Марк Твен - Простофиля Вильсон

Блеск молнии озарил бледное лицо Тома, помрачневшее и осунувшееся от невеселых мыслей. Роксана встрепенулась и, словно осененная догадкой, сказала:

— Прибавь-ка огня. Я хочу разглядеть тебя получше. Вот так. Ну-ка, дай я посмотрю на тебя, Чемберс. Ты что-то бел, как полотно! Скажи, ты видел этого человека? Он приходил к тебе?

— Д-да.

— Когда же?

— В понедельник днем.

— В понедельник днем? Ты думаешь, он меня выследил?

— Кто его знает, может — да, а может — нет. Ему-то кажется, что выследил. Вот его объявление, которое ты видела на улице. — Том вытащил из кармана листок бумаги.

— Читай вслух!

Она задыхалась от волнения, и в глазах ее, горевших мрачным огнем, Тому почудилась затаенная угроза. На листе бумаги была изображена традиционная фигура бегущей негритянки, с головой, повязанной платком, с обычным узелком через плечо на палке. Первые слова объявления — «Сто долларов награды» — были напечатаны жирным шрифтом. Том громко прочел текст — по крайней мере ту часть, где излагались приметы Роксаны и сообщались фамилия и адрес ее хозяина, временно находящегося в Сент-Луисе, а также адрес агентства на Четвертой улице. Он не прочел ей, однако, то место, где говорилось, что желающие получить вознаграждение могут сообщить свои сведения также мистеру Томасу Дрисколлу.

— Дай-ка мне этот листок!

Том успел сложить его и собирался сунуть назад в карман. По спине его пробежал холодок, но он ответил самым небрежным тоном:

— Этот листок? Ты же не умеешь читать! На что он тебе?

— Ничего, давай сюда!

Том отдал ей объявление с большой неохотой, которую даже не сумел скрыть.

— Ты мне все тут прочитал?

— Конечно все.

— Подними руку и побожись!

Том подчинился. Не спуская с него глаз, Роксана бережно положила объявление к себе в карман.

— Ты врешь! — сказала она.

— Зачем мне врать?

— Не знаю зачем, только врешь. Вижу, что врешь. Ладно, бросим этот разговор! Когда я увидела своего плантатора, я так испугалась, что еле добралась до дома. Купила у одного негра все это тряпье и уже больше ни в какой дом не заходила ни днем, ни ночью. Вымазала себе лицо сажей и днем пряталась в погребе какого-то сгоревшего дома, а ночью пробиралась на пристань — искала чего-нибудь поесть: то залезу в бочку с сахаром, то в мешок с крупой, — а в лавку пойти боялась. С голодухи уже едва ноги таскаю. Я и к тебе не смела прийти; теперь решилась только потому, что льет дождь и все сидят по домам. Я тут стояла в переулочке с самого вечера, ждала, пока ты мимо пройдешь. И сразу за тобой!

Она задумалась, потом спросила:

— Ты в понедельник днем видел этого человека?

— Да.

— И я в тот же день, но уже под вечер. Он что, сам тебя нашел?

— Да.

— И тогда дал тебе этот листок?

— Нет, тогда они еще не были напечатаны.

Рокси метнула на сына подозрительный взгляд.

— Это ты ему помог составить, да?

Том выругал себя за промашку и поспешил исправить положение, притворившись, будто вспомнил, что плантатор действительно дал ему листок в понедельник днем.

— И опять все врешь! — сказала Рокси. Она выпрямилась и погрозила ему пальцем. — Вот я тебе сейчас кое о чем спрошу и погляжу, что ты на это скажешь. Ты знал, что он меня ищет. Если бы ты сбежал и не остался помочь ему, он бы тогда понял, что дело нечисто, и начал бы узнавать, кто ты есть, дошел бы в конце концов до твоего дяди. А если бы дядя прочитал это объявление и понял, что ты продал свободную негритянку в низовья реки, он бы тебе показал, ты его характер знаешь! Мигом порвал бы завещание и выгнал бы тебя из дому. Так вот, отвечай мне: говорил ты этому человеку, что я наверняка заявлюсь к тебе, обещал ему помочь меня сцапать?

Том понял, что, как он ни ври, как ни отпирайся, ничего ему не поможет, — он попал в тиски и ему не выкрутиться.

Лицо его перекосилось от злобы, и он грубо проворчал:

— А что же мне оставалось делать? Сама видишь, он меня к стенке прижал!

Роксана бросила на него испепеляющий взгляд.

— Ох, бедняжечка! Что тебе оставалось делать? Ты, Иуда, предал собственную мать, чтобы спасти свою паршивую шкуру! Кто бы мог этому поверить? Собака и та лучше тебя! Ты же самый подлый из всех подлецов на свете! А кто во всем виноват? Я, больше никто! — И она плюнула ему в лицо.

А он даже не пытался возмутиться. Рокси подумала и сказала:

— Ну вот, слушай, что тебе надо делать. Отдай этому человеку деньги, что у тебя отложены, а остальные попроси подождать, пока ты съездишь к судье и привезешь сколько нужно, чтобы меня выкупить.

— Черт! Придумала тоже! Как это я поеду просить у дяди триста долларов? Да тут и не триста, а больше надо! Как я ему объясню, для чего они мне понадобились, скажи на милость?

Рокси ответила холодно и невозмутимо:

— Так и объяснишь. Продал, мол, Рокси, чтоб расплатиться за карточные долги, и признаешься ему, что соврал мне и вел себя, как разбойник; а я теперь потребовала: «Доставай деньги и выкупай меня на свободу».

— Да ты с ума сошла! Он порвет завещание в клочки, разве ты не знаешь?

— Знаю, ну и что?

— И ты думаешь, что я к нему поеду? Идиот я, что ли?!

— Зачем мне думать, я знаю, что поедешь! Да и ты знаешь не хуже меня, на что я способна, если ты не достанешь денег. Я сама поеду к нему, и уж тут он продаст не меня в низовья реки, а тебя… Поймешь тогда, как это сладко!

Глаза Тома злобно сверкнули. Дрожа от волнения, он поднялся и шагнул к двери, заявив, что хочет выйти на воздух из этой духоты, проветриться немного, а потом уже что-то решать. Но дверь не открывалась. С мрачной усмешкой Рокси сказала:

— Ключ-то у меня, миленький. Садись! Ничего тебе не надо проветривать и решать. Будешь делать все, как я прикажу!

Том воротился на свое место и стал растерянно и беспомощно ерошить волосы.

— Этот человек здесь в доме? — спросила Рокси.

Том удивленно взглянул на нее.

— С чего ты взяла?

— Да ты сам себя выдал! Ты только что сказал, что идешь проветривать мозги. Как будто у тебя есть, что проветривать! И еще — твои глаза, они тоже тебя выдали. Ох, и подлый ты человек, самый подлый из всех подлецов на свете! Это я тебе не впервой говорю! Ну так вот: сегодня пятница. Договорись с этим человеком: скажи, что едешь достать для него остальные деньги и привезешь их во вторник или — самое позднее — в среду, Понял?

— Понял, — буркнул Том.

— А как получишь бумагу, что я выкуплена, положи ее в конверт и отправь по почте мистеру Простофиле Вильсону и сделай приписку: пусть держит ее у себя, пока я не приеду. Понял?

— Да.

— Ну, значит все. Бери зонтик и надевай шляпу.

— Это еще зачем?

— Проводишь меня до пристани. Видишь этот нож? Я ношу его все время, с тех пор как чуть не попалась на глаза хозяину. Я тогда купила вместе и одежду и нож. Если хозяин меня схватит, сразу заколюсь. Ну, пошли. Только ступай тихо и осторожно, а я буду идти сзади; и помни, если ты хоть пикнешь или с кем-нибудь остановишься на улице, я всажу нож тебе в спину. Ты мне веришь, Чемберс?

— Еще бы! Я знаю, ты всегда слово держишь.

— Да, уж не так, как ты! Ну, гаси огонь и выходи! Вот ключ.

Конечно, никто за ними не следовал, но каждый раз, когда Том замечал какого-нибудь запоздалого гуляку, идущего ему навстречу, его начинала бить дрожь. Он ждал: сейчас холодное лезвие ножа вонзится ему в спину. Пройдя с милю, они очутились на огромной заброшенной пристани, мокрой и скользкой от дождя, и здесь, в кромешной тьме, мать и сын расстались.

Том возвращался домой, и мрачные мысли одолевали его, он строил самые фантастические планы. Порядочно устав от всей этой умственной работы, он сказал себе в конце концов:

«Да, другого выхода нет, остается принять то, что она предлагает. С одной только поправкой: я не стану просить у него денег — охота мне себя губить! Лучше я ограблю старого скупердяя!

Пристань Доусона мирно доживала период скучного отдыха и терпеливо ждала дуэли. Ждал ее и граф Луиджи, — правда, по слухам, не очень-то терпеливо. В воскресенье утром он все-таки настоял на том, чтоб его вызов был передан. Взял на себя эту миссию Вильсон. Но судья Дрисколл заявил ему, что отказывается драться с убийцей.

— Я имею в виду, драться на поле чести, — добавил он многозначительно. Всякую другую борьбу судья готов был допустить.

Сколько ни пытался Вильсон убедить судью, что тот не считал бы поступок Луиджи позорным, если бы сам слышал рассказ Анджело об этом убийстве, упрямый старик продолжал стоять на своем.