Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)

"Господин Премьер-министр, я обращался повсюду, стуча/гея во все двери, на Вас моя последняя надежда. Весь мир говорит о Вашей человечности, о Вашем глубоком знании человеческой души, и я не сомневаюсь, что именно Вы поймете..."

Профессиональный попрошайка.

- Дальше!

- Все, господин Премьер-министр.

- На сегодня у меня ни с кем не предполагалось свидания?

- С испанским генералом, но он предупредил, что задерживается в Сан-Себастьяне из-за гриппа...

Он знал одного генерала, который по долголетию превзошел их всех. Премьер-министр вспоминал о нем с некоторой долей зависти и смутным раздражением. Генералу было девяносто три года, и по четвергам он, бодрый и подвижный, присутствовал на заседаниях Французской Академии, членом которой состоял. Месяцем раньше в одном еженедельнике появился репортаж об этом генерале, иллюстрированный фотографией, на которой тот был изображен в коротких штанах, с обнаженным торсом, пока он делал гимнастику у себя в саду, его жена, сидя сзади него на скамейке, казалось, с нежностью наблюдает за ним, как за играющим ребенком.

Стоит ли печатать подобные репортажи?

В этот самый час в Эвре Ксавье Малата готовили в последний путь... Вот кто мог уже больше ни о чем не беспокоиться. Он покончил со всеми заботами земными.

Всю жизнь Ксавье обуревала мысль о чужих похоронах, но на его собственных не будет ни единой души, разве что какая-нибудь старая дева, как это порой бывает, безучастно побредет по улице за его гробом.

Было время, когда Премьер-министра не слишком волновала смерть его родственников или знакомых: они почти всегда были старше его, и он считал, что отжили свое, даже если уходили из жизни в пятьдесят лет.

Потом, когда начинали умирать люди приблизительно одного с ним возраста, ему случалось если не радоваться, то во всяком случае ощущать некое эгоистическое удовлетворение.

Еще один ушел, а он остался!

Мало-помалу, однако, круг его сверстников суживался все более. Пятеро Великих стали уходить один за другим, и каждый раз он с удивлением замечал, что ведет счет без грусти, но с таким чувством, будто бы впервые открыл, что однажды наступит его черед.

Никогда не присутствуя на похоронах, кроме тех исключительных случаев, когда должен был представлять правительство, он избегал этих последних прощаний, гражданских панихид, отпеваний в церкви, но не потому, что они производили на него сильное впечатление, а потому, что считал все эти пышные обряды проявлением дурного вкуса.

Он посылал либо свою визитную карточку, либо кого-нибудь из чиновников и никогда не составлял ни писем с соболезнованиями, ни телеграмм, предоставляя это сделать своему секретариату.

Смерть Ксавье Малата сегодня подействовала на него иначе, он затруднился бы только определить, как именно. Из-за лекарства мозг его работал замедленно, как в полусне, и между его сознанием и реальностью наступил разрыв.

Например, перед ним без конца возникал образ какой-то старой женщины с редкими волосами и длинными зубами. Бог знает откуда она появилась, и было совершенно невероятно, чтобы она походила на Эвелину Аршамбо, ведь в последний раз он видел ту маленькой девочкой.

И тем не менее был совершенно уверен, что это именно она, такая, какой стала теперь. В ее глазах сквозило выражение непонятной нежности, к которой примешивался укор.

Она молилась о нем всю жизнь, и, без сомнения, особенно о том, чтобы перед смертью он примирился с церковью, как будто слова, сказанные священнику, могли что-либо изменить! Она сидела в кресле, как и он, ноги были покрыты старым пледом, и от нее пахло чем-то приторным.

Он понял в конце концов, что плед был тот самый, который покрывал ноги его матери в последние недели ее жизни. Но откуда взялось все остальное?

Если бы он не боялся показаться смешным, то попросил бы Миллеран снова позвонить в Эвре, например в мэрию, чтобы справиться об Эвелине: жива ли она, не больна ли, не нуждается ли в чем?

Он чувствовал себя очень усталым, но, сознавая, что это всего лишь следствие двойной дозы лекарства, тем не менее испытывал тягостное чувство бессилия и, если б имел на то право, отправился бы полежать.

Соседская корова вышла из хлева и бродила по двору, натыкаясь на ветви яблони, за ней бегал мальчишка с прутиком в руках.

Этот мальчишка будет жить, когда он уже давно сойдет в могилу. Все те, кто его окружает, и огромное большинство из тех, кто ходит сейчас по земле, переживут его...

Скажет ли Эмиль когда-нибудь правду о жителях Эберга? Очень возможно, так как Эмиль любит скабрезные истории и, если насмешит посетителей, ему станут больше давать на чай.

Ферма, расположенная на прибрежных скалах, была построена и превращена в дачу не Премьер-министром, а одним руанским адвокатом, приезжавшим когда-то с семьей проводить здесь свои каникулы. Премьер-министр позднее лишь переделал кое-что по своему вкусу, в частности соединил проходом два прежде разделенных крыла здания.

Не придавая никакого значения названиям, он не изменил прежнее, когда купил усадьбу.

В окрестностях ему сказали, что слово "эберг" обозначает наживку из трески, приготовленную особым способом, и, так как порт Фекан был центром рыбного промысла и весь берег Нормандии жил ловлей рыбы, он удовлетворился этим объяснением. Когда-то в этом доме, наверное, обитал рыбак или судовладелец.

Но однажды Эмиль, очищая край каменной кладки старого колодца от густых порослей хмеля, нашел грубо выбитую на камне надпись: "Эберн. 1701".

Премьер-министр случайно упомянул об этом в разговоре с учителем, который был секретарем сельской общины и приходил иногда брать книги из его библиотеки. Учитель заинтересовался и, просматривая старые описи земельных владений, обнаружил, что в них название усадьбы упоминалось в том же написании, что и на камне.

Однако никто не мог ему сказать, что означало это слово, и в конце концов он нашел ему объяснение в толковом словаре Литтре:

"Эберне" - подтирать за ребенком.

"Эбернез" - подтирушка, та, кто подтирает за ребенком.

Какой женщине, давным-давно здесь обитавшей, дали это прозвище, которое стало в дальнейшем названием усадьбы? А кто-то из последующих владельцев стыдливо решил изменить прежнюю орфографию?

Он упомянул и об этом в своих секретных мемуарах, но выйдет ли когда-нибудь эта книга? Теперь он уже не был уверен, что все еще желает этого. Он, столь стремительно принимавший важнейшие решения, когда речь шла о судьбе его страны, и никогда не сомневавшийся в своей правоте, становился нерешительным и мучился сомнениями, когда перед ним вставал вопрос, какие именно факты из своей жизни следует придать гласности.

То представление, которое создалось о нем, незыблемый образ, не подлежавший неизбежным изменениям, которые вносит время, было не только весьма схематичным, но часто глубоко неверным. В частности, в легенде о нем была одна глава, которую он всегда, но безуспешно пытался переписать.

В бульварных газетках, а позднее в одной из крупнейших газет это получило название: "Его портной".

В продолжение тридцати лет во время всех избирательных кампаний инцидент, о котором шла речь, использовали все его противники. Лишь заголовок статьи менялся время от времени, например: "Служебный вход" или "Субретка графини".

И субретка, и графиня действительно существовали, но обе они уже умерли, в живых оставался лишь муж графини, приблизительно одного с ним возраста, до сих пор каждый день ездивший на скачки, все еще статный, но с трясущимся подбородком.

Пресловутый скандал, известный, как "дело де Кре-во", не раз лишал его возможности войти в состав того или иного правительства, подобно тому как позднее одно письмо, спрятанное между страницами "Приключений короля Позоля", десять лет не допускало к кормилу власти другого человека.

Различие между ними заключалось в том, что он не был виновен - во всяком случае, не был виновен в том, в чем его обвиняли. Ему тогда едва минуло сорок лет, и он впервые получил портфель министра общественных работ, почему Ксавье Малат и решил вскоре нанести ему визит.

Разве не любопытно порой наблюдать, как события, цепляясь одно за другое, разворачиваются во времени и образуют некий узор, своего рода причудливую арабеску? И в самом деле, может быть, именно в тот день, когда к нему пришел Ксавье Малат...

Но последнее не имело значения. На улице Фэзанде-ри в особняке Марты де Крево - Марты де К... как ее называли в скандальной хронике, - был в ту пору модный политический и литературный салон, куда она из честолюбия старалась привлечь всех, кто играл роль в правительственных и дипломатических кругах. Сюда приглашались и некоторые писатели, но лишь при условии, что являются или в скором времени станут членами Французской Академии.

Новый министр никогда раньше не посещал ее дом, ибо уже в то время мало где бывал и считался бирюком. Карикатуристы часто изображали его в виде медведя.