Сильви Гранотье - Додо

Наверно, меня лихорадило. Я будто впала в эйфорию. Любое принятое решение на время отбивает ощущение беспомощности.

Ксавье категорически возражал против этого безумия. Сначала надо попробовать какие-то другие пути. Он не желал, чтобы я шла на такой риск. Следовало все обдумать. А для этого ему необходимо знать, что Хуго для меня сделал. Он задал этот вопрос очень деликатно, и я, не колеблясь, рассказала ему все, что вы уже знаете.

Его реакция меня поразила:

– Ты очень хорошая, Доротея. Мне кажется, те, кто много страдал, узнают друг друга. Это нас и объединяет. У нас никогда не было выбора, мы только подчинялись воле других. Этому нет оправдания. Наши страдания дают нам все права.

Сказать по правде? Я вполне заслужила все, что со мной случилось. Я никогда не желала ни за что отвечать. Жизнь дала мне все, а я все испортила, пустила по ветру, вплоть до убийства. От убийства я тоже избавилась, спихнув его на другого. Ксавье предлагал мне ложь, как целебный бальзам. Оказывается, я страдала. Я была жертвой. Я не должна расплачиваться за то, в чем не виновата. И я решила, что Ксавье прав. В сущности, он снимал с нас всякую ответственность, а я была не в состоянии взвесить все последствия этого.

Он на какой-то момент задумался, потом:

– Наверно, дни после убийства были для тебя настоящим кошмаром. Ты же уехала к тете, да? Но ты все-таки любила этого мужчину?

Никто никогда не спрашивал меня о том периоде, и слава богу, потому что там зияла черная дыра, настоящая черная дыра, куда канули все надежды и простодушие, и так оно и должно было оставаться – тайна, темная, как грех, неделимая, непростительная, груз которой я никогда не смогу ни на кого переложить.

Я изо всех сил боролась с тем спрутом, что зашевелился во мраке, спрутом, которого я с таким трудом усыпила, не имея возможности уничтожить. Если бы тогда я доверилась Ксавье, наша история, возможно, закончилась бы совсем иначе, но это было невозможно. Я слишком боялась, что он отвернется от меня, как от монстра.

Ксавье, наверно, почувствовал мою панику, потому что нежно прошептал:

– Прости. Я не должен был… Тебе нехорошо, а?

Я покачала головой. Подумала, что моя помощь Ксавье могла послужить искуплением. Я почувствовала опору под ногами. И смогла выговорить:

– Не у тетки. Нет, я была в Швейцарии.

– В Швейцарии!..

– Нет. Я никогда не видела Луи Берковье. Я в этом уверена.

Он обхватил голову руками. Я дала ему спокойно подумать. Сравниться с ним по быстроте ума я не могла, а знал он вполне достаточно.

Спасаясь от моего персонального мрака, я пошла звонить в «Холидей Инн», и Робер заверил меня, что все отлично. Он будто спешил куда-то, так что времени на болтовню не оставалось. Да, да, все просто супер, они очень довольны, очень, очень довольны. И все же он не устоял и проговорился. У них был ТЕЛЕВИЗОР.

Он не задал мне ни одного вопроса, ответил чередой мычаний на мое предложение перезвонить им завтра. Я с грустью повесила трубку.

Когда я вернулась к Ксавье, у того созрели две идеи. То есть на две больше, чем у меня. И на оба его предложения я, как обычно, ответила «да».

На этот раз я не пожалела, что променяла свой мундир и блох на одежду пусть не самую приличную, но хоть новую. Это был отель для настоящих богачей. Позади конторки портье шла анфилада маленьких салонов, обещавших полную безнаказанность. Старый застекленный лифт на неспешной скорости возносился к берегам роскоши. Шаги смягчались толщиной ковров, звуки – толщиной стен, возраст – флером элегантности, а жизнь в целом – знаками глубокого почтения, полученными без всяких усилий: достаточно было того, что вы клиент.

Оговорюсь. Я могла явиться и в вонючем мундире с засаленным рюкзаком – уверена, что меня приняли бы с той же вежливостью, которая сглаживала все шероховатости, просто отказываясь их замечать.

Я получила минимальную порцию – легкий наклон головы, невозмутимое:

– Разумеется. Господин Альфиери ждет вас в своих апартаментах. Кстати, вот мадемуазель Альфиери, она вас проводит.

Есть в мире справедливость: за деньги всего не купишь. Мадемуазель Альфиери была жирным созданием на коротких лапках с редкими волосенками. Она оглядела меня, как это делают некоторые женщины при любых обстоятельствах, словно примеряясь к потенциальной сопернице. Учитывая ее стати, ничего утешительного я в этом не нашла. Ее темные глаза были слишком большими и выпученными, рот как куриная гузка, а над носом явно поработал хирург-косметолог. Как, возможно, вы заподозрили, она с первого взгляда показалась мне совершенно отвратительной.

Мы поднялись в молчании, сдобренном симпатичным поскрипыванием старого лифта, в котором я вдруг почувствовала родственную душу. Она постучала в дверь, открыла и прошла вперед так резко, что едва не задела меня по носу.

Ограничилась она тем, что зашептала на ухо отцу нечто темпераментное. Он ответил ей тем же, и она уселась с надутым видом.

Синьор Альфиери, напротив, встал и добродушно со мной поздоровался. Он мне сразу понравился. Он был из тех людей, с которыми хочется расцеловаться четыре раза, по-простому, приговаривая: «Привет, Джузеппе, скидывай пиджак, не стесняйся». Я удержалась от подобной бестактности и присела на диванчик, который он мне указал.

Мы расположились в той части апартаментов, которая считалась гостиной. Разумеется, он предложил мне выпить. Я, разумеется, отказалась, приклеившись глазом к бутылке итальянского вина, выглядывавшей из ведерка со льдом. Я обещала Ксавье держаться.

Скажу вам раз и навсегда. У Альфиери был такой итальянский акцент, что впору захлебнуться, но я изображать акцент не умею. Он тепло поблагодарил меня за то, что я пришла… сама. Ну вот, пошли намеки.

– Нет, нет, нет, поймите правильно. С тех пор, как в Италии начались громкие разоблачения, иностранцы повсюду видят мафиози. Посмотрите сами. Вот моя дочь. Со мной вы ничем не рискуете. Нет, нет, нет, я просто хотел с вами поговорить. Наш друг Хуго стал жалким лжецом, но я-то сразу понял, что вы и есть та самая Доротея, моя, то есть наша, Доротея Поля.

Ну он и борзый. Эти итальянцы все мачо. Но мне было только удобно, что он молол языком сам, не требуя этого от меня.

– Итак, – продолжил он тоном светской беседы, логичным, но донельзя смешным, – вы убили Поля.

– Да.

– Извините за бестактность, но это было по его просьбе? – Наверно, он заметил, что привел меня в полное недоумение, потому что заполнил недостающие графы: – Я хочу сказать, что Поль умер очень своевременно. Для него. – Он нервно прищелкнул пальцами. – Я хочу сказать, что именно тогда ему и следовало умереть. Ну, умереть… исчезнуть, не оставив следов…

– Вы хотите сказать, следов в виде банковских купюр.

– Ах, я хожу вокруг да около, а вы уже все знаете.

– Не все. Иначе меня бы здесь не было.

Я объяснила, что двадцать лет назад тот Поль, которого я знала, не имел ни гроша, вымогал у меня деньги, шантажировал и некоторым образом сам толкнул меня на убийство. Но в таком случае о любой жертве можно сказать, что она сама нарывалась. Это еще не убийство по просьбе!

Он терпеливо продолжил:

– Да, но тело, мадмуазель. Тело. Что вы сделали с телом?

Предательство – последний барьер, который требуется преодолеть. Без этого никакая жизнь не полна. Ксавье убедил меня, что Хуго предал первым. Жалкое оправдание, но достаточное. И я все выложила: тем, чтобы тело Поля исчезло, озаботился Хуго.

Физиономия Альфиери явила собой зрелище, которое стоило всех предательств в мире. У него чуть челюсть не отвалилась. Даже его брюзгливая дочь колыхнула жиром в темном углу, где витало ее неясное присутствие. А синьор Альфиери, который безостановочно бегал по комнате, размахивая руками, словно пародия на итальянца, сел, пристроил свои маленькие ладошки на подлокотники того же размера, и по-прежнему с ошеломленным видом тихонько спросил:

– Вы хотите убедить меня, будто Хуго сделал так, чтобы тело его друга Поля исчезло?

Тут и я обратилась в статую горгульи – под стать синьору Альфиери. Я заговорила еще до того, как успела осознать последствия своих слов:

– Друга? Да они и знакомы-то не были.

Последовавшая за этим пауза, наверно, выглядела бы забавно, будь у нас более искушенный зритель, чем эта «моццарелла» на ножках. Мы обменялись бесконечным взглядом, который стоил многотомной эпопеи. Наши глаза сцепились в схватке – вначале на равных, замерев неподвижно, пока он не дрогнул первым, позволив пробиться вопросу, и тогда я со всей уверенностью в собственной честности постаралась взять верх; в ответ он ударил наотмашь, противопоставив уверенность в своей, я на секунду смешалась, пытаясь разглядеть ловушку, спрятанную за его зрачками. Он открылся, не сопротивляясь и давая мне возможность оглядеться, пока я не уверилась, что меня не ждет засада. Он был так же честен, как я. Осталось выяснить одно: нужны ли мы друг другу или на этом следовало остановиться? Уверенность в нашей взаимной зависимости была подтверждена заочным рукопожатием, и каждый упал на свой табурет в углу ринга в ожидании следующего раунда.