Андрей Молчанов - Кто ответит

- Кто там с порезами? - выглянула из-за двери кабинета медсестра.

Через полчаса забинтованный в нашлепках пластыря невесело размышляя что стану объяснять начальству и знакомым девушкам о своей изменившейся внешности я прибыл обратно в квартиру Лямзина. Результаты обыска к тому моменту завершенного Обнадеживали. На кухне нашли самогонный аппарат пять литров настоянного на апельсиновых корках "продукта" и еще кое-какую аппаратуру, назначения очень специфического. Иван, судя по всему усердно подслушивал все что творилось в комнате "жильца", а кроме того вел магнитофонную запись его переговоров. Пленок увы мы не обнаружили. Оставалась слабая надежда на информацию заложенную в персональный компьютер, но в продуктивность ее анализа мне не верилось.

- Так зачем все таки вам подслушивающая система? лениво спросил я листая записную книжку Вани.

- Законом не карается - последовал ответ. - Природное любопытство Оказавшееся неудовлетворенным кстати.

- Лямзин - сказал я - Призываю вас к откровенности. Вы сели в лужу по крайней мере. Патроны, самогон, сомнительные чековые операции.

- Лажа все - перебил Ваня - С чеками - оно да сомнительно чтобы доказать. Самогон? Впервые вляпался значит штраф. Заплатим, не обеднеем. Насчет патронов - подкинули. Во соседи! - Он указал на понятых остолбеневших от возмущения.

Внимая этим оптимистическим заверениям я продолжал листать записную книжку. Ба! Номер Ярославцева! Не ему ли понадобилось обеспечение прослушивания Ваниного соседа? Такая неожиданная мысль здорово меня увлекла!

- Ярославцева знаете? - спросил я.

- У меня много народа шапки покупает. Всех не упомнишь.

- Александр Васильевич, - тронул меня за плечо участковый, - открыли замки в соседней комнате.

Ваня всем своим видом выразил мол это уж меня вовсе не касается да и неинтересно.

Интересного и в самом деле было мало: старенькая мебель с засохшими от голода клопами, кое-какая импортная радиоаппаратура, неношеная фирменная Одежда, упакованная в большие картонные коробки. Все это напоминало некий склад, перевалочную базу, вернее остатки ее после капитального вывоза.

Десять спортивных костюмов "Адидас" возвратили мои мысли к железнодорожным погромам - там было что то связанное именно с такими костюмами.

Мы аккуратно сложили вещи обратно в коробки. Специалист из отдела криминалистики тщательно запер замки.

- Ну поехали теперь к нам в гости Лямзин, - сказал я. Посмотрите что изменилось там с поры вашей юности.

- Ненавижу вас, - бесцветно, очень устало произнес Иван фразу, которую я слышал десятки раз.

Но по тому, как поднялся он со стула, как пошел к выходу, понял я: будет Лямзин молчать. Упорно и тупо. Ошибся я. Первое его дело с толку сбило, воспоминания тех, кто знал этого Ваню младым и зеленым. Закалился трусоватый шалопай Ваня в превратностях судьбы своей, изменился, выработал, что ни говори, а позицию, утвердился в ней и сдавать ее не желал. Я же на психологию его рассчитывал как на психологию мелкого лавочника, боявшегося потерять приобретенное: хлам свой, жизнь затхлую, но на теплом диване... и просчитался. Наверное, потому, что такой лавочник перед лицом своего идейного врага превращается в рассвирепевшего быка. И никакие уж тут бандерильи его не устрашат. А может, всерьез воспитали Ваню крутые дяди, привив ему философию неизбежного риска и неизбежных потерь: дескать, жизнь - копейка, судьба - индейка, и вообще: раньше сядешь, раньше выйдешь, а деньги - мусор, и наметет его всегда негаданным ветром...

Выходя из подъезда, Лямзин внезапно попытался оттолкнуть оперативников... Возникла какая-то смятенная сутолока, мгновенно, впрочем, пресеченная.

- Ты мне... фокусы брось! - сурово предупредил Ваню участковый, цепко ухвативший его за плечо.

- Все, начальник, фокус был последним, - с глумливой улыбочкой, необычайно чем- то довольный, согласился Ваня.

Я оглядел улицу: никого... Что это? Сигнал кому-то, предупреждение? - очевидно же, неспроста это...

- Ну, я свободен? - спросил меня участковый, когда Ваню с почетом усадили в наш автомобиль. - Инструкции ваши уяснил, не беспокойтесь...

- Чего он дергался-то? - спросил я озадаченно. - А?

- Психует... - недоуменно вздернул бровь милиционер. Характер ведь выказать надо...

- Давайте все же покумекайте, - попросил я. - Может... выбросил он чего-нибудь у подъезда?..

- Улики? Мы же смотрели.

- Не нравится мне... Кукольник все же, шулер... Я в прокуратуре сегодня допоздна. Так что, будет повод, звоните.

- Ну... покумекаю, - согласился он, покосившись на дверь подъезда.

МАТЕРЫЙ

Чувство опасности не подводило его никогда. Вот и сейчас противным холодком цепенело все тело, в которое будто бы целились невидимые штыки, и как ни убеждал себя: чушь, нервы, - убедить не мог. Слежки он не заметил, да и как заметишь: занимаются им, Матерым, гвардейцы, а у них и техническая база, и гибкая, без пошлых "хвостов" тактика с секретами и вывертами неведомыми...

Интуиции он верил слепо. Начал вычислять: если прицепились, то когда? Много он успел проколоть адресов? С ужасом понял: невероятно много... И вдруг решил для себя: все, надо резать концы. Одним махом.

Притормозил у дома Прогонова. Подхватив кейс, прошел в подъезд, гадая - "засветил" ли он адрес Виктора Вольдемаровича, или покуда нет? Как бы там ни было - лишь бы не взяли тут, сейчас...

Он расстегнул пиджак, сдвинув легким движением пальца предохранитель "парабеллума", засунутого за пояс. Будут играть милицейские оркестры на похоронах, если затеяли в данную минуту что-либо граждане сыщики...

Нет, осадил себя, давай без излишней уверенности... Вспомни одного большого мастера каратэ, коего на уголовщину потянуло... Предчувствовал мастер арест, но хвастался, кичась силой: мол, поглядим, как они меня брать будут... Я их... в кисель... в компот... А они защемили пустозвона дверью в метро и повязали, как бобика, - тявкнуть не успел. Так что скромнее, Матерый, утихомирься, ты не ухарь-пижон.

Позвонил в дверь. Желто-горящий "глазок" на секунду потемнел. Затем звонко щелкнул замок и показалось настороженное лицо Прогонова.

- Один? - спросил Матерый, холодно впиваясь в лживые глаза Виктора Вольдемаровича.

- Пока... один.

Матерый прошел в комнату, положив на обеденный стол кейс, раскрыл его, вытащил несколько пухлых пачек денег, перетянутых резинками.

- Документы, - потребовал кратко.

Прогонов, вкрадчиво улыбаясь, провел ладонью над деньгами, и те исчезли, словно растворились.

- Минуточку! - попросил учтиво и скрылся в смежной комнате. Вернулся с небольшим свертком. - Прошу, протянув сверток, сообщил сокрушенно: - Как понимаю, твой последний заказ. Выполнен он на совесть, сомнениями не обижай. М-да. Что-то мы все о делах... Может, чаю? Или... хорошее бренди? Отдохнем..:

Матерый, не слушая его, сунул сверток в карман пиджака, подошел к окну, вгляделся в темноту. Покачал головой глубокомысленно, прикидывая...

- Слышь, Вольдемарыч, - сказал, не оборачиваясь. Надеюсь, хвост я за собой не привел, но рисковать не стану. Чую: паленым несет... Гаси свет, открывай окно - тут пожарная лестница вроде рядом...

- У меня же там гортензия! - озабоченно всплеснул руками хозяин. - На подоконнике... Ради всего святого осторожнее... Да, учти - здесь пятый этаж...

- К черту гортензию, - на выдохе процедил Матерый. Свет гаси, сказал же! Отрываться надо. И портфель... а, себе оставь!

Под завывающие причитания Прогонова он стал на подоконник. Стараясь не смотреть вниз, легко прыгнул в темную пустоту, тут же ухватившись руками за перекладину из ржавой арматуры. Повис, нащупывая занывшей от удара о железо ногой опору...

Улица освещалась слабо, стена дома терялась в темноте, и это его порадовало.

Стараясь не шуметь, спустился вниз. Отер ладонь о ладонь, стряхнув ржавчину и прах старой, облезлой краски.

Затем, скрываясь в кустах шиповника и жасмина, буйно разросшихся на широком газоне, двинулся параллельно улице прочь.

Ну и все. "Волгу" пришлось бросить - плевать! "Волга" ворованная, техпаспорт фальшивый; три года, к тому же, машине - пусть пойдет на запчасти нуждающимся. Через месяц-два от нее остов останется - народ наблюдателен, точно угадывает бесхозное... А может, и выплывет эта "Волга", как довесок к деяниям Анатолия... Но да от него теперь не убудет, как бы ни прибывало...

Он перевел дыхание, глубоко и радостно ощутив внезапное чувство свободы. В воздухе были разлиты запахи молодой травы, первых цветов мая; росистая, бодрящая свежесть...

И вспомнилось: когда-то, точно так же, кустами, таясь, он пробирался закоулками портового города к сладостной неизвестности романтического будущего...

Бедный, нескладный волчонок... Обнять бы тебя, утешить... да только кому?

Это сейчас бросаю всякие "волги", как рухлядь, а тогда мечтал о велосипеде как о чем-то недостижимо-волшебном.

Он зажмурил глаза, с силой тряхнув головой, - как бы отгонял наваждение.