Александр Войнов - Откровение от Иоанна

- Вы, уважаемый, что-то напутали, – усмехнулся Левша. - Энто Гогуль помре, а не я. И не три года назад, а еще в прошедшем веке. И энто его надо обвинять в «Мертвых душах», а не главбуха. Я главбуха знаю как честнейшего человека, а Миколай Васильевич своим длинным, острым носом всегда лез куда не надо, и никогда не внушал мне доверия. Видать, еще тонт был проходимец и лихоимец.

- Энто ты следаку объяснять будешь, когда за тобой прикатят, – зло, как гадюка-медянка, прошипел кассир, - кто из вас раньше преставился, Гогуль или ты. А мне голову не морочь. Я здесь и не таких беглых повидывал.

Не оказалось в ведомости и Страшного.

- А ты, соколик, и месяца не проработал, – успокоил его кассир, – получишь все в конце квартала. Целее будуть.

«Соколик» потер ладонью шрам на лице, добродушно улыбнулся кассиру, которому от этой улыбки почему - то стало не по себе, и, кивнув Левше в сторону двери, вышел из прокуренного вагончика.

- Кажется, брат лихой, нам обоим нужно срочно становиться на лыжи. Иначе нам удачи не видать, - сказал он негромко вышедшему вслед за ним Левше. – Есть предложение. Пошли, потолкуем, как дальше жить в этом преступном мире.

- И что же это за предложение, которое подскажет как выжить в этом непростом мире? - поинтересовался Левша.

- Расскажу по порядку, - не торопясь начал Страшной.- Год назад я прибился в этих краях к «черной» старательской артели и ушел вверх по Безымянной речке мыть золотой песок. Через месяц, когда нежданно пришла ранняя зима и речка стала замерзать, артель распалась. Получив свою долю фарта, вдвоем с местным старателем старовером, знавшим эти места, как свою ладонь, мы, через непролазную тайгу, ушли к подножью горного хребта за лучшей долей.

Проводник был там всего один раз. И то недолго. А бывалые люди ему говорили, что в тех местах, на ручье, золото почти на поверхности залегает. Но взять его трудно. А если и возьмешь, то долго не удержишь. И ничего, кроме беды это золото не приносит. Ходили слухи, что тамошние старатели нашли крупный самородок, но не смогли его поделить и сгинули все, ни за понюх табаку. Да и не подступишься к этому ручью. Летом болота размерзаются, и не пройдешь. Гнус ходит тучами и заедает, никакой накомарник не спасает. А зимой грунт не удолбишь. В общем, картинка вырисовывалась мрачноватая. Но мы, все-таки, решили рискнуть. Потому, как терять было нечего.

Добрались мы туда в конце ноября, когда лед на ручье был около полуметра, грунт промерз и того глубже, а снега местами навалило по пояс. Хорошо, что хоть избушка от прежних старателей сохранилась. Да и не избушка это была вовсе, а неказистое строение из двух десятков бревен. Толстые бревна, под косым углом, вкопанные в землю упирались в вертикальную стенку горного утеса, создавая под собой треугольник жилого пространства. Торцевые стены были завалены кусками горной породы, замазаны глиной и речным илом, а стыки между бревен прежние хозяева законопатили мхом. Окон не было. а дверью служил узкий, низкий лаз на уровне земли, который на ночь изнутри закрывали валуном, а днем завешивали мешковиной. В дальнем углу примостилось подобие русской печи, занимавшей треть жилой территории.

Дня три мы обживались и приводили эту нору в порядок. Печка долго не хотела разгораться и противно чадила, наполняя жильё гарью и дымом. Но, так или иначе, в норе было теплее, чем на улице.

Покончив с новосельем, мы с напарником принялись за старательское ремесло. Мороз придавил за тридцать, и это была каторжная работа. На берегу ручья утром мы складывали поленницу дров, обкладывали её хворостом и еловыми ветками, и поджигали. Костер горел до обеда, а грунт прогревался всего на один штык. Размороженную землю и гравий в мешке тащили в нору и, при свете керосинки, промывали в лотке. За день намывали граммов около десяти. Не больше. Но это было лучше, чем ничего.

За месяц мы прокопали одиннадцать полуметровых шурфов, но на жилу так и не наткнулись. Напарник как-то притих. сник и упал духом. Ночью у него поднялась температура, он ворочался, стонал и заснул далеко за полночь.

- И, вырастет на той ниве вместо пшеницы волчец, а вместо ячменя куколь,- поутру сонно пробормотал напарник и отказался заготавливать дрова для костра.- Проклятое здесь место. И золото проклятое. Сон мне нынче приснился. Рассказывать не хочу, что бы ни сбылся. Но, кажется, не выкарабкаться нам из этих краев. И золото не найти, а то, что найдем, не удержать, Продукты кончаются. Надо на дорогу оставить. Снегу навалило. Назад будем идти неделю.

- В сновиденья не верю, - ответил я компаньону, - полагаюсь только на себя, на удачу, и здравый ум, И в проклятое золото не верю. Золото, оно все одинаковое. А, как будем выбираться, с золотом или порожняком, зависит только от нас самих и больше ни от кого. И никто мне не указ.

- Богомерзкая гордыня обуяла тебя и затмила твой разум, - прохрипел мне в ответ старовер.- Сказано в «Откровении» от Иоанна Богослова: Зверь, которого видел я, был подобен барсу… И видел я, что одна из голов его, как бы смертельно ранена, но эта смертельная рана исцелела… И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно…

С того дня он из норы почти не вылазил. Укутавшись одеялом с головой и прислонившись к печке, сидел на корточках и заунывно подпевал гудевшему в дымоходе ветру.

«Как бы он и вовсе рассудка не лишился со своими сновидениями,- подумалось мне, - тогда мороки не оберешься».

Поздно вечером я пересчитал консервные банки, сухари, сахар, пачки с чаем, отлил ему из грелки во фляжку спирта, разделил все пополам и рассыпал по двум банкам из под кофе намытый золотой песок.

- Выбирай любую. Я тебя не держу. Назад сам найду дорогу.

Напарник взвесил золото на ладони и бросил в горящую печь.

- Дня три отлежусь и уйду, - пообещал он, - а ты зла не держи. Дальше невмоготу.

Через два дня я обнаружил, что дрова почти закончились и ближайшая сухая сосна, сваленная буреломом, была в трёхстах метрах, по другую сторону ручья. Таскать поленья и хворост по скользкому льду было трудно, и это все решило. Новый шурф я решил долбить на другом берегу.

Когда на глубине одного штыка началась попадаться слюда и кварцевая порода, у меня защемило сердце. Насыпая в мешок мерзлый грунт, взглядом наткнулся на продолговатый, грушеобразный осколок гранита. Форма осколка была необычной и, я не мог его пропустить мимо рук. Когда ударил по нему киркой и услышал, как металл бьёт об металл, понял, что нашел самородок. И это спасло мне жизнь. Но навсегда поселило в моей душе чувство тревоги и мимолетности удачи.

«Вот теперь можно и возвращаться, - подумал я, очищая и рассматривая драгоценную находку. Вовремя я с напарником разошелся и из доли его выделил. Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Но еще лучше, с умным найти. А лучше всего, найти самому. Самородок мой и делить мне его не с кем».

После тщательной обработки самородок заблестел во всей своей красе. Весил он, на мой взгляд, чуть больше килограмма и имел форму клина с сужающимся, слегка загнутым концом.

«А, с какой стати сейчас возвращаться, -подумал я, – продуктов хватит на пару недель. Если сейчас уйду, то вернусь только весной. А тогда грунт оттает и придется в шурфах ставить крепеж. Лишняя работа. Ну, а сегодня можно перекурить».

Когда я, зажав в руках самородок, подбежал к нашему логову, то увидел, что камень-валун отодвинут, а мешковина сорвана. Как только я наклонился к проходу, изнутри послышались звуки борьбы, стоны, звериный рык, и через мгновение передо мной, в проходе, показалась тигриная голова с оскаленной пастью. Мы с тигром столкнулись лоб в лоб, и я почувствовал его дух. Это был запах гнилых зубов, грязной кошачьей шерсти, свежей крови и смерти.

Подчиняясь инстинкту самосохранения, я рефлекторно ударил самородком тигра по голове и, каким-то чудом, попал в глаз. От внутреннего напряжения удар был настолько сильный, что острый конец драгоценной находки ушел в тигриную голову почти наполовину. Ответный удар я прозевал, но, тут же почувствовал острую, режущую боль на лице. Свитер и нательная рубаха стали мокрыми и теплыми, а во рту появился солоноватый привкус крови. От ужаса упал лицом вниз, обхватив руками голову и замер, а раненый зверь одним прыжком перемахнул через меня и исчез в тайге, унося в своей голове только что найденный самородок.

Когда я пришел в себя и, зажимая рану на лице, вполз в нору, оказалось, что ватные брюки на левой ноге разорваны и пропитаны кровью. Анестезирующее действие страха заканчивалось, и нога начала ныть тупой, саднящей болью. « Видимо, рана на ноге гораздо серьёзней, чем на лице. Ей займусь первой. Ноги сейчас важнее. Они, это передвижение. А лицо всего лишь косметика», - подсказывал инстинкт самосохранения.

Забравшись в берлогу, я с трудом задвинул камнем проход и, с надеждой окликнул напарника. Чуда не произошло и ответа не последовало. Даже при тусклом свете коптящей лампы было понятно, что лежащий в луже крови человек был мертв. Разбираться дальше у меня не было возможности. Если упустить время, мог потерять сознание от кровопотери и присоединиться к своему бывшему компаньону. Я наспех обмотал голову полотенцем, ремнем наложил жгут выше колена и промыл рану на ноге спиртом. Прокалив и согнув «цыганскую» иглу, продел в неё кусок рыболовной лески и, обрезая лесу «опасной» бритвой, наложил на рваную рану около десятка швов, еще раз полил спиртом и забинтовал. Кровотечение почти прекратилось. Я снял жгут, смочил спиртом пропитанное кровью полотенце на лице, и затянул его узлом потуже. На большее не хватило сил. Сделав несколько больших глотков спирта прямо из грелки, подполз к остывающей печке и отключился.