Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

Отец мой, 35 лет назад, когда балет был временно распущен из-за франко-прусской войны, я была среди тех, кто ухаживал за молодыми ранеными военными, вернувшимися с фронта. Я видела людей в агонии, я слышала их крики. Но никогда я еще не видела такой боли, как в глазах этого человека.

– Боль есть часть человеческого существования, дитя мое. Но то, что ты сделала в тот день со сладким яблоком, было не грехом, а актом сострадания. Я должен услышать о твоих прегрешениях для их отпущения.

– Но тем же вечером я вернулась на ярмарку и украла его.

– Что ты сделала?

– Я отправилась в старый запертый оперный театр, взяла пару тяжелых гаечных ключей в мастерской плотника и большой плащ с капюшоном в гардеробной, наняла двухколесный экипаж и вернулась в Нейи. Ярмарочное поле было пустынно в лунном свете. Актеры спали в своих кибитках. Здесь были дворняжки, которые начали лаять, но я бросила им кусочки мяса. Я нашла клетку-фургон, открутила железные болты, что запирали её, открыла дверь и мягко окликнула того, кто был внутри.

Существо было приковано к одной из стен. Я освободила его от цепей на руках и ногах и подтолкнула его к выходу. Он казался испуганным, но когда разглядел меня в лунном свете, то прошаркал к выходу и спрыгнул на землю. Я накинула на него плащ, опустив капюшон на его ужасное лицо, и повела к двуколке. Кучер поворчал на неприятный запах, но я приплатила ему, и он отвёз нас обратно в мою квартирку на улице Ле Пелетье. Было ли то, что я сделала, грехом?

– Безусловно, это было нарушением закона, дитя моё. Он принадлежал владельцу ярмарки, пускай жестокому человеку. Что же касается твоей вины перед Богом, то не думаю.

– Но есть ещё кое-что, Отец мой. У вас есть время?

– Тебе предстоит встретиться с Вечностью. Думаю, я могу уделить несколько минут, но помни, что здесь могут быть другие умирающие, которым я нужен.

– Я прятала его в моей маленькой квартире в течение месяца, Отец мой. Он принял первую в своей жизни ванну, затем ещё одну, и ещё. Я обработала его открытые раны и перевязала их, чтобы они постепенно зажили. Я отдала ему одежду своего мужа и кормила его, чтобы он скорее восстановил своё здоровье. Он также впервые спал на кровати с настоящими простынями – Мэг я переселила в свою комнату, так как он ужасал её. Я видела, что он смертельно пугался, если кто-нибудь подходил к двери, и удирал под лестницу. Я также обнаружила, что он говорил по-французски, но с эльзасским акцентом. И постепенно, в течение этого месяца, он рассказал мне свою историю. Он родился Эриком Мулхэймом – в Эльзасе, который тогда был ещё французской территорией, но вскоре отошёл к Германии. Он был единственным сыном в одной цирковой семье, постоянно переезжающей из города в город. Он сказал мне, что ещё в детстве он узнал об обстоятельствах своего рождения: повитуха закричала, когда увидала крошечного новорожденного, потому что он был обезображен от рождения. Она сунула пищащий сверток матери и убежала, крича, глупая корова, что «эта женщина родила самого дьявола!»

Так появился на свет бедный Эрик, обреченный с детства на ненависть и отторжение людьми, которые верили, что уродство является красноречивым свидетельством греховности.

Его отец был плотником в цирке, инженером и рабочим. Наблюдая за его работой, Эрик развил в себе талант создавать любую вещь при помощи рук и инструментов. Во время выступлений он видел технику иллюзий, зеркала и ловушки, тайные ходы, которые потом сыграют такую важную роль во время его жизни в Париже.

Но его отец был всего лишь пьяным мерзавцем, который порол мальчика за самые мелкие провинности, а больше вообще без повода, а его мать – всего лишь бесполезной потаскушкой, которая могла только сидеть в уголке и причитать. Проведя большую часть детства в боли и слезах, он пытался избегать всех окружающих, и спал на соломе, вместе с животными. Ему, спящему в конюшне, было семь лет, когда Большой Шатёр загорелся. Огонь разрушил цирк, и он обанкротился. Служащие и артисты разбежались, чтобы присоединиться к другим труппам. Отец Эрика пил «мертвую». Его мать сбежала, чтобы стать прислугой «за всё» в близлежащем Страсбурге. Когда у отца закончились деньги на выпивку, он продал Эрика проезжему шоу уродов. Эрик провёл девять лет в клетке-фургоне, его ежедневно закидывали грязью и помоями для развлечения жестокой толпы. Ему было шестнадцать, когда я нашла его.

– Достойная жалости история, дитя моё, но какое отношение она имеет к твоему смертному греху?

– Терпение, Отец. Выслушайте меня, и вы поймете, потому что никто на всей земле не слышал до этого правды. Я держала Эрика в моей квартире месяц, но так не могло продолжаться. Вокруг были соседи, приходили визитеры. Однажды ночью я отвела его туда, где работала, в Оперу, и там он нашёл свой новый дом.

Здесь он, наконец, нашёл приют, место, где мир никогда не смог бы найти его. Несмотря на его боязнь открытого пламени, он взял фонарь и спустился в нижние подземелья, где темнота могла бы скрыть его ужасное лицо. С инструментами из мастерской плотника он построил себе дом на берегу озера. Он обставил его тем, что взял с верхних этажей, тканями из гардеробных примадонн. В те промежутки времени, когда я могла постеречь, он мог совершить вылазку в артистическую кантину за едой, и даже навещал директорские закрома с деликатесами. И он читал.

Он изготовил ключи к библиотеке Оперы и провел годы, занимаясь самообразованием, так как никогда не учился до того. Ночь за ночью, в свете свечей, он жадно поглощал библиотеку, которая была огромна. Конечно, большинство работ было посвящено музыке и опере. Он ознакомился с каждой когда-либо сочиненной оперой и с каждой нотой в ней. С присущим ему умением он соорудил лабиринт секретных коридоров, известных только ему и, попрактиковавшись много лет назад с канатоходцами, он мог ходить на высоте по самым узким карнизам без страха. Одиннадцать лет он прожил там и стал человеком подземелья.

Но, конечно, задолго до того поползли слухи, и они росли. Продукты, одежда, свечи, инструменты исчезали в ночи. Служащие начали толковать о призраке в подвалах, пока, наконец, в каждом маленьком происшествии – за кулисами много опасностей – начали обвинять таинственного Призрака. Так началась легенда.

– О мой Бог! Но я слышал об этом. Десять лет… нет, должно быть, больше… я был приглашён отдать последний долг одному несчастному, которого нашли повешенным. Кто-то говорил мне тогда, что это сделал Призрак.

– Имя этого человека было Буке, Отец. Но это сделал не Эрик. У Жозефа Буке был период острой депрессии, и он покончил с собой. Сначала я приветствовала слухи, полагая, что они защитят моего бедного мальчика, – потому что я думала о нём, – будут охранять его маленькое королевство тьмы под Оперой и, возможно, так оно и было до этой ужасной осени 93-го. Он сделал нечто очень глупое, Отец. Он влюбился.

Тогда её звали Кристиной Дааэ. Возможно, вы знаете её сейчас как мадам виконтессу де Шаньи.

– Но это невозможно. Нет…

– Да, именно так, тогда – девушка из хора на моём попечении. Не слишком хороша как танцовщица, но с ясным, чистым голоском. Но не тренированным. Эрик слушал вечер за вечером величайшие голоса в мире; он выучил тексты, он знал, как следует её учить. Когда он закончил её обучение, она одним вечером спела ведущую партию, а утром проснулась звездой. Мой бедный, безобразный, отверженный Эрик думал, что она может полюбить его за это, но, конечно, это было невозможно. Потому что у неё была своя юная любовь. Побуждаемый отчаянием, Эрик похитил её однажды, во время вечернего спектакля, прямо со сцены, в середине его собственной оперы «Дон Жуан Торжествующий».

– Но весь Париж слышал об этом скандале, даже такой скромный священник, как я. Был убит человек!

– Да, Отец мой. Тенор Пьянджи. Эрик не хотел его убивать, он просто хотел заставить его молчать. Но шок убил итальянца. Конечно, это было концом. По случаю, Комиссар полиции находился в театре тем вечером. Он собрал сотню жандармов, они взяли зажженные факелы и с толпой мстителей спустились в подвалы, прямо туда, где озеро.

Они нашли потайную лестницу, секретные коридоры, дом за подземным озером, и они нашли Кристину, испуганную, в обморочном состоянии. Она была со своим поклонником, молодым виконтом де Шаньи, дорогим милым Раулем. Он вывел её наружу и успокаивал, как только может мужчина с сильными руками и нежными ласками.

Два месяца спустя она обнаружила, что ждёт ребенка. Тогда он женился на ней, дав ей своё имя, свой титул, свою любовь и всё, что положено к свадьбе. Сын родился летом 94-го, и они растили его вместе. И за истекшие двенадцать лет она стала величайшей Дивой во всей Европе.

– Но ведь Эрик так и не был найден, дитя моё? Никакого следа Призрака, как я, кажется, слышал.

– Нет, Отец мой, они не нашли его. Но я – да. Я вернулась в одиночестве в мою маленькую служебную комнатку позади комнаты хористов. Когда я откинула занавеску моей гардеробной ниши, он был там; сжимая в руке маску, которую он всегда носил, даже когда был один, отсиживаясь в темноте, как он, бывало, сидел под лестницей в моей квартире одиннадцать лет назад.