Дик Фрэнсис - Ради острых ощущений

Он медленно сделал глоток. У меня сложилось впечатление, что многие двери открыты для решительно настроенных графов.

– И наконец, – произнес он с усмешкой, – владелец бара «Голден Платипус» в Перлуме говорит, что доверил бы вам свою сестру, несмотря на вашу опасную для женщин наружность.

– И какие же выводы вы из всего этого сделали? – поинтересовался я, более или менее овладев собой.

– Что вы скучный, трудолюбивый зануда, – ответил он приятным голосом.

Я вдруг расслабился, засмеялся и сел.

– Так оно и есть, – согласился я.

– С другой стороны, все говорят, что если уж вы взялись, то всегда доводите начатое дело до конца. К тому же вам не привыкать к тяжелому физическому труду, а о лошадях вы знаете столько, что могли бы делать работу конюха, стоя на голове с закрытыми глазами.

– Ваш план нереален, – сказал я со вздохом. – Он не сработает ни со мной, ни с Артуром Симмонсом, вообще ни с кем – он просто неосуществим. Ведь в Великобритании сотни конюшен для скаковых лошадей! Можно жить в них месяцами и ничего не услышать, а мошенники тем временем будут вовсю орудовать в других местах.

Он покачал головой.

– Я с вами не согласен. Нечестных конюхов удивительно мало, гораздо меньше, чем может показаться. Если известно, что конюха можно купить, это привлекает к нему разного рода мошенников, как сообщение о неохраняемых золотых копях. Все, что требуется от нашего человека, – это намекнуть, что он готов принять известные предложения. И он их, без сомнения, получит.

– Но будут ли это именно те предложения, которые вас интересуют? Я в этом не уверен.

– По-моему, вероятность достаточно велика, чтобы рискнуть. Честно говоря, дело обстоит так, что я готов воспользоваться любым шансом. Все остальное мы уже пробовали, причем безрезультатно. И это несмотря на то, что мы самым подробным образом опросили всех, кто имел отношение к заинтересовавшим нас лошадям. Полиция ничем не может помочь – раз мы не обнаружили допинг, им просто не с чего начать. К частным детективам мы тоже обращались, они ничего не нашли. Поскольку мы ничего не добились, нам нечего терять. Я готов поставить двадцать тысяч фунтов на то, что вы добьетесь большего. Попробуете?

– Не знаю, – сказал я, проклиная свою слабость. Я должен был ответить: «Конечно, нет».

Он ухватился за мои слова и, наклонившись вперед, заговорил быстро и с горячей убедительностью:

– Я хочу, чтобы вы поняли, как меня и моих коллег беспокоят эти случаи с допингом, который невозможно обнаружить. У меня есть несколько скаковых лошадей, в основном для скачек с препятствиями… Уже несколько поколений моей семьи были большими поклонниками этого вида спорта… поэтому его чистота значит для нас больше, чем можно выразить словами… и вот уже во второй раз за три года над ним нависла серьезная угроза. Во время последней большой волны допинга в газетах и на телевидении появилась масса издевательских шуток, этого нельзя допустить снова. Пока что нам удавалось замять скандал, поскольку случаи были достаточно редки – первый произошел больше года назад, – а если кто-то интересуется, мы сообщаем, что анализ дал отрицательные результаты. Но мы просто обязаны найти этот загадочный допинг, пока его не стали широко использовать. Иначе он превратится в самую большую угрозу для скачек за всю историю их существования. Если появятся десятки сомнительных победителей, вера публики будет подорвана, а стипль-чезу будет нанесен такой удар, от которого он нескоро оправится, если оправится вообще. Речь идет о большем, чем просто приятное времяпрепровождение. Скачки – это бизнес, в котором заняты тысячи людей… среди которых, между прочим, много владельцев ферм – таких, как вы. Утрата поддержки публики поставила бы всех в тяжелейшее положение. Вы, вероятно, думаете, что я предложил вам очень большие деньги за то, чтобы поехать в Англию и попытаться помочь нам, но я достаточно богат и, поверьте, для меня судьба скачек стоит гораздо больше. Мои лошади выиграли почти такую сумму в прошлом сезоне, и я с радостью потрачу ее, если это даст мне возможность справиться с опасностью.

– Сегодня вы гораздо более красноречивы, чем вчера, – медленно произнес я.

Он откинулся на спинку кресла.

– Вчера мне не надо было убеждать вас. Но чувствовал я то же самое.

– Но в Англии наверняка есть человек, который может раскопать нужную вам информацию, – возразил я. – Есть люди, знающие все ходы и выходы. Я-то совсем ничего не знаю, мне было девять лет, когда я уехал из вашей страны. От меня не будет никакого толку, это невозможно.

Уже лучше, похвалил я себя, гораздо тверже.

Он перевел взгляд на свой стакан и проговорил как бы нехотя:

– Дело в том… что мы обращались за помощью к одному человеку в Англии… К одному журналисту, пишущему о скачках. Человек с отличным чутьем, к тому же надежный – лучше не придумать. К сожалению, он проработал несколько недель безрезультатно, а потом погиб в автомобильной катастрофе, бедняга.

– Почему бы не обратиться к кому-нибудь еще? – настаивал я.

– Он погиб в июле, когда в стипль-чезе был летний перерыв. В августе начался новый сезон, и только тогда нам пришла в голову эта идея насчет конюха, но мы сразу же столкнулись с трудностями.

– Найдите какого-нибудь сына фермера, – предложил я. – Деревенский выговор, знание лошадей… все, что нужно.

Он покачал головой.

– Англия слишком мала. Пошлите фермерского сына вывести лошадь на демонстрационный круг на скачках, и скоро все будут знать, чем он занимается. Слишком много людей сразу же узнают его и начнут расспрашивать.

– Тогда сына работника с фермы с высоким коэффициентом умственного развития.

– Нам что, экзамен провести? – сказал он мрачно.

После небольшой паузы он оторвал взгляд от стакана. Выражение его лица было торжественным, почти суровым.

– Ну так что? – спросил он.

Я намеревался твердо сказать «нет». Но у меня снова получилось «я не знаю».

– Как мне вас убедить?

– Никак, – сказал я. – Я подумаю и завтра дам вам знать.

– Хорошо.

Он встал, отклонил мое предложение пообедать и ушел так же, как и пришел – распространяя вокруг себя, подобно теплу, поле сильной личности. Когда, проводив его, я вернулся, дом показался мне пустым.

Полная луна сияла в черном небе, а в просвете между холмами за моей спиной гора Косцюшко подставляла свету свою плоскую снежную вершину. Я сидел на каменистом уступе горы и смотрел на свой дом сверху.

Внизу была лагуна, обширные пастбища простирались до самого кустарника, виднелись аккуратные маленькие выгулы, обнесенные белой оградой, серебристая крыша стойла для жеребят, солидное строение конюшни, спальный домик, элегантный длинный и низкий жилой дом, в большом торцевом окне которого отражалась луна. Это была моя тюрьма.

Сначала все было не так уж плохо. Мне было приятно разочаровать тех, кто утверждал, что я не смогу заработать достаточно денег для того, чтобы дети – Белинда, Хелен и Филип – могли жить со мной. Я всегда любил лошадей, и поначалу дела шли вполне прилично. По крайней мере, нам было что есть, и я даже смог убедить себя, что быть юристом вовсе не мое призвание.

Мои родители планировали отдать Белинду и Хелен во Френшем, и когда пришло время, они туда отправились. Наверняка можно было бы найти школу подешевле, но я чувствовал себя обязанным дать им то, что они должны были получить. Поэтому Филип учился в Джилонге. Дело постепенно росло, но одновременно росли и плата за обучение, и расходы на жалованье работникам и содержание фермы. Я угодил в своеобразную восходящую спираль, и слишком многое зависело от моей способности продолжать движение вперед. Нога, сломанная во время соревнований по стипль-чезу, когда мне было двадцать два, стала причиной самого тяжелого финансового кризиса за все девять лет. Больше я не рисковал.

Я никогда не жаловался на бесконечную работу. Я был очень привязан к своим сестрам и брату и не сожалел о том, что я для них сделал. Но чувство, что я построил для себя процветающую ловушку, мало-помалу вытеснило удовлетворение, которое я раньше испытывал, зарабатывая для них деньги.

Лет через восемь – десять все они будут взрослыми, получат образование, обзаведутся семьями, и моя задача будет выполнена. Через десять лет мне будет тридцать семь. Может быть, к тому времени я тоже буду женат, и у меня будут дети, которых надо будет отдать в Джилонг и Френшем… Больше четырех лет я делал все, чтобы подавить в себе желание сбежать. Мне было легче, когда они приезжали домой на каникулы и все наполнялось шумом, повсюду валялись какие-то деревяшки Филипа, а в ванной комнате сушилась девчачья одежда. Летом мы ездили верхом или купались в лагуне («озере», как называли ее наши родители-англичане), а зимой катались на лыжах с гор. Они были отличные малыши и никогда не воспринимали то, что имеют, как само собой разумеющееся. И теперь, повзрослев, они совершенно не страдали приступами подростковой вредности. Короче говоря, для них было просто приятно что-то делать.