Себастьян Жапризо - Ловушка для Золушки

— Если бы я, с тех пор как меня перестали водить за ручку, всякий раз попадалась на такие трюки и давала деньги, я бы разорилась. Ну как, соберете вы ваши манатки?

Он привстал, решив, кажется, перестать паясничать, и очень ловко, не вихляясь, только чуть приподняв ноги, сразу натянул брюки. Наблюдавшая за ним Мики оценила это изящество, о чем впоследствии ему и сказала. Но в ту минуту она только наблюдала за ним из-под полуопущенных век.

— Начать с того, что Жанна ведь чокнутая! — проговорил он, сидя совершенно неподвижно и уставившись на море. — Знаешь, под каким знаком она родилась? Под знаком тельца. Бойся тельца, цыпленок, оттого она такая и стала: шкура шкурой. Все от головы, а в сердце пусто.

Мики снова надела очки. Он взглянул на нее, усмехнулся, надел рубашку, босоножки и встал. Она ухватила его за брюки.

— Откуда вы это узнали?

— Сто косых!

— Вы слышали, как я это говорила. Это было в ресторане, в Бандоле. Вы подслушивали наш разговор?

— В Бандоле я не был с прошлого лета. Я работаю в Ля-Сьота. На поле. С работы ухожу в шестнадцать тридцать. А слышал я это сегодня, час назад. Я уже собирался домой. Ну как, решаетесь? Да или нет?

Мики встала на колени и, вероятно, чтобы выиграть время, попросила еще сигарету. Раскурив сигарету, он протянул ее Мики.

— Вы слышали это на почте? Это был телефонный разговор?

— С Флоренцией, — сказал он. — Я ведь добряк. Право слово, сто косых — это даром! Просто мне, как и всем, нужны деньги. Для вас это пустяк.

— Вы — болван, убирайтесь!

— Это она звонила, — сказал он, — ваша подруга. Та, другая, разговаривает так: «Поразмысли. Хватит. Повесь трубку».

Тут Мики услышала, что к вилле подъезжает ее машина: это возвращалась До. Опустив на глаза свои черные очки, Мики взглянула вверх на парня и сказала, что согласна дать ему денег, если его сообщение того стоит.

— Сообщеньице получите, когда увижу сто косых, — сказал он. — Сегодня в полночь будьте у табачной лавочке в Лекен. Там во дворе, на открытом воздухе, показывают кино. Я буду там.

Ничего больше не сказав, он ушел. Мики решила дождаться До. Когда же До, беспечная и веселая, в купальном костюме, с полотенцем через плечо, подошла к ней, Мики сказала себе, что не пойдет в эту табачную лавчонку ни сегодня в полночь, ни вообще никогда. Было уже поздно, и солнце садилось.

— Что ты там делала?

— Ничего, — ответила До. — Валандалась. Вода теплая?

В ушах у До висели розовые сережки. Входя в воду, она, по своему обыкновению, сначала аккуратно поливала все тело из ладошки, затем с победным индейским кличем окунулась.

По дороге в Бандоль, куда они поехали обедать, Мики бросила взгляд из машины на табачную лавку в Леке и заметила во дворе за ней свет, а на стене — афиши кино.

— Нынче днем я встретила занятного парня, — сказала она. — И у этого занятного парня мысли тоже занятные.

И когда До ничего на это не ответила, Мики добавила, что в конце концов станет находить удовольствие от жизни здесь.

В тот вечер она отвезла До на виллу без двадцати двенадцать, сказала, что забыла заехать в аптеку, но в Ля-Сьота, вероятно, аптека еще открыта. Мики снова включила фары и умчалась.

Без десяти двенадцать, поставив машину в переулке за углом табачной лавочки, служившей одновременно и баром, она вошла во двор, через который был протянут брезентовый занавес, и, не заметив среди публики своего вымогателя, уселась на складной стул и посмотрела последние кадры приключенческого фильма.

Он ждал ее у выхода, перед стойкой бара, накинув на плечи свой синий джемпер, рукава которого он завязал узлом на шее, и делая вид, будто смотрит телевизионную передачу.

— Сядем, — сказал он, взяв со стойки свой стакан.

На пустой террасе, на стеклах которой то и дело вспыхивали блестками огни проезжавших машин, Мики вынула из кармана вязаной спортивной куртки две бумажки по десять тысяч и одну в пять тысяч франков.

— Если то, что вы можете мне сказать, так уж интересно, вы получите и остальное.

— Я добряк. Я привык верить людям. Притом мне известно, что вы сейчас ждете новой получки.

Он взял бумажки, тщательно сложил их и спрятал в карман. Затем рассказал, что несколько дней назад принял телеграмму из Флоренции. Рассыльный уже ушел на все утро, и поэтому он взялся сам доставить ее адресату.

— В «Кафе Дезирады» в Ля-Сьота.

— Какое же это имеет отношение ко мне? — спросила Мики.

— Телеграмма была адресована вам.

— Я не получаю свою корреспонденцию в кафе.

— А вот ваша подруга получает. Телеграмму забрала она. А немного погодя зашла на почту — оттуда я это и знаю. Признаться, я было уже забыл о телеграмме. Девушку я заприметил потому, что она заказала разговор с Флоренцией. Телефонистка — моя приятельница. Так что я все слышал и понял: телеграмма в кафе предназначалась той девушке.

— Кто отвечал из Флоренции?

— Не знаю. Телеграмма была без подписи. По телефону отвечала женщина. Она, как видно, знает, чего хочет. Если я верно понял, это вы к ней обращаетесь, когда вам нужны деньги. Соображаете, кто это?

Немного побледнев, Мики кивнула головой.

— А что было в телеграмме?

— Вот в этом-то вся и загвоздка, — сказал, покривившись, парень. По-моему, вас хотят облапошить, суть как будто в монете, а может, и в чем другом, но если тут что посерьезнее, то я хочу застраховаться. Допустим, я дал промашку, тогда вы должны будете обратиться к легавым, так? А я куда денусь? В каталажку? Мне, знаете ли, неохота, чтобы мою добрую услугу сочли за шантаж.

— О полиции не может быть и речи.

— И я так думаю. Много шуму! И все же я хочу застраховаться, только и всего.

— Обещаю не упоминать вас, что бы ни случилось. Вас это устраивает?

— Черта с два, — сказал парень. — Я в ваших фиглях-миглях не разбираюсь, и мне на них начхать. На ваши обещания тоже. А вот расписка в получении телеграммы может меня застраховать, и ничего больше. Распишитесь в книге, тогда по рукам.

Он объяснил, что для телеграмм существует разносная книга. Чаще всего почтальон не требует расписки от получателя, он отмечает в книге только дату, время доставки и ставит в графе крестик.

— Поставьте вашу подпись над крестиком, как будто вы сами получили телеграмму в «Кафе Дезирады». И тогда, если с вашей стороны будет какой-нибудь подвох, я всегда могу защититься.

Мики ответила, что он заливает, что ей надоела вся эта болтовня. Он может считать себя счастливым: заработал двадцать пять тысяч франков одной трепотней. А ей хочется спать. За выпитое пусть платит сам.

Она встала и ушла с террасы. Он догнал ее у машины, в переулке, где фонари были уже погашены. Сказав «нате!», он вернул ей деньги, быстро поцеловал ее в губы, отворил дверцу машины, взял с сиденья неизвестно как туда попавшую толстую тетрадь, одним духом выпалил: «Кларисса прокладка. Целую», — и скрылся.

У выезда из Лека она снова его увидела. Он спокойно сидел на бугорке у дороги, дожидаясь попутной машины, которая бы его подвезла. Мики сказала себе, что он все-таки слишком жуликоват. Но она остановила поодаль свой кабриолет и подождала, пока он сядет. Он не мог скрыть свое удовлетворение.

Мики спросила:

— У вас есть и чем писать?

Он протянул ей карандаш и открыл черную тетрадь.

— Где подписать?

— Тут.

Он внимательно разглядывал ее подпись, на которую падал свет от приборной доски, и так близко наклонился к Мики, что она почувствовала запах его волос и спросила, чем это он душится.

— Есть такой мужской одеколон. Продается только в Алжире. Я отбывал там военную службу.

— Пахнет довольно мерзко. Отодвиньтесь и повторите текст телеграммы.

— «Кларисса прокладка. Целую», — проговорил он. Затем трижды повторил все, что запомнил из первого телефонного разговора. Он сказал, что в тот же день, как раз тогда, когда он решился поговорить с ней на пляже, он подслушал и второй разговор. Целую неделю с пяти часов и до обеда он подстерегал Мики у виллы.

Мики молчала. Он тоже замолчал. Нахмурив брови, она раздумывала некоторое время, затем включила первую скорость и отъехала. Она довезла его до гавани Ля-Сьота. Кафе еще были освещены. В порту среди лодок дремал большой корабль. Не выходя из машины, парень спросил:

— Вас тревожит то, что я вам сообщил?

— Еще не знаю.

— Хотите, чтобы я разобрался что к чему?

— Уходите и забудьте.

Он ответил «о'кей!», выскочил из машины, не закрывая дверцы, наклонился к Мики и протянул руку, держа ее горстью.

— Согласен забыть, — проговорил он, — да только не все.

Она дала ему двадцать пять тысяч франков.

Когда в два часа ночи она поднялась в свою комнату, Доменика спала. Мики прошла из коридора в первую ванную. Слово «Кларисса» ей что-то напоминало. Что именно, она не знала, но связано это было с ванной комнатой. Включив свет, она заметила марку колонки. Взгляд ее скользнул по газовой трубе, проложенной по верху стены.