Ольга Лаврова - Подпасок с огурцом

-- Коллекционеры... -- задумчиво и любовно произносит Муза, садясь и складывая на коленях руки. -- Среда сложная, пестрая. Разный возраст, разный калибр, разный уровень, свои обычаи, словечки, фольклор... Естественно, на первом месте -- любовь к искусству. Но есть кое-что от игры, от охоты, от торговли. Азарт, страсти, вечная погоня за журавлем в небе... Нет, -- качает она головой, -- душу собирателя нельзя постигнуть, пока сам не станешь собирателем!

-- Не успею, Муза Анатольевна. Дело велено раскрывать сроч-но. И, наверно, коллекционеры могли бы помочь. Но для этого нужен контакт с людьми, а для контакта -- понимание психоло-гии.

-- О, если коллекционеры захотят, они вам что угодно из-под земли выроют... -- подтверждает Муза. -- Извините, забыла имя-отчество.

-- Пал Палыч.

-- Вы чем-нибудь помимо криминалистики увлекаетесь, Пал Палыч?

-- Пса держу. Фехтую.

-- Все?

-- Бывает, ужу рыбу. В редкие свободные дни.

-- Ага, это ближе. Вы насаживаете маленького червяка и мечтаете поймать рыбу, да? Жирную, глупую, вкусную, верно?

-- Мечтаю, Муза Анатольевна, -- смеется Знаменский.

-- Вот и коллекционер ждет, что на его червяка клюнет круп-ная рыба. Не только ждет -- жаждет! Бегает как угорелый, рыщет, выменивает шило на мыло. Иногда месяцами не ест, не пьет, последнюю рубашку с плеч долой. А то и украсть готов. Да-да! И, знаете, Пал Палыч, это простительно. Потому что тут истинная страсть, неутолимый голод! Это вы должны обязательно усвоить, иначе контакта не получится. Серьезный собиратель требует уважения. И он его заслуживает. Конечно, если с ханжеской точки зрения, то можно говорить, что, мол, и спекуляция бывает, и надувательство! Но тогда ваш червяк, на удочке -- тоже кош-марное надувательство!

-- Верно... пристыдили, Муза Анатольевна. Обещаю уважать коллекционеров. Их много?

-- С каждым днем все больше, -- удовлетворенно сообщает Муза. -- Это так сейчас размахнулось! У нас, музейных работни-ков, никогда бы руки не дошли отыскать и реставрировать массу вещей. А коллекционеры их спасают. Даже, случается, открыва-ют новые имена. Словом, на сегодняшний день частные собрания -- это огромный художественный фонд. Из него выходят самосто-ятельные выставки, очень порой интересные. По полгода кочуют из города в город и приносят прибыль. Коллекционеры, Пал Палыч, необходимы.

-- А кто они чаще по профессии?

-- Да кто угодно. Ветеринар, счетовод и рядом -- академик, который на собирательстве отдыхает душой. Замечательные есть люди, им многое можно простить... Однако если Веласкеса сбыва-ют за границу, тут уж преступление, тут я компромиссов не признаю!

Поговорили не без пользы. Но сильно ли это продвинет рассле-дование, когда уляжется в скучные строчки официального прото-кола?

-- Коллекционеры, вероятно, близки и с кругом художников? -- помолчав, спрашивает Знаменский.

-- Кто как. У нас, например, многие бывают.

-- Муза Анатольевна, эта картинка -- чье это производство? Не поддается определению?

-- Да ведь собственной манеры нет, стряпня по чужим мотивам. Я художника не вижу... Ищите прохвоста и циника -- не ошибе-тесь.

-- Догадываюсь. Идя по стопам Шерлока Холмса, я бы даже предположил у автора больную печень: он желчный малый. Совместите "Инфанту" с "Подпаском" -- по-моему, пахнет карикату-рой.

Муза берет рентгеновский снимок и, отведя руку, как бы прое-цирует его на фигуру подпаска.

-- Вы правы, пародия. Ты, мол, сидишь такая вся чопорная, такая вся в кружевах, а я поверх тебя намалюю чумазого деревен-щину. Ты, оттопырив пальчик, держишь яблоко -- пускай он жует огурец. Так и просвечивает характер автора: завистливая бездар-ность. Самому не дано, так он рад обхамить гения. Ишь, хихикает над Веласкесом!.. Думаю, в нашем окружении его нет. Но я непременно посоветуюсь с папой! Если что-то узнаю, я вам позво-ню.

x x x

Квартира Боборыкиных в старом доме с высокими потолками -- не человеческое жилье, а дом-музей, где тесно от картин, статуэток, горок с фарфором и хрусталем и прочего антиквариата.

Боборыкин, Муза и ее муж Альберт завершают семейную тра-пезу, в которой главное место занимает богатая сервировка. Боготворимый Музой папа -человек в возрасте, но свеж, бодр и с властностью в повадке. Облик его производит впечатление солидности и некой округлости -- не за счет легкой полноты, но из-за манеры держаться: плавные, округлые жесты, закругленные фразы, сглаженность в выражении эмоций и довольство собой.

Муж Музы -- Альберт -- полная противоположность тестю. Худой, угловатый, несдержанный, неспокойный.

-- "Инфанту" я торговал еще у Конкина, -- вспоминает Бобо-рыкин. -Таланов перехватил буквально из-под носа.

-- Вот жалость! -- ахает Муза.

-- Я ему сулил и денег кучу и обмен: двух итальянцев и Борисо-ва-Мусатова в придачу. Нет, вцепился намертво. -- Боборыкин чуточку сердится от давнишней неудачи. -- А потом все собрание отдал в краеведческий музей. Ради чего? Чтобы красовалась табличка: "Передано в дар М. Талановым". Пустое тщеславие, ничего больше.

-- Называется, человек пожертвовал народу, -- бормочет Альберт с набитым ртом. -- А народ даже сторожа не нанял. Муза, подвинь мне масло.

-- Неужели действительно из музея украли?

-- Ха! Из Лувра воруют. Котлет не осталось?

-- Нет, Алик, -- виновато отвечает Муза. -- Хочешь, возьми мою.

Альберт забирает с тарелки Музы котлету.

-- Если повадятся из музеев красть, то я просто не знаю... Кошмар!

-- "Кошмар"!.. -- передразнивает Альберт. -- Да периферийно-му обывателю что Веласкес, что Собачкин -- без разницы.

-- Обожаешь строить из себя циника! Папа, чтобы не забыть, ты не ответил про Кипчака.

-- Кипчак, деточка, существо безобидное и добропорядочное.

-- А у кого, по-твоему, могла подняться рука записать "Инфан-ту"?

-- Начинаем работать на органы? -- хмыкает Альберт. -- Де-лать нечего -- нажарила бы мужу котлет вдоволь.

Муза со стоном вздыхает, глядя на стену.

-- Что? -- осведомляется Боборыкин.

-- Вообразите, что здесь мог висеть Веласкес!..

-- А интересно, сколько бы вы за него теперь выложили? -- обращается Альберт к Боборыкину.

-- Тысяч двадцать пять-тридцать, -- равнодушно роняет Боборыкин.

Альберт на миг перестает жевать.

-- Не жирно?

-- Если всерьез -- на доллары и фунты -- за Веласкеса это гроши. Веласкес -- это отель-люкс на Ривьере.

Развеселясь от какой-то мысли, Альберт напевает на мотив из "Риголетто":

-- Ля-ля! Ля-ля! Выходит, иностранец роскошно погорел! -- и с аппетитом принимается доедать все, что осталось на столе.

-- По ассоциации вспомнился забавный случай. В двадцатых годах в Польше жил один художник, который время от времени делал прелестных "Рубенсов", -начинает со вкусом рассказы-вать Боборыкин. -- Варианты, эскизы и свои оригинальные сюжеты. Парочку я видел -- гениальная имитация. И вот некий пан-ловкач подбил его на солидного, масштабного "Рубенса". Затем холст записали, нарочно кое-как, и повезли за границу. И таким же манером таможенников взяло сомнение. Технику тогда не применяли, раскрыли картину, глядят -- Рубенс! Скандал, газетная шумиха, сенсация. Неизвестное полотно Рубенса пытались тайно вывезти из страны! Картину, естественно, завернули обрат-но, ловкача всячески срамили, а ему того и надо. Он стал признан-ным обладателем Рубенса. И пока правда не выплыла наружу, продал его за баснословную сумму.

-- А помнишь старичка, который в Столешниковом приходил просить на опохмелку?

-- Еще бы! -- Боборыкин оборачивается к Альберту. -- Класси-ческий был специалист по голландцам. Пока не спился, пек их как блины, один к одному. Он говаривал, что в любой галерее мира есть его голландец. И действительно -- есть.

Муза бережно собирает на поднос хрупкую посуду и выносит ее из комнаты. Слышится телефонный звонок, отдаленный голос Музы, взявшей трубку, затем она появляется в дверях.

-- Папа, Цветков.

Боборыкин выходит.

-- На прошлой неделе тебя опять видели в ресторане с женщи-ной, -горестно говорит Муза, продолжая прибирать.

-- Да? В каком? -- невозмутимо интересуется Альберт.

-- В "Славянском базаре".

-- Тебя дезинформировали, дорогая. В "Славянском базаре" я был не с женщиной -- с девицей. С этакой дурочкой в стадии молочно-восковой спелости. К сожалению, выяснилось, что ни на что путное она не годится. На беспутное -- тем более.

Муза в ярости.

-- Проверил?

-- Не привязывайся с глупостями. В рестораны я хожу потому, что дома нечего жрать. Мы едим на бесценном фарфоре и хруста-ле позолоченными вилками и ложками. Но что мы едим? Консер-вы, бутерброды, бесконечные яички всмятку, хорошо, если мага-зинные котлеты. Я всегда голодный. Я пережил ленинградскую блокаду! Как мы мерзли... Как мы боялись... Как голодали... Тебе не понять, ты была в тылу. А я хронически голодный.

-- Но папа тоже перенес ленинградскую блокаду и очень уме-рен в еде.

-- Ему легко быть умеренным. А мне нужно! Я на все жадный: жратва, деньги, женщины, удовольствия. Папа... У него уже пере-ходный возраст. С этого света на тот.