Наталья Солнцева - Джоконда и паяц

Он налил из графинчика по второй и выпил без тоста. Лавров молча последовал его примеру.

– Так что у тебя за дело? – не выдержал он. – Не тяни. Денег, что ли, в долг хочешь просить? Сколько?

– С деньгами у меня не густо, но в долги стараюсь не влезать. Не о том речь. Человек хороший пострадать может. Женщина. Молодая, красивая и… замужняя.

– У тебя с ней роман?

– Нет, что ты. Бог с тобой! Куда мне? Я насчет своей внешности и всего остального не заблуждаюсь. Гадкий утенок лебедице не пара.

– Ой, врешь, – потянулся за водкой Лавров. – У меня чутье. Я же опером был. Давай по третьей?

Рафик комично сморщился и прижал руки к груди.

– Мне больше нельзя. Слаб я по части алкоголя. Окосею и ничего толком не объясню. А с Кольцовой у меня отношения чисто платонические.

– Значит, ее фамилия Кольцова, – констатировал бывший опер.

– По мужу.

– Ясно. Вы в одном театре играете? На одной, так сказать, сцене? Играли, играли и доигрались. А муж – главный режиссер театра?

Рафик ошарашенно захлопал глазами.

– К-какая еще сцена? При чем тут театр?

Лавров сообразил, что дал маху, но отступать он не привык и по инерции продолжил:

– Муж-режиссер пронюхал о вашей платонической любви и грозится убить сначала жену, потом тебя, а потом пустить себе пулю в лоб?

– Не-е-ет…

– А что же тогда?

Рафик судорожно сглотнул, выпрямился и произнес:

– Я вообще-то художник. А Кольцова – поэтесса. Вернее, была поэтессой… то есть она пишет… писала замечательные стихи. Лирические. Пока не вышла замуж.

– За издателя?

– Хуже. За спортсмена. Мы с ней на поэтическом вечере познакомились. Случайно. Она читала стихи, я выставлял свои картины. Я ведь тоже лирик.

– Значит, вы сошлись на лирической почве, – кивнул Лавров, прожевывая стейк. – Ты ешь, Рафик, а то мясо остынет.

– Я вообще-то вегетарианец, – удрученно признался тот. – Извини, Рома. Ты зря потратился… но я возмещу. Чуть позже. Когда получу заказ.

Лавров отложил вилку и с шумом выдохнул. Недотепа его школьный друг! Каким был, таким и остался. Еле концы с концами сводит, а туда же, клеится к чужой жене. Еще и на взаимность рассчитывает. Что самое странное, у него есть шанс. Женщину, бывает, ничем не проймешь, кроме жалости.

– Она настоящая красавица! – восхищенно заявил Рафик. – И умница, каких мало. Я бы ее портрет написал. Но увы! Мой жанр – пейзажи и натюрморты.

«На его картины, наверное, без слез не взглянешь, – подумал Лавров, представляя полевые цветочки в вазах, зеленые лесные полянки и мостики через речку. – Как и на самого бедолагу Грачева. Не ожидал, что он станет художником. Хотя кем ему еще быть-то? Публику смешить? Для этого характер нужен, а Рафик размазня».

– Так в чем проблема, не пойму?

– Проблема? В том, что… Алина может погибнуть.

– Ее зовут Алина, – кивнул Лавров, снова принимаясь за еду. – Значит, муж у Алины – злобный ревнивец? И ты хочешь, чтобы я его усмирил. Извини, старик, это не по моей части.

Рафик не притрагивался к мясу, он без аппетита ковырял вилкой ломтики картофеля и жалобно поглядывал на собеседника.

– Вообще-то, с мужем Алины я не знаком. Бог с ним. Дело в другом…

Разговор с бывшим школьным товарищем тяготил Рафика. Но к кому еще он мог обратиться? Лавров хоть выслушает и что-нибудь посоветует.

Ромка невозмутимо поглощал свою порцию еды, более не выказывая нетерпения. Он всегда имел крепкие нервы и железные мышцы. Теперь он возмужал, обрел уверенность в себе и стал неотразим. По сравнению с ним Рафик выглядел не просто субтильным, а каким-то жалким доходягой. Разница между ними была разительная и привлекала внимание. Дама, которой не позволили курить, развлекалась, наблюдая за бывшими одноклассниками.

Рафик наклонился вперед, чтобы она не услышала его слов:

– Видишь ли, Рома… у каждого человека есть идеал красоты. Вот у тебя есть?

Лавров перестал жевать и задумчиво сдвинул брови.

– Должно быть, есть…

– И у меня есть! Это Алина! Она… ты не представляешь, как она хороша. И при том не тупая кукла, а человек тонкой души. Она покорила меня как художника. Очаровала! Она вдохновляет меня, если хочешь знать.

– Алина – твоя Муза?

– Можно сказать, да. У меня был кризис, творческий застой, а она…

– …явилась и зажгла? – засмеялся Лавров.

– В принципе ты прав. Благодаря ей я снова взялся за кисть. Готовлюсь к выставке.

– А супругу Музы это не нравится? Он требует, чтобы Алина вдохновляла только его и никого больше?

Рафик неистово помотал головой.

– Муж ничего не подозревает. То есть… это не то, что ты думаешь. Между мной и Алиной – чисто духовная связь. Никакой физики! Клянусь.

Лавров все еще не разобрался, в чем суть вопроса. И прямо заявил об этом Рафику. Тот страшно разволновался, покраснел, а его веснушки потемнели.

– У меня мастерская в мансардном этаже, под крышей жилого дома, – пробормотал художник. – Одному мне такое помещение оплачивать не по карману. Мы арендуем его вдвоем с Артыновым. Слышал о таком?

– Нет.

– Как же?! Семен Артынов, его популярность растет, как на дрожжах. А не так давно он занимал у меня на хлеб. Был неудачником, мы вместе перебивались на гроши, жаловались один другому на невезуху. Но теперь все изменилось. У него пошли заказы, появились деньги. Признаюсь, я ему завидовал… грешен. Чем, думаю, я хуже Семы? Талантом нас природа обделила одинаково, а он сумел судьбу перебороть, переломать. Я на месте топчусь, а он процветает. Что ни полотно – то шедевр. Ей-богу! Я не вру! Краски у него засияли по-новому, мазок стал смелый, чистый и точный. Раньше Сема напишет картину и показывает мне: оцени, мол. Я гляжу – вроде все неплохо, но тускло, безжизненно. И ругать неловко, и хвалить язык не поворачивается. Зато не обидно. Я ведь тоже не блестящий живописец. Так… ремесленник от кисти. Даром что родители меня назвали Рафаэлем, будто в насмешку. Надо мной в академии все прикалывались! Несмотря на громкое имя, гения из меня не получилось. Оформляю витрины, эскизы делаю для интерьера, рекламными работами не гнушаюсь. Искусство искусством, а кушать-то хочется. Принципами сыт не будешь.

Рафик не старался приукрасить положение вещей и беспощадно критиковал собственное творчество.

– В общем, Сема начал зазнаваться. Вместо Семена стал подписываться Симон Артынов. Человек он вроде достойный, мы с ним легко ладили. Но в последнее время наши отношения осложнились.

– Из-за Алины?

– В точку попал, – тяжело вздохнул Рафик. – Она решилась позировать ему для портрета. Модным художником стал Артынов, потянулись к нему богатеи. Тому собаку любимую напиши, тому – любовницу в голом виде, тому – еще какую-нибудь хреновину. Сема плюнул на гордость, бабло взялся зашибать. На любой заказ соглашался, лишь бы платили. Я его не отговаривал. Еще подумает, что из зависти стыжу его. А ведь грызла мою душу зависть проклятая! Не святым я оказался, Рома. Когда услышал от Алины, что она собирается позировать Артынову, в сердце будто занозу кто загнал. И больно, и досадно, и зло берет, и не скажешь ничего против.

– Что ж ты сам портрет своей Музы не напишешь?

– Я не портретист, как Сема. И сноровка у меня не та, и чувство цвета, и… словом, не смогу я передать на холсте всю прелесть Алининой красоты, раскрыть ее чудный внутренний мир. А схалтурить совесть не позволяет. Вот и молчу. Ночами не сплю, голову ломаю, как бы помешать Алине позировать. Тошно мне, горько! И страшно… ох, как страшно!

– Это почему же?

Рафик покосился на пожилую пару за соседним столиком – не слушают ли – и, понизив голос, выдавил:

– Потому что Артынов… продал душу дьяволу…

Седовласый великан подметал во дворе опавшие листья, когда его кто-то несмело окликнул.

– Эй… Санта, подойди-ка!

Он поднял голову. За забором стояла деревенская баба в темном платке и заношенной куртке. При ближайшем рассмотрении баба оказалась женщиной средних лет, измученной несчастливой семейной жизнью и тяжелой работой. Черный Лог вымирал. Дома пустовали, детишки рождались редко, мужчины спивались. Современный коттедж, каковым являлся дом, в котором служил великан, был единственным в деревне приличным строением. Он стоял на отшибе у самого леса и пользовался худой славой. Местные обходили его стороной. Без серьезной надобности баба бы не рискнула сюда явиться.

– Чего тебе, Федотовна? – недовольно спросил Санта, открывая калитку. – Корова пропала? Или «чупакабра» в курятник повадилась?

Слуга не любил, когда его без толку отвлекали от работы. Баба топталась за забором, поеживалась и молчала.

– Язык проглотила? – рассердился великан. – Давай, выкладывай, за чем пришла. У меня времени в обрез.

Федотовна боязливо заглянула во двор.

– Хозяйка твоя дома?

– Любопытной Варваре нос оторвали, – буркнул Санта. – Слыхала?