Зима в зеркалах - Наталия И. Новохатская

удалось вырваться из цепких лап созерцания и заставить себя обдумать ситуацию, во всяком случае попробовать решить, что надлежит делать на станции "Александровский сад". Найти отделение милиции и рассказать там, что с нею случилось, или, не мудрствуя лукаво, поехать домой и подумать основательнее над тем, что произошло, и какова ее роль в данной истории.

Даже пребывая в сумеречном состоянии души и понимая, что голова работает не лучше поврежденной ноги (соображать стало труднее, чем ходить), она подозревала, что объяснить что-нибудь кому-либо, а особенно в милиции, будет нелегко. Может возникнуть недоразумение, в результате ей придется ночевать не дома, а в каком-то казенном месте, ни одно из них ее не устраивало, включая госпиталь с охраной. Ни говоря об ином, тоже с охраной.

Следовательно, мучительно соображала она, лучше всего будет доехать до "Александровского сада", сделать прямую пересадку на свою линию и просто ехать домой. И все остальное делать там, класть лед на щиколотку, сушить пальто и ждать, пока способность соображения вернется хотя бы частично. Можно даже позвонить по телефону, посоветоваться или хотя бы выяснить, что было с абонентом после того, как ее погрузили в машину и повезли неизвестно куда. Вернее, теперь очень хорошо известно, в район Филей, где сбросили почти под поезд. Скорее всего, чтобы молчала если не всегда, то хотя бы подольше.

Во всяком случае надлежало связаться с единственным человеком на свете, который точно знает, что она замешалась в эту историю случайно, по чистой глупости и недоразумению. У остальных могут быть другие соображения, и кроме единственного свидетеля подтвердить ее неучастие практически некому. Если Шура, то есть Александр Иванович жив, здоров и дееспособен, то это одно дело, но если с ним что-нибудь произошло, и он не сможет подтвердить непричастность… Тогда надо десять раз подумать. К такому умозаключению поезд привез ее на стацию "Александровский сад", с тем она вышла из вагона и с трудом преодолела лестницу. На свою линию и больше пока никуда.

По собственной линии она ехала автоматически, ничто не отлекало внимания, поэтому нога болела и не слушалась больше, а мысли, выходя из состояния заторможенности, причиняли мучительное беспокойство. Как это с ней случилось, что случилось и как быть с этой неразберихой дальше – ни на один из вопросов у нее не находилось ответа. Подкатывал соблазн, и немалый, стряхнуть с себя прошедшие полдня как нелепое наваждение, вернуться к обычной жизни и постараться забыть кошмарное происшествие от начала и до конца. Дохромать до дома, сказать, что поскользнулась и неудачно упала, потеряла в темноте очки и шапку, тривиальные городские неприятности. И перейти к приятностям – что было обещано, но держалось в секрете. Вполне приемлемый вариант.

С каждым шагом приближения к дому приемлемый вариант становился единственным. Не только в милиции, но и дома рассказывать криминальные байки, которые полчаса назад были реальной действительностью, отчаянно не хотелось. К тому же были они совсем дурного вкуса, ко всему прочему. К моменту, когда она с трудом преодолела лестницу в парадном и вызвала лифт, свежие, непросохшие приключения мелькнули в последний раз перед мысленным взором, свернулись в клубок и закатились в темный угол памяти.

Потом, все это потом. И думать, и предпринимать что-либо, и звонить Александру Ивановичу. Пока с ней ничего не случилось кроме небольшого травматического инцидента. Да именно так и никоим образом иначе.

Утром следующего дня Алла Кирилловна Барсова, ранее Аллочка, по прозвищу Трехглазка, стояла без всякого дела у окна и смотрела, как метель закручивает белые пряди на сером фоне неба и вокруг темных тонких древесных веток. В квартире Алла была одна, никто не мешал ей смотреть в окно сколь угодно долго и разбираться в потоках снежных вихрей и своих не менее сложно закрученных мыслей.

Стоило признать, что накануне Алла перестаралась, она не только сохранила в тайне от домашних опасные для жизни и свободы похождения, но запрятала их в темный угол памяти так глубоко, что происшедшие события стали подозрительным бредом. Наподобие сна наяву, пригрезившимся от утомления, когда фантазия, не спрашивая позволения, рисует картины, одна другой причудливее.

Реальные события утром казались придуманными: люди в масках, вооруженные автоматами; перекошенное лицо Шуры; разговор, с перепугу Аллой не услышанный – они отрывисто угрожали, он нарочито спокойно говорил в интерком и телефон. Далее тошнотворно долгое ожидание в кожаном кресле, оно, казалось прилипло к ней намертво, потому, что в соседнем сидел парень, держал между колен автомат, курил тонкие сигареты и смотрел на Аллу пустыми светлыми глазами из прорезей шерстяной маски. Невидимое лицо с одними глазами, как воплотившийся кошмар, загипнотизировало Аллу до такой степени, что когда ей рявкнули: "Пошли!" она встала и пошла. Потом прошипели сзади: "Живее!", и она послушно прибавила шагу и не возражала, когда на голову ей натянули такую же маску, какие были на бандитах. Только запомнила, что охранник крикнул вслед: "Да это же она, она с ними!". Тот парень в пятнистой одежде, с которым пришлось пререкаться, когда она подходила к охраняемому помещению, совершенно не догадываясь, что лучше бы ей этого не делать.

Пока они шли гуськом по зданию, потом хозяйственными дворами, на них смотрели остекленевшими глазами, и никто не двигался – в противном случае был обещан взрыв и пожар, самый крупный в столице со времен пришествия на Москву Наполеона. Такая информация пробилась к Алле сквозь гул и тошный страх, который наводили на нее маски и черные дула автоматов.

В машине, вроде бы это были пронзительно белые "Жигули", кто-то передернул на Алле шапку маску прорезями назад, наверное, им не терпелось снять свои. Только один этот грубый жест позволил Алле не впасть в панику и не биться в судорогах на сидении машины. Силы у нее кончились, только малая надежда отделяла от безумия. Если не хотят, чтобы она их видела, то значит… И действительно, несмотря на угрожающие намеки и предположения, ничего дурного ей не сделали, разве что выбросили под откос, разбираться с поездом самостоятельно.

"Пожалуй, они не сколько выбросили, сколько подкинули," – неторопливо размышляла Алла, всматриваясь в снежные завихрения, и круговорот мелких снежинок странным образом сочетался с неспешным ходом мысли. – "Не только подкинули, но и подставили. Что труп на рельсах, что дура в милиции опасности не представляют. Ни тот, ни другая их не знают, но её видели в процессе теракта, и охранник опознает, подтвердит, что была с ними и села в машину. Если не