Дик Фрэнсис - Двойная осторожность

Внизу зазвонил телефон. Сара взяла трубку. Я посмотрел на гору тетрадок — все их надо было просмотреть, исправить ошибки и вернуть ребятам в понедельник. Ну почему я не устроился на работу с жестким графиком, где ничего не нужно брать на дом? Домашняя работа отравляет жизнь не только школьникам…

Снизу доносился голос говорящей по телефону Сары, звонкий и отчетливый:

— А, Питер, это ты? Привет. Как я рада…

Последовала долгая пауза, во время которой говорил Питер, а потом стонущий возглас Сары:

— О нет! О боже! Питер! Не может быть!..

Ужас, недоверие, потрясение… Что бы то ни было, я пулей вылетел из кабинета и сбежал вниз.

Сара сидела на диване, выпрямившись и застыв, держа телефон, за которым волочился длинный шнур.

— О нет! — повторяла она. — Этого не может быть. Это попросту невозможно!!!

Она уставилась на меня невидящим взглядом, вытянув шею, вся обратившись в слух.

— Да, конечно… конечно, мы приедем… О Питер… Да, конечно…

Да, прямо сейчас. Да… да… будем… — она взглянула на часы, — в девять. Ну, может, чуть попозже. Идет? Ладно… И, Питер, скажи, что я ее очень люблю, и…

И она дрожащей рукой бросила трубку.

— Надо ехать, — сказала она. — Питер и Донна…

— Только не сегодня! — запротестовал я. — Что бы там ни было, сегодня я не поеду. Я устал как собака, и еще все эти тетради…

— Нет, немедленно! Мы должны ехать немедленно!

— Но это же сотня миль!

— А мне плевать, слышишь? Мы должны ехать сейчас. Сейчас же!

Она вскочила и буквально бегом бросилась к лестнице.

— Собирай чемодан, — сказала она. — Скорей!

Я последовал за ней менее торопливо, отчасти раздраженный и в то же время против воли взбудораженный ее внезапной спешкой.

— Сара, погоди минутку! Что все-таки случилось у Питера и Донны?

Она остановилась на четвертой ступеньке и взглянула на меня через перила. Она уже плакала, все лицо ее скривилось от внутренней боли.

— Донна, — всхлипнула она, — Донна…

— Она попала в аварию?

— Н-нет…

— А что тогда?

Но она лишь сильнее разрыдалась.

— Я… я ей нужна…

— Ну тогда ты и поезжай, — с облегчением сказал я: проблема разрешилась. — Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.

— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня… нас обоих…

— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.

«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.

— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?

— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.

— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.

Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.

Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.

Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.

«Надо опять пойти на каналы на будущий год», — говорили мы, но что-то все никак не получалось.

— Что, Донна больна? — спросил я.

— Нет…

— Не поеду!

Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:

— Донну арестовали.

— Арестовали — Донну?

Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.

Вечно извиняется. Трудно себе представить, чтобы у Донны могли быть неприятности с полицией.

— Сейчас она дома, — сказала Сара. — Она… Питер говорит, она близка к самоубийству. Он говорит, что не может с ней справиться! — Она постепенно говорила все громче. — Он говорит, что ему нужны мы… сейчас! Сию минуту! Он не знает, что делать! Он говорит, что, кроме нас, никто не поможет…

Она снова расплакалась. Ну, что бы там ни было, а это уже слишком!

— Что сделала Донна? — медленно спросил я.

— Она поехала в магазин, — выдавила Сара, — и украла… украла…

— О Гос-споди! — сказал я. — Это, конечно, ужасно для них, но ведь тысячи людей воруют в магазинах. Стоило шум поднимать!

— Ты не слушаешь! — крикнула Сара. — Ну почему ты никогда не слушаешь?!

— Я…

— Она украла ребенка!

Мы ехали в Норидж.

Сара была права. Причина визита мне не нравилась. Мне ужасно не хотелось ввязываться в ситуацию, чреватую накалом эмоций, где ничего толкового сделать было нельзя. Мое расположение к Питеру и Донне до такого не доходило. К Питеру — еще куда ни шло, но к Донне — ни в коем случае.

И в то же время, когда я думал о могущественной силе, подтолкнувшей бедную девочку к такому поступку, мне приходило в голову, что незримый мир, возможно, не ограничивается электромагнитными волнами. В конце концов, каждая живая клетка создает свое собственное электрическое поле, а клетки мозга в особенности. Если бы тягу к похищению младенцев можно было сравнить с потенциалом грозы, мне было бы как-то легче.

Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:

— Я могла бы быть на ее месте.

— Нет, — сказал я.

— Ты не знаешь, каково это…

Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.

В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, — это всегда настоящее мучение.

И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.

Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.

Вильям бы здесь задохнулся.

Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.

В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.

У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.

— Она не говорит… и не ест… — беспомощно сообщил Питер.

— И в туалет не ходит?

— Что-о?

Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:

— Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо. Это так естественно…