Шарль Эксбрайя - Свести с ума Мартину

– Ничего, господин прокурор. Следствие веду я. Доктор Пьюбран – подозреваемый, и я обращаюсь с ним, как считаю нужным.

– Значит, как считаете нужным?

– Как считаю нужным, господин прокурор.

– Скажите, Невик, вы что, собираетесь закончить службу не в Каоре?

– В Каоре, почему?

– Потому что вы выбрали для этого неправильный путь.

– Если я арестую преступника, о моих немногих грубых манерах тут же забудут.

– К сожалению, вы его не арестуете.

– Почему это?

– Я только что звонил в Тулузу. Завтра утром они будут здесь, а вы отстраняетесь от дел. До этого времени приказываю вам ничего не предпринимать, предварительно не поставив в известность меня или мэтра Шенебура. Мне жаль вас, но я предупреждал. На вашем месте я бы извинился перед доктором Пьюбраном.

– Я не трус, господин прокурор.

– Ну вот, сразу громкие слова! Это лишний раз показывает, что вы совершенно не умеете себя контролировать. Признать свою ошибку никогда не считалось трусостью, напротив!

– Спасибо за урок, господин прокурор, простите, но я не могу им воспользоваться.

– Поступайте, как вам нравится. Поверьте, мне будет неприятно, если вам придется покинуть Каор. До свидания, господин комиссар.

– До свидания.

Повесив трубку, Тьерри заставил себя закрыть глаза и расслабиться. Чтобы успокоиться, ему потребовалось около четверти часа. Оне решил для себя, что не уедет из Каора, а лучше попросит досрочной отставки. Он позвал помощников.

– Ратенель, я отстранен от следствия. Дело передано в СРПЖ.

– Но почему?…

– Мне нечего сказать, Ратенель. Соберите все относящиеся к делу бумаги. После обеда я отнесу их следователю. Узнайте, во сколько он сможет меня принять.

Есть не хотелось, но Тьерри заставил себя все-таки что-то проглотить. Проницательный Эскорбьяк сразу это заметил и заботливо спросил:

– Не клеится?

– Совсем даже не клеится.

– А?

– Меня отстранили, мое место заняли парни из Тулузы.

– Может, это к лучшему?

– Оказаться бессильным?

– Ты прекрасно знаешь, что я не это хотел сказать.

– Но именно так все и подумают. Но это еще не самое страшное: я попал в немилость, мне угрожают переводом из Каора за то, что я, видите ли, не умею разговаривать с важными персонами нашего города.

– Ты уезжаешь?

– Нет, я лучше пойду на пенсию. Я должен остаться возле Алисы и двух моих единственных в этом мире друзей.

– Мы с Эрминой никогда тебя не бросим.

– Я знаю, и мне поэтому легче принимать удары, на которые не имею возможности дать сдачи. Хотя, старик, что-то подсказывает мне, что я близок к ответу. Хотя теперь уже поздно… Обидно…

– А… а что Мартина… поклонника-то ее не стало…

– Мы с ней совершенно разные люди. Я должен был сразу это понять. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Ясно. Не унывай, будем теперь на рыбалку, на охоту ходить – как раньше.

Шенебур уважал Невика, и случившееся его удручало.

– Друг мой! Почему вы меня не послушали?

– Видите ли, господин следователь, иногда особенно приятно поступать по совести, а не думать о собственном благополучии.

– Я вас понимаю, господин комиссар, только не делайте опрометчивых выводов. Вы убеждены, что мы с прокурором из кожи вон готовы вылезти, лишь бы угодить некоторым небезызвестным вам особам, и все это для того, чтобы сохранить или даже улучшить наше служебное положение. Только это так кажется, господин комиссар! Опыт показывает, что из скандалов никогда ничего хорошего не выходит. Мы считаем, что никто не вправе покушаться на репутацию и честь ближнего. Никто не вправе бросать тень на имя граждан, чья вина не доказана. Следствие заканчивается, а сплетни остаются. Вы же, извиняюсь, прете напролом, не задумываясь. Нам с прокурором очень хотелось бы, чтобы вы это поняли.

– Я принес вам бумаги.

– Благодарю вас, тулузцы по приезде сразу к вам зайдут.

– Вы не боитесь, что я направлю их по ложному пути?

– Не язвите. Я думаю, вам не первый раз приходится терпеть поражение. К тому же, они взрослые люди и сами разберутся, что к чему. До свидания, господин комиссар.

– До свидания.

Тьерри заскочил в комиссариат предупредить Ратенеля, что едет домой и желает, чтобы его не беспокоили, если, конечно, не случится чего-нибудь из ряда вон выходящего.

Дома он достал фотографию Алисы, которая хранилась у чего в комнате на прикроватной тумбочке, служащей одновременно и письменным столом, если необходимо записать что-нибудь важное. Он поставил кресло напротив фотографии, взял пенковую трубку, которую курил только в исключительных случаях, набил ее, зажег, устроился поудобнее и сказал своей ушедшей супруге:

– Видишь, Алиса, в какую я попал передрягу? Знаешь, это и по твоей вине тоже. Если бы ты меня не оставила, если бы была рядом, то, может, уберегла бы от глупостей… а я их, наверное, столько наделал… Правда, не знаю, где и когда именно. Если ты мне не поможешь, я пропал… Они не простят мне эту встряску.

После этого Тьерри принялся мирно курить. Поднимающийся от трубки дым постепенно окутал его и стал завесой между ним и действительностью. Он перенесся в выдуманный мир своих гипотез, выстроенных за время этого долгого, изматывающего следствия. Он почувствовал острую жалость к себе, так безнадежно и глупо влюбившемуся в Мартину. Мартину, так на него не похожую, не мыслящую себя без приключений, без непрекращающегося поиска. Женщина, которая скорее согласилась бы сжечь свою жизнь в одной вспышке, чем тлеть долгие годы. Нужно было быть слепым, чтобы поверить хоть на секунду, что он может заинтересовать ее; вызвать симпатию – да, но не более.

– Ты была права, Алиса, в повседневной жизни я никогда не стану взрослым. Хочется верить, что туда, где ты сейчас, человеческая ложь не может проникнуть. Теперь тебя невозможно обмануть. Значит, ты знаешь, как я тебя люблю, в какую бездну одиночества поверг меня твой уход. Я должен научиться жить один. Это очень трудно… Эта Мартина… я думал найти в ней спасение… и потом… она напомнила мне молодость, которую я надеялся снова обрести. Ты ведь не презираешь меня, правда? Если кто и может понять меня, то только ты…

Громкий ход настенных часов (свадебный подарок давно умершего Алисиного дяди) нарушил тишину. Тьерри ничего не слышал. Отрезанный от мира живых, он разговаривал с женой, подробно рассказывал ей о своих заботах и напряженно вслушивался в воображаемые ответы.

– Я знаю, милая… только пожалуйста, не говори, что твоя болезнь искалечила мне жизнь. Это могло так казаться, но мы-то с тобой знаем, что это неправда. Если бы ты не была больна, я, без сомнения, любил бы тебя меньше, любовь уступила бы место привычке. Больная, ты нуждалась в моей защите, и ежеминутный страх потерять тебя делал счастьем каждое проведенное вместе мгновение. Все же ты ушла. Теперь, лишенный своей поддержки, я провалил единственное серьезное дело в моей карьере. Завтра утром ребята из Тулузы будут здесь, и я предстану перед ними обычным провинциальным полицеишкой, с которого и спроса нет, потому что какой же с дурака может быть спрос… Что-что?… Я ничем не хуже их? Спасибо, это очень мило… Может быть, если бы ты была рядом… Но хорошо, хорошо, не будем больше об этом. Я повторяю, завтра утром они будут в Каоре. Через несколько часов…

В квартире сверху послышались шаги. По-видимому, женщина. Наверное, вернулась с работы соседка. Сейчас она переоденется, приготовит ужин, и, когда придет уставший муж, они вместе сядут за стол. Глубокая грусть охватила комиссара, когда он представил себе спокойное счастье, которого был лишен.

– Видишь ли, Алиса, все было слишком просто, поэтому-то я и попал впросак. Самодур отец, который пишет завещание, оставляющее при определенных условиях дочь без гроша, что само по себе провоцирует убийство, так как прямо указывает, что нужно сделать возможным претендентам на наследство, чтобы его получить. В деньгах нуждаются все. Кесси – мот и лентяй, истратив приданое жены и, по-видимому, часть состояния родителей, оказался на мели. Доктор Пьюбран, слишком размахнувшийся на постройке клиники, не хочет признать провал своей затеи; наконец, мадемуазель Пьезат пытается обмануть одиночество, играя и проигрывая свои незначительные сбережения. Ты представляешь, Алиса, какие перед ними открываются перспективы, если Мартина… Я их отчетливо вижу всех троих. Хочется верить, что Софи не была с ними, что все происходило без ее ведома. День смерти Жюльбера Пьюбрана. Они мечтают об этих деньгах, которые, кажется, плывут им прямо в руки. Кому первому пришла в голову подлая мысль? Я думаю, что Марку, менее щепетильному, чем другим. Я уверен, что вначале они не замышляли убийства. Мадемуазель Пьезат, вспомнив об умственном расстройстве своей сестры, направила их на более легкий путь: добиться признания недееспособности Мартины. Ведь болезнь матери могла передаться дочери. Итак, они придумывают целую серию уловок: зловещая шутка во время прогулки по старому Каору, нападение в парке… А на все жалобы Мартины родственники в один голос отвечают, что речь идет о нездоровых фантазиях, и убеждают меня в том, что девушка страдает тяжелой психопатологической наследственностью. Но если страх Мартины перед ночными улицами нашего города еще можно объяснить ее сумасшествием, то поверить в то, что она сама себя пыталась задушить, набросив на шею аркан, уже сложнее. Мой выбор сделан: правду говорит наследница, заговорщики догадываются о том, что я принимаю сторону девушки, и тогда решают совсем ее убрать.