Аркадий Вайнер - Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак

— Вы говорите, что драки с самого начала не видели? — перебил я ее.

— Не видела, не видела, — тряхнула она своей пегой укладкой. — Я уже в койке лежала, когда все эти крики-визги понеслись. Пока вскочила, халатик накинула, на лоджию выбежала, они уже тут, на шоссе толпятся. Один стоит наособь — высокий такой, руки вперед выставил, показывает, мол, подойди, попробуй, а остальные вместе, кучкой кипят. Кулаками махают. Вдруг один из них выскочил вперед, в руках не то палка, не то нож, не могу сказать вам верно. Жуть меня взяла! Вижу ведь, молодые, злые, глупые, беда сейчас будет. Смерть-то не по годам, она по людям ходит…

— А что сделал тот, что один стоял, наособь?.. — отвлек я ее от общих рассуждений о превратностях судьбы.

— Он подпрыгнул ловко так, вроде козлиного скачка наперед, видать, ногой хотел ножик выбить, да не попал… Повернулся и давай бежать по дороге!..

— К машине?

— Нет, он в другую сторону побежал, вон туда, к рощице, куда малята сейчас пошли…

— Вы точно в этом уверены?

— А кик же иначе, товарищ ты мой дорогой? Ведь, побеги он к машине, я бы его с моего балкона только и видела! Деревья-то закрывают площадку! А здесь у меняна глазах тот, что с ножиком к нему приступал, за ним погнался! И весь вид у не был такой, что хочет ударить его ножиком в спину, между крыл…

— А что дальше произошло?

— Они в темноте все перемешались, их же много там, парней, было. Только скоро очень мотор заревел, и машина как на них фуркнет! В самую гущу! Двое по сторонам дороги так и полетели!..

— А парень, на которого нападали с ножом, он вернулся к машине?

— Не знаю, — пожала плечами Осокина. — Не видала я его больше, как он убег… Может, он их обогнал и по обочине вернулся к машине? Но я этого не видала, врать не буду. Я просто так думаю…

— Спасибо, Екатерина Васильевна. Сейчас машина отвезет вас в город, а завтра к десяти я вас попрошу зайти в прокуратуру, мне надо будет внести ваши показания в протокол…

Мы с Уколовым остались дожидаться ребят. После долгого молчания он спросил:

— А почему вы уверены, что они найдут что-нибудь?

— Я в этом совсем не уверен. Я надеюсь… — присел на придорожный столбик и закурил. Еще один день истекал.

— Не понимаю, — помотал головой Уколов. — Почему именно здесь?

— Да, может быть, и не здесь, — усмехнулся я. — Может быть, и не было никакого ножа, свидетелям часто мнится такое, чего и в природе не существовало. Но я думаю, что, если нож был, они его бросили здесь. Драка, наезд, один убит, другой покалечен, понаехала милиция — зачем им нож с собой таскать? Нож-то меняет всю картину происшествия. Не-ет, если нож был, они его здесь, в темноте и выкинули…

С воплями и гиканьем к нам бежала орава ребят. Запыхавшийся Олег, потный маленький искатель кладов, размахивал по-чапаевски над головой здоровенным ножом.

— Вот!.. В луже… валялся!.. Смотрите!.. Кровь на нем!..

Никакой крови на ноже не было. Красноватые затеки ржавчины уже легли на остро наточенное лезвие ножа, ручка была перепачкана жидкой грязью и тиной. Я крутил в руках нож и сдерживал тяжелый бой сердца, радостный и тревожный.

Уколов, мельком взглянув на нож, уверенно заявил:

— Это не фабричный секач, это старик Ферапонтов делает…

— Кто?

— Есть такой пенсионер, он ходит с точильной машиной по кафе-ресторанам, инструмент правит. А заодно, прирабатывает — делает им по руке всякое ножевье…

Старик Ферапонтов работал во дворе ресторана «Олимп», управляя своей точильной машиной, поразительным произведением кустарно-базарного технического дизайна. На небольшой колесной платформе был установлен электромоторчик, приводивший в движение вал с насаженными на него многочисленными точильными и шлифовальными кругами. Сама платформа и воздвигнутая на ней станина являли собой прихотливую связку из пластмассовых и металлических анодированных труб, на которой еще были подвешены звякающие колокольцы и мигающие электрические лампы. Жужжал мотор, взвизгивала сталь на крутящемся камне, летела белая от перекала россыпь искр.

— Здравствуй, дедушка, — вежливо поздоровался с точильщиком Уколов.

— Здорово, внучек, — хитро усмехнулся старик, искоса взглянув на долговязого лейтенанта. — Тебе что, шашку наточить надо?

— Нам шашки по форме не положены, — серьезно ответил Уколов.

— Ну да, запамятовал я, — легко согласился Ферапонтов. — Это до революции наш урядник носил «селедку» на поясе. Давно было…

— Давно, — подтвердил я. — А вам и шашки точить доводилось?

— А как же? — удивился дед. — Конечно! Все точил, всякую оружию… Сейчас пенсию за двадцать пять годов стажа платят. Вот, считай, у меня три полные выслуги рабочие есть. И все по металлическому делу…

Круг с кожаной обтяжкой доводил нож в руках Ферапонтова до солнечного сияния, кожа, выглаживая сталь, густо шипела.

— Дед, аты ведь не только точишь ножи, — сказа Уколов, — Ты их и делаешь?

— Делаю, — кивнул старик и, подергав усами, взглянул на меня. — Подь сюда…

Я подошел, он взял меня за руку, засучил мой рукав и, держа нож двумя пальцами, как опасную бритву, быстро и щекотно провел им по коже, дунул — взлетели волоски, рука была выбрита дочиста.

— Вот как нож по-настоящему точат! — довольно ухмыльнулся он и обернулся к Уколову. — Нож мой тебе, сынок, ни к чему. И не по карману. Мои струменты специалисту потребны, делаются особо и стоят дорого…

— В чем же их особенность? — спросил я.

— В конструкции, в закалке, в заточке… — охотно объяснил Ферапонтов. — Дома, на хозяйстве, мой нож вроде ни к чему, потому как это орудие производственное: место ему на ресторанной кухне, в столовой или в мясном магазине…

— Это еще почему? — с вызовом спросил Уколов.

— По кочану да по кочерыжке! Дома ты кило мяса на гуляш и перочинным режиком настрогаешь. А мой нож весит ровно полтора фунта — шестьсот граммов. Спинка лезвия — почти полсантиметра, а острием бриться можешь. Кровосток — мелкий с уступчиком, чтобы ножевище в мякоть легче входило. Да что там! Я ножики делал самому Тихону Мартемьяновичу Юшкову, бывшему царскому повару, он потом в Париже на какой-то выставке по селянке и окрошке чемпионом мира стал! Мой нож из тыщи других сразу выделишь…

— Вы хотите сказать, что свой нож сразу опознаете? — уточнил я.

— Да ты что, смеешься? — обиделся было старик, но потом ухмыльнулся. — Нешто бумажечку, твоей рукой написанную, не опознаешь? А на моем ножике мой почерк, как клеймо собственное…

Я расстегнул портфель и вынул найденный в рощице около стоянки нож.

— Этот нож вам незнаком?

Старик взял его в руки, ласково огладил обушок.

— В позапрошлом годе я его делал… Из вагонной рессоры — нет матерьяла лучше, гибкая сталь упружистая… — Он посмотрел ржавчину на свет, покачал головой, неодобрительно хмыкнул. — Вот свинюга, как вещь хорошую испакостил!..

— Кто?! — выдохнул я.

— Кто-кто! Валерка Карманов, повар… — старик покачал нож и добавил: — Им за день хоть десять пудов мяса наруби, руку не отмотаешь…

Пока я убирал нож в портфель, Ферапонтов снова запустил свое сооружение, бормоча в усы:

— А для малого разделочного ножа лучше всего идет разогнутый подшипник…

Вечером, подходя к своему дому, я встретил Сеньку Толстопальцева. Он широко улыбался. На его бледном лице мелькали отблески рекламы такси.

— Сколько лет, сколько зим! — зарадовался он. — Раньше годами не встречались, а теперь чуть не каждый день.

— Ну, допустим, не каждый день, а половина осени пробежала…

— Слушай, Борисок, а ты что, здесь живешь? — спросил он.

— Да, вот мой подъезд, — показал я.

— Прекрасный повод выпить рюмочку двум друзьям! — уверенно сообщил Сенька. — Столько лет не было случая посидеть…

Честно говоря, особого желания сидеть с Толстопальцевым и предаваться воспоминаниям юности у меня не было. Да и, глядя на его тяжелый портфель, я не совсем верил, что встреча наша произошла совершенно случайно. Однако законы гостеприимства, которые живут во мне неистребимо, оказались сильнее.

— Заходи, поболтаем… — сказал я.

Мы поднимались по лестнице, и я боялся, что теща устроит мне жуткую головомойку. Завтра день рождения Маратика, и она наверняка занята приготовлением обеда, уборкой квартиры и теми хозяйственными делами, которыми женщины нагружают себя в особо праздничные дни. Я отпер дверь, мы вошли в прихожую, и, к моему удивлению, Валентина Степановна радостно встретила нас.

— О-о-о сынок, — посмотрела она на Сеньку, — ты совсем мало изменился, судя потвоему личику! Как был прохвост, так и остался.

Толстопальцев захохотал, не обращая внимания на мое смущение в связи с таким оригинальным приветствием гостя, такой исключительной искренностью приема. Обнимая старуху он сказал: