била по всем показателям даже знаменитую советскую «Мелодию».

Для современной цифровой записи имелось нужное количество компьютеров и сопутствующих приборов, но гордостью Коряги были сорокавосьмиканальный аналоговый магнитофон «Штудер», привезенный из Швеции, и четырехметровый пульт «Мираж», поражавший воображение количеством ручек, движков и индикаторов Коряга неоднократно заявлял, что может принять в своей студии хоть «Роллинг Стоунз», хоть «Пинк Флойд», и похоже, это не было пустым бахвальством. Неделю назад по городу пронесся слух, что его видели в компании с самим Марком Нофлером, и теперь Корягу изводили вопросами — а скоро ли знаменитый гитарист начнет писаться в его прекрасной студии?

Однако до Нофлера дело пока не дошло, зато расположившиеся на итальянском диване Сергей Корягин, Лева Шапиро, а также молодая блондинка, сидевшая рядом с Шапиро, наблюдали через пятислойное голубоватое стекло, как суперзвезда российского масштаба Роман Меньшиков заканчивает запись нового альбома с условным названием «Крестный сын».

Роман стоял перед большим микрофоном, похожим на противотанковую гранату, и, придерживая наушники, уже в четырнадцатый раз пел последние строчки своего нового хита:

… И любовь и мечту о свободе я пронес через лагерный ад.

На этот раз получилось неплохо, и звукотехник, наблюдавший за Романом через другое окно, поднял большой палец.

Роман испустил протяжный вздох, сорвал наушники и бросил их на покрытый толстым ковром пол. Открыв тяжелую дверь, он вышел из тонателье и, рухнув в глубокое мягкое кресло, решительно заявил:

— Все. Аллес капут. Если кому что не нравится — пусть Шапиро перепевает.

Всем было известно, что певческий голос Левы Шапиро похож на вопли голодного ишака, и в комнате раздался дружный смех.

Громче всех смеялся сам Шапиро.

— Я могу, конечно, спеть, но тебе это дорого обойдется, — сказал он, открывая для Романа банку пива, — а кроме того, все твои поклонники тут же переметнутся ко мне, и ты останешься с носом. Только моя гуманность удерживает меня от такого решительного шага.

Роман приложился к банке с пивом и посмотрел поверх нее на Корягу.

Тот кивнул и сказал:

— Все в порядке. Запись окончена. Остальное сделает звукорежиссер. Но ты тоже должен быть на сведении,[1] сам знаешь.

Роман оторвался от пива и ответил:

— Конечно, знаю. Кстати, когда оно начнется?

— А завтра и начнется, — сказал Коряга. — Давай часов в одиннадцать?

— Ты что, с ума сошел? — возмутился Роман. — Никакой уважающий себя артист раньше двенадцати не просыпается.

— Слушай, артист, — вмешался Шапиро, — а давай ты завтра будешь уважать не себя, а меня? Я ведь плачу этому кровопийце наличными.

Он кивнул на Корягу.

Тот сделал оскорбленное лицо и сказал:

— Это я кровопийца? Сам ты жаба!

Коряга повернулся к Роману и стал жаловаться, отпихивая руку Шапиро, который пытался ухватить его за мышцу повыше колена:

— Представляешь — я взял с него за пятьсот часов всего лишь по пятьдесят долларов. Это — жалкие двадцать пять тысяч долларов. Вы загребете на этом альбоме в пятьдесят раз больше. А он еще меня кровопийцей обзывает! Жаба!

— Это ты жаба! — возопил Шапиро и наконец ущипнул Корягу, который ойкнул и подскочил. — Ты этих, как их… «Мокрых попок» за десять долларов писал. А с меня полтинник дерешь!

— Так ведь они кто — тупые мокрощелки! А тут — талант, а талант денег стоит.

— Кому денег стоит? — не понял Шапиро.

— Тебе, кому же еще! — засмеялся Коряга.

— Ну ты и жучара, — Шапиро покрутил головой. — Ты случайно не хохол?

— Нет. Натуральный русский. А что?

— А то, что там, где хохол прошел…

— Там тебе, Шапиро, делать нечего, — закончил Коряга. — Но я не хохол, так что не беспокойся. Будешь жить.

— Говорил мне мой покойный папа Самуил Аронович Шапиро, — горестно покачал головой Шапиро, — ты, говорил он, будь с этими гоями поосторожней. Потому что среди них попадаются такие жиды, которым никакой погром не страшен.

— Эй вы, сыны русско-еврейской ассимиляции! — вмешался Роман, смеясь. — Хватит выяснять, кто из вас больший жид. Я жрать хочу!

— Так поехали! — Шапиро развел руками. — Я не понимаю, что мы здесь сидим? Стол в «Астории» заказан, грядка уже наверняка накрыта, так что — по коням! Там и поговорим о дальнейших делах.

— Скорбных, — вставил Коряга.

— Сам ты скорбный, — сказал Шапиро. — Едешь с нами?

— Нет, — с сожалением ответил Коряга, — это у вас, у артистов, жизнь как сало с мармеладом, а мы, труженики звукозаписи…

— Понятно, — прервал его Шапиро, — жажда наживы.

— Она самая, — сказал Коряга и поднялся с дивана. — Так что валите отсюда. Ко мне сейчас артистки приедут. Записываться.

— Артистки? — оживился Роман. — Какие артистки?

— Обыкновенные, — усмехнулся Коряга, — молодые, красивые и с сиськами. А также с прочими атрибутами молодого тела. Но вот только рот им открывать можно только для пения или для чего-нибудь еще… А если позволить им разговаривать, то ты, любитель молодых артисток, первым застрелишься на хрен.

— А о чем мне с ними разговаривать? — удивился Роман. — Они же не для разговоров…

— Давайте, давайте, — Коряга стал делать красноречивые жесты в сторону двери, — вам пора в кабак. О скорбных делах калякать.

— Пошли, Марина, — сказал Шапиро, и блондинка, сидевшая рядом с ним, поднялась с дивана, сексуально разгладив на бедрах короткую юбку.

Первым в дверь прошел Шапиро, и Марина, воспользовавшись тем, что он повернулся к ней спиной, пощекотала пальцем ладонь Романа. Почувствовав это, Роман поймал ее палец и несильно сжал его.

Марина глубоко вздохнула и закатила глаза.

— Что ты вздыхаешь? — поинтересовался Шапиро, не оборачиваясь.

— Утомилась я тут сидеть, — ответила Марина.

Это было чистой правдой, поэтому ответ прозвучал совершенно натурально. А Марина еще раз пощекотала ладонь Романа и, проехавшись тугой грудью по его плечу, быстро вышла на улицу вслед за Шапиро.

«Ну, сука похотливая, мало тебе твоего борова!» — подумал Роман и тоже вышел.

Было около шести часов вечера, но солнце светило ярко и на небе не было ни одного облачка.

Войдя первым в зал ресторана, Шапиро повернулся к Роману и сказал:

— Вон тот стол в углу.

И указал на большой, заставленный снедью и выпивкой стол, за которым уже сидели несколько человек.

— Это твои акулы бизнеса? — спросил Роман.

— Они самые, — ответил Шапиро, — и я тебя очень прошу, веди себя с ними без твоих обычных вывертов. Я понимаю, ты — суперзвезда, но… Разговор будет очень важным, и я не хотел бы, чтобы из-за твоих капризов дело сорвалось.

— Так что за дело-то? Ты уже целую неделю долдонишь мне про это дело, а в чем оно состоит — не говоришь.

— Сюрприз, сударь! — Шапиро хитро прищурился. — Но сюрприз приятный. Поверь мне.

— Ну смотри, сын гюрзы и раввина, — Роман погрозил Шапиро пальцем, — верю. Пошли к твоим бизнесменам.

Они прошли к столу, причем по дороге Роману пришлось несколько раз ответить вежливым кивком на приветственные возгласы, доносившиеся из-за столиков.

Его, как всегда, узнали.

Один из сидевших в углу братков поднял рюмку с водкой и громко спел:

— Я пью за то, чтобы колючка превратилась в гирлянду ароматных алых роз!

Это была строчка из песни Романа.

Улыбнувшись братку, он кивнул и, пройдя еще несколько шагов, оказался у накрытого специально ради него стола. Устало опустившись в обитое полосатым бархатом кресло, он оглядел сидевших за столом людей и взглянул на Шапиро.