Анна Малышева - Завтра ты умрешь

– В чем дело? – У нее вспыхнули щеки. – В чем ты меня обвиняешь? Не хотел сидеть дома – позвал бы маму! Она никогда нам не отказывала, если надо посидеть с Алешкой!

– А, теперь и моя мама тебе годится! Ты на все согласна, чтобы пропасть на целый день и вернуться пьяной! – Когда Олег повышал голос, он внезапно становился визгливым и вздорным и до ужаса походил на голос его матери в минуты возбуждения. Ника закрыла глаза и досчитала до десяти и обратно.

– Я не пьяна, – ее голос слегка дрожал, когда она собралась с силами, чтобы ответить. – Не больше, чем это допустимо после новоселья у подруги, во всяком случае. Я уже не кормлю грудью и могу себе кое-что позволить. И я еще накануне тебя спрашивала – не остаться ли мне дома? Ты сам сказал: «Езжай, развлекайся!» Что за самодурство?

– Я теперь и самодур! – Олег в сердцах схватил ее за плечи и встряхнул так сильно, что сбившаяся набок косынка сползла с ее головы и упала на пол. – Кто этот тип, который высадил тебя из машины?!

– Господи, – пробормотала она, с ужасом глядя на его искаженное гневом, ставшее вдруг чужим лицо. – Ты меня ревнуешь? Ревнуешь к коллеге? Я должна оправдываться, что он тоже был приглашен и я разрешила себя подвезти? Может, мне бросить работу? Я ведь каждый день его там вижу! Приди в себя, Олег!

Ей казалось, что она приводит веские возражения, которые должны образумить мужа, но он, услышав их, отчего-то впал в настоящую ярость. Ника услышала от него несколько слов, которые, конечно, знает каждый более-менее взрослый человек, но которые, по ее мнению, никак не должен произносить любящий муж, обращаясь к жене. Это подействовало на нее, как ведро ледяной воды. Досадный румянец и предательская дрожь разом пропали, обида уступила место странному оцепенению. Она отвернулась от Олега, продолжавшего изрыгать ругательства вперемешку с упреками, налила себе кружку остывшего чаю и, жестом показав мужу, чтобы тот убрался с дороги, прошла в комнату.

Алешка не спал, а стоял в своем манежике. Взявшись за деревянные прутья, он поворачивал круглую голову из стороны в сторону, прислушиваясь к тому, что происходило на кухне. При взгляде на сына на глазах у женщины выступили было слезы, но она сдержалась, и заставила себя улыбнуться. Полчаса она возилась с ним, покорно подчиняясь маленькому диктатору, заставлявшему ее исполнять разнообразные роли в играх, которые он придумал тут же, на ходу. Так, играя, мальчик начал позевывать, и Ника воспользовалась случаем, чтобы уложить его спать. Повернувшись от кроватки, она увидела мужа – тот с побитым видом стоял на пороге комнаты и ловил ее взгляд.

– Сердишься? – тихо спросил он.

Она только слегка пожала плечами и быстро постелила постель. Никогда Ника так остро не жалела о том, что они живут в одной комнате и запасное спальное место просто негде оборудовать. Сбросив одежду, она отправилась в ванную, сняла макияж и умылась. Подумала о том, чтобы принять ванну – просто чтобы потянуть время, пока Олег заснет, – но ее сильно клонило в сон, и она отказалась от этой мысли. Когда Ника вернулась в комнату, муж уже лежал в постели, в темной комнате горел ночник и слышалось только слабое бульканье воды в аквариумах – это работала включенная на ночь аэрация. Она легла в постель так осторожно, будто та была заминирована и могла взорваться от лишнего движения. Закрыла глаза и сказала себе, что не слышит извиняющегося шепота, который тут же зазвучал в тишине.

– Я просто взбесился, весь день думал о том, что тебе мало меня одного, – бормотал Олег. – Мне было так обидно, что ты уехала одна! Я злился, почему не догадался поехать с тобой? Да, мне не нравится твоя подруга, ну и что? По крайней мере, провели бы день вместе. Мы же всегда проводили выходные вместе! И было так хорошо!

Она не отвечала, и в его голосе послышались тревожные нотки:

– Или нет? Или тебе было со мной скучно? Признайся, я тебе надоел? Надоел?!

– Если ты снова заведешься, разбудишь ребенка, – тихо отозвалась Ника, продолжая лежать спиной к нему с закрытыми глазами, – успокаивать его будешь сам. Спокойной ночи.

После долгой паузы послышался еле различимый вздох и почти бесшумное «извини». Ника не шевельнулась, хотя в этот миг ей было жаль мужа. Она чувствовала и понимала растерянность и тревогу этого завзятого домоседа, у которого вдруг ушла из-под ног привычная почва. Олег был настолько привязан к обыденному распорядку жизни, что любая перемена могла показаться ему катастрофой. Когда она впервые привезла его в Питер и познакомила со своей родней, старшая сестра сказала: «Хороший выбор! Большое домашнее животное». Тогда Ника переживала пик своей любви и обиделась, сестры даже поругались. Сейчас, по прошествии пяти лет, Ника могла повторить слова сестры, да еще с прибавлением: «Ленивое и пугливое домашнее животное!» Теперь она понимала, чего недоговорила более опытная в отношениях с мужчинами Ирина. «Она имела в виду то, что наступит момент, когда этой верности и надежности станет мало для счастья. Что я не такова, чтобы на этом успокоиться. Что он мне не подходит, проще говоря». При этой мысли ей стало страшно – она впервые подумала о разводе как о чем-то вполне возможном и ощутила себя такой одинокой, что ей захотелось немедленно повернуться к броситься в объятья мужа. От этого паникерского жеста ее удержала только горькая обида – повторив про себя те слова, которые он произнес сегодня на кухне, Ника разом расхотела вешаться ему на шею. Она дала себе слово припоминать их всякий раз, когда ее одолеет страх перед самостоятельностью, – это было отличное лекарство от иллюзий. Злопамятность никогда не была ей свойственна, но и оскорблять себя она никому не позволяла. Олег сделал это впервые за пять лет совместной жизни. «И за что?! – возмущалась она. – Я нарушила правила его игры, позволила себе завести свои личные дела, своих личных знакомых… Не потому ли у меня не было никаких успехов в карьере, что я так сильно была привязана к дому? Ведь чтобы преуспеть в журналистике, надо прежде всего много общаться, часто рисковать, влезать не в свое дело, и уж конечно, не удирать с работы ровно в шесть вечера! После шести только-только и начинается все самое интересное! Да, моему сыну всего третий год, да, я и так засунула его в ясли до неприличия рано, едва не сразу, как отняла от груди! Я могла бы и сейчас спокойно сидеть дома, играть с ним, гулять часами, не думать, чем он занят, не плачет ли, не промок, не заболел? И Олег, и свекровь убеждали меня повременить с работой, а я поставила на своем, выдержала целую баталию! Даже мама звонила из Питера, спрашивала, неужели у нас так туго с деньгами, что я бросаю малыша? Будто я его на вокзале у общественного туалета оставила… Меня и так считают плохой матерью, а получается, что я хочу стать еще хуже? Значит, Олег прав, что лезет на стенку? Значит, я заслужила сегодняшнюю трепку?»

Так, терзаясь противоречивыми сомнениями, она и уснула, утомив себя вопросами, на которые у нее не было ответа. Твердо Ника была уверена только в одном – муж не имел права так с ней говорить и, чтобы она его простила, потребуется нечто большее, чем извинения. «Слова ничего не стоят, – сказала она себе, проваливаясь в сон. – Нет, я еще не хочу его бросить… Я хочу… Чтобы изменилась наша жизнь…» Внезапно она увидела лицо Ярослава – худое, подвижное, печально-насмешливое. Он что-то сказал, обращаясь к ней, она переспросила, и Ярослав ответил ей уже во сне.

Несмотря на то что давно стемнело, фонари вокруг дома не были зажжены, и две девочки, высадившиеся из подъехавшей к крыльцу машины, инстинктивно схватились за руки, озираясь по сторонам. Шум мотора стих, и в наступившей тишине особенно грозным казался гул ветра между сосен, окруживших замерший в осенней темноте особняк. Единственным источником света в ночи был розовый фонарь, мягко освещающий веранду, украшенную лимонными деревьями в керамических вазонах. Вокруг абажура, низко свисающего с потолка на бронзовой цепи, бешено нарезала круги ночная бабочка с пыльными серыми крыльями. Иногда она ударялась о розовое стекло и отлетала в сторону, чтобы тут же вернуться к своей безумной гонке.

Дети, не сводя с нее глаз и все еще держась за руки, подошли чуть ближе. Их светлые, одинаково подстриженные чуть ниже плеч волосы блеснули в свете фонаря.

– Do you remember… – начала было одна из них, но ее прервал резкий громкий голос:

– По-русски, барышни, в тысячный раз говорю!

Та, что заговорила, вздрогнула, вторая состроила недовольную гримаску. Из машины с трудом вылезала грузная, одетая в шуршащий бесформенный плащ фигура. На свету она оказалась женщиной лет пятидесяти. Ее оплывшее властное лицо казалось вылепленным из желтого воска, маленькие серые глаза смотрели зорко и напряженно, седые волосы были подстрижены коротко, по-мужски.

– Будьте добры изъясняться по-русски, или ваш отец будет недоволен! – Она ткнула пальцем в одну из девочек: – Алина, я не уверена, что ты будешь ужинать после того, как съела коробку шоколадных конфет в самолете. Послушаем, что скажет твой отец.