Шарль Эксбрайя - Ее все любили

Следователь был не столь уверен.

— Мне хотелось бы, чтобы вы оказались правы, мсье комиссар. Однако не могу не сказать, что ваши впечатления о мадам Димешо совершенно не соответствуют моим представлениям об этой женщине.

— Позвольте напомнить, мсье следователь, что нарисованный вами портрет мадам Арсизак оказался совершенно непохожим на оригинал.

— Тут мне сказать нечего, и я сам готов протянуть вам розги и подставить спину. И все-таки замечу вам, что мадам Димешо — доктор филологических наук.

— Ну и что?

— Просто я думаю, что женщина такого интеллектуального уровня не может сразу впасть в панику.

— Это еще ни о чем не говорит. Нет абсолютно никакой связи между интеллектуальной мощью, необходимой при расшифровке текстов, и твердостью духа, которой так часто не хватает тем, кто оказался замешан в судебное дело.

— Время — и самое ближайшее — покажет, насколько вы правы, мсье комиссар.

От бессилия у Гремилли опускались руки, и он уже никому не верил в этом городе, где каждый его жест, каждый его шаг были под бдительным наблюдением, комментировались и немедленно передавались по кругу. Именно по этой причине он и сказал следователю, что собирается нанести визит мадам Димешо завтра, хотя на самом деле решил это сделать сегодня же вечером.

В половине седьмого полицейский устроился за столиком небольшого кафе, из которого хорошо просматривалась дверь интересующего его дома, и стал ждать появления нотариуса.

Ровно в семь часов на пороге появился опирающийся на трость с резиновым набалдашником Димешо. Запрокинув голову, он зашагал в сторону центра старого города. Гремилли выждал минуть десять, опасаясь непредвиденного возвращения того, чье присутствие могло спутать все его планы. Затем он решительно направился к двери, над которой была прикреплена вывеска нотариальной конторы. Ему открыла Берта Димешо все с тем же видом смертельно напуганного человека.

— Мой муж только-только ушел.

— Я пришел поговорить не с ним, а с вами, мадам.

— Со мной? Но…

Тоном, в который он постарался вложить как можно больше теплоты, полицейский продолжал настаивать:

— Уверяю вас, мадам, мне крайне необходимо с вами переговорить.

Все еще колеблясь, она наконец развела руки, выражая тем самым одновременно непонимание и вынужденное смирение.

— Если вы так настаиваете… Пройдемте в салон.

Комната, в которой хозяйка дома усадила гостя, была, как и остальные апартаменты, музеем в миниатюре. От каждой вещицы и каждого предмета мебели веяло стариной, за которой супруги Димешо, казалось, решили раз и навсегда укрыться от внешнего мира.

— Итак, мсье?

— Мадам, вы дали мне понять сегодня утром, что кругом все врут…

— Я этого не помню.

— Послушайте, мадам, я не думаю, что вы будете уподобляться тем, кто… Одним словом, после того как вы высказали мне свою обеспокоенность — возможно даже, это были угрызения совести, — вы уже не можете идти на попятную! Итак, кто врал?

Гремилли нетрудно было заметить, что глаза мадам Димешо были наполнены заячьим страхом.

— Говорите же, мадам, говорите! Ваше молчание может усугубить и без того нелегкое положение вашего мужа.

— Вы так считаете?

— Еще бы!

— Но если я вам скажу…

— Тогда я забуду сегодняшний мой визит к мадам Димешо и приду завтра, позвонив в вашу дверь с таким видом, будто я это делаю впервые в жизни.

— Вы даете мне слово?

— Считайте, что оно у вас уже есть.

— В таком случае… В тот вечер доктор Музеролль ушел от нас около одиннадцати вечера.

— Вам известно, куда он ходил?

— К мадам Арсизак.

Наконец-то! Вот оно!.. Теперь все строение, возведенное с такой тщательностью ради сокрытия убийцы мадам Арсизак, рушилось прямо на глазах, потому что архитекторы не учли одну деталь — хрупкую мадам Димешо.

— Он вам сам это сказал?

— Ему незачем было мне об этом сообщать, потому что она сама ему позвонила. Все были увлечены бриджем, и я сняла трубку, не желая их беспокоить.

Гремилли был настолько счастлив от всего услышанного, что даже не подумал попросить дополнительных разъяснений. Он спешно простился с хозяйкой и помчался к доктору Музероллю.

Врач долго не открывал, и когда наконец он появился в дверях, весь его вид красноречиво говорил о крайнем неудовольствии.

— Не буду отрицать, мсье комиссар, вы очень любезный человек, но неужели даже в такое время нельзя оставить людей в покое? Я как раз готовлю себе ужин, и вот…

— Я сожалею, доктор, что отрываю вас от дела, но боюсь, что теперь мне придется это делать гораздо чаще… Короче, должен вам сообщить, что вы попали в хорошенький переплет.

— Быть того не может!

— Может, еще как может!

— В таком случае устраивайтесь в моем кабинете, а я пока пойду убавлю огонь. Благодаря вам, мсье комиссар, можно считать, что сегодняшний мой ужин испорчен.

— Я в этом просто убежден, доктор.

Музеролль отсутствовал всего несколько секунд, и когда он вернулся, лицо его сияло, как обычно.

— Я слушаю вас, мсье комиссар.

— Доктор, я обвиняю вас в убийстве мадам Арсизак.

— Этого еще недоставало!

— Вы признаете теперь, что игра в прятки окончена?

— Признаю? Что за шутки! Ничего я не признаю! Что вы все пытаетесь пришить мне это дело?

— Потому что начиная с нашей первой с вами встречи и вплоть до сегодняшнего дня вы не перестаете лгать.

— Легковесное утверждение, вам не кажется?

— И потому еще, что в ночь преступления, практически в момент преступления, вы находились в доме убитой.

— Вам решительно все известно.

— И из надежных источников. Мне сама мадам Димешо обо всем рассказала.

— Ох уж эта доверчивая Берта… Да она может рассказать все, что душе угодно.

— Не старайтесь, доктор. На сей раз этот номер у вас не пройдет. Отвечайте — да или нет: ходили ли вы к мадам Арсизак в ночь убийства и находились ли вы там в час убийства?

— Она позвонила на квартиру нотариуса, зная, что я нахожусь там, поскольку это был день нашей традиционной встречи. Она начала с того, что спросила меня, с нами ли ее муж. Я вынужден был ответить ей, что нет. Затем она мне пожаловалась, что чувствует себя очень плохо, а в доме никого нет. Я не мог уклониться от своих обязанностей. Я — врач. Она сама мне открыла, мы поднялись в ее спальню, где я ее осмотрел. Верите ли вы мне, мсье комиссар, или нет, но задушил ее не я.

— Чем вы это докажете?

— Около полуночи я вернулся в дом нотариуса.

— А мне показалось, что вы пошли навестить мадемуазель Танс и пробыли у нее до двух часов ночи…

— Я действительно пошел к ней, но только после того, как предупредил Димешо о возвращении Элен. Я пришел на улицу Кляртэ как раз в тот момент, когда Жан и Арлетта выходили из машины. Они ужинали в Сен-Сиприене, что в пятидесяти восьми километрах от Перигё. И мы на самом деле пробыли вместе почти до двух часов ночи, обсуждая наше ближайшее будущее.

— А потом?

— А потом я вернулся к себе.

— Вы можете чем-нибудь доказать, что Элен Арсизак была еще жива до того, как вы встретились с ее мужем?

— Около половины первого ночи она снова позвонила нотариусу и сообщила, что ей никак не удается уснуть. И потом, мсье комиссар, врачи редко имеют склонность убивать своих клиентов, разве что по недосмотру, но я не думаю, что удушение можно списать на неосмотрительность.

— Арсизак ушел вместе с вами?

— Нет, он решил остаться у Арлетты до утра.

— Почему же он изменил свои планы?

— Наверняка из-за необходимости объясниться с женой.

— Скорее всего, это и имело место.

— Нет, мсье комиссар! Когда Жан пришел на бульвар Везон, его жена была уже мертва, что и подтвердил ваш судебно-медицинский эксперт. Вы удовлетворены, мсье комиссар?

— А насчет ужина в Сен-Сиприене…

— Ресторан «Монастырь», мсье комиссар. Жан хорошо знаком с его хозяйкой. Они ели там кролика «по-королевски» и поджаренную в собственном соку утку. Вам нетрудно это проверить.

— Что я непременно и сделаю. А к чему тогда все предыдущие истории?

— Вероятно, нам хотелось оценить ваши способности.

— Я нахожу странным, доктор, что вы могли забавляться в подобной ситуации.

— О, вы знаете, мне слишком часто приходится сталкиваться со смертью, чтобы принимать ее близко к сердцу.

В очередной раз Гремилли вынужден был испытать разочарование. Стоило ему только подумать, что наконец-то он достиг цели, как оказывалось, что он к ней даже и не приближался. Почти без всякой надежды он отправился к нотариусу.

В отличие от доктора, мэтр Димешо, похоже, не очень удивился позднему визиту полицейского.

— Моя жена, мсье комиссар, покаялась передо мной за свой слишком длинный язык, и я ждал вашего прихода.

— Почему же слишком длинный?

— Потому что ей не следует рассказывать посторонним обо всем, что происходит у нас дома.