Мария Спасская - Серьга удачи знаменитого сыщика Видока

– Ну что? – требовательно тронула меня за плечо Дарья. – Он? Не он?

– Даш, вот честное слово, не знаю, – смутилась я.

И тут меня осенило. Письма! Ведь Дарья переписывалась со своим Егором! Стоит взглянуть на почерк, и станет понятно, Глеб это писал или нет.

– Даш, а где те письма, которые ты получала из тюрьмы?

– Точно! Сейчас достану с антресолей!

Женщина вскочила с дивана и, придвинув к стенке стул, влезла на антресоли. Одну за другой она подавала мне стопки старых газет и картонные папки с платёжными квитанциями, хранимыми, должно быть, с дореволюционных времён. Примерно через час на антресолях не осталось ни единой бумажки. Растерянно взглянув на меня, Дарья заметила:

– Не понимаю, куда могли деться письма! Кому они понадобились? Я совершенно точно помню, что убирала их в полиэтиленовый пакет!

И, тяжело вздохнув, попросила:

– Сонь, подавай мне всё обратно, нужно убрать весь хлам до прихода Егора. Он страшно не любит бардака.

Когда с уборкой было покончено, Дарья взглянула на часы и ахнула:

– Мать моя женщина! А время-то уже половина седьмого!

Париж, 18… год

Стуча колёсами по булыжной мостовой, наёмный экипаж вёз Эжена Франсуа к окраине Парижа, туда, где на пустыре у самого леса раскинулся цирк мадам Ленорман. Всё чаще и чаще подсвеченные фонарями дома с лепниной и портиками перемежались скромными доходными домами. Видок держал перед собой карту Парижа, пытаясь сообразить, туда ли они едут. Возница всю дорогу ворчал, жалуясь на то, что имеет довольно смутное представление о нужном пассажиру районе, ибо достойные парижане крайне редко забираются в эту дыру.

– Это нищие кварталы, не понимаю, что такому приличному господину, как вы, могло понадобиться в подобном захолустье? Да ещё в столь позднее время! – то и дело оборачиваясь и с упрёком глядя на Видока, недовольно бурчал извозчик.

Видок не отвечал. Он думал о предстоящей встрече с Ратори. Когда городские дома окончательно перешли в покосившиеся хижины предместья, возница, не переставая брюзжать и сетовать, в кромешной темноте остановил лошадей у ярморочной площади. Торговые ряды уже опустели, и только из подсвеченного ярким фонарём балагана выходили на воздух посмотревшие вечернее представление зрители. Кинув вознице несколько монет, всё так же молча сыщик устремился против людского потока, отчаянно работая локтями и стараясь пробраться сквозь толпу к балаганным дверям. Преодолев сопротивление, Видок протолкнулся в просторный зал и увидел стоящего между рядами высокого худого человека, одетого в узкие полосатые брюки и широкую белую блузу без рукавов. Лицо его было присыпано белой пудрой, глаза обведены тёмными кругами. Остановившимся взглядом незнакомец смотрел в центр арены и что-то задумчиво жевал, необычайно напоминая лошадь. Или, скорее, зебру.

– Послушайте, уважаемый, где мне найти мадам Ленорман? – окликнул артиста Видок.

Тот обернулся и медленно двинулся в сторону спрашивающего. При этом ноги его сгибались в коленях не так, как у всех людей, а в противоположную сторону. Сыщик уже видел подобных уродов. У мадам Ленорман некоторое время работала девочка-пони. Потом необычную девочку перекупил более успешный цирк братьев Гажаевых, гастролировавший по всему миру. Но, видимо, взамен утраченной артистки гадалка обзавелась мужчиной-зеброй.

– Мадам Ленорман? – высоким дребезжащим голосом переспросил циркач, и Видок с удивлением понял, что это совсем не мужчина, а женщина. – Но я не знаю никакой Ле…

И тут, как будто что-то вспомнив, собеседница воскликнула:

– Ах да! Мадам Ленорман! Пройдите за кулисы, сударь, мадам у себя.

В несколько скачков Видок преодолел ряды скамеек и, нырнув за кулисы, углубился в лабиринт из узких проходов и крохотных комнаток, так хорошо ему знакомый по прежней жизни. Женщина-зебра неотступно следовала за ним.

– А скажите-ка, любезная, что же, Головорукий здесь больше не служит? – преувеличенно безразличным тоном на ходу осведомился сыщик.

– Впервые слышу о таком, – вяло откликнулась артистка в полосатом костюме. – Я здесь недавно, два месяца всего. Очень возможно, что ваш знакомый покинул цирк ещё до моего прихода.

– А сестрички Кристен и Айрис? Румяная Берта? Дея Селеста? Толстяк Петер? Они-то всё ещё в труппе?

– Простите, ничем не могу помочь, – дама помотала головой на длинной тонкой шее, и напудренное лицо её выразило неподдельную грусть. – Должно быть, известные вам люди служили здесь до меня.

Видок не был в балагане много лет и, следуя по коридору, про себя отметил, что за кулисами всё поменялось. Больше не возникало ощущения бутафории, предметы вокруг, несомненно, были самыми что ни на есть настоящими. Дойдя до того места, где некогда стояла бумажная китайская ширма, Эжен Франсуа увидел добротную загородку из резного дерева. Сквозь ажурную резьбу виднелась смутная фигура раскинувшейся на подушках женщины невероятных размеров, и Видок в первый момент даже не понял, что это и есть мадам Ленорман, которую он разыскивает. Сыщик шагнул за загородку и сдержанно проговорил, обращаясь к толстухе:

– Добрый вечер, любезная. Мне необходимо переговорить с твоей хозяйкой. С мадам Ленорман.

– Перед вами мадам Ленорман, – колоратурным сопрано откликнулась дама. – Месье желает, чтобы я раскинула карты на удачу?

Разглядывая возвышающуюся на лежанке гору жира, сыщик пристально всматривался в лицо незнакомки, стараясь уловить в нём острые черты Ратори. Но в безобразной туше не было ровным счётом ничего от жёсткой и беспощадной, как точильный камень, цыганки-гитаны, которую Видок знал много лет назад.

– Рискну предположить, что вы никакая не Ленорман, – сухо промолвил создатель Сюрте, испытывая горькое разочарование. Он чувствовал себя гончим псом, который шёл по следу пушистой лисицы и, нырнув в нору, ухватил за хвост и вытащил на свет божий суслика. – Мошенническим образом используете знаменитое имя, чтобы увеличить сборы? – сурово продолжал он. – За подобные выходки могут присудить лет пять галер. И уж точно вашу богадельню прикроют, а так называемых артистов заберут в дома призрения.

– Не понимаю, сударь, чего вы от меня хотите, – визгливо и жалобно затянула толстуха. – Мне заплатили, чтобы я сменила имя и называлась мадам Ленорман.

Видок слышал, как за загородкой топчется, подслушивая, женщина-зебра, переминаясь с ноги на ногу и громко сопя.

– Я из полиции и не намерен тратить время на пустую болтовню, – добавил Эжен Франсуа стальных ноток в голос. – Мне нужны факты. Кто вам заплатил? Когда и сколько?

– Это было примерно неделю назад. Посыльный от господина Видока принёс мне пятьсот франков. Он же и передал, что отныне я буду именоваться мадам Ленорман. Потребовал смены всех бумаг и оформления официального разрешения на проведение представлений, иначе грозился отправить нас всех за решётку.

Видок скрипнул зубами, с отвращением глядя, как крупные слёзы катятся по выпуклым щекам собеседницы.

– Что за посыльный?

– Городской сумасшедший, – всхлипнула женщина. – Он называет себя Ворон, нищенствует на ярмарке и сочиняет глупые стишки. Тем и живёт.

– И вас не удивило, что от начальника сыскной полиции пришёл безумный нищий?

– Ничуть, – пожала похожим на бычий окорок плечом хозяйка балагана. – Видок якшается с разным отребьем, чему тут удивляться?

И, округлив глаза и понизив голос, доверительно добавила:

– Да и сам он, говорят, из бывших каторжников. А чёрного кобеля, как известно, не отмоешь добела. Я знаете что думаю? Быть может, Видок и сам…

– Довольно! – повелительным взмахом руки сыщик оборвал не в меру разговорившуюся женщину. – Вам известны такие личности, как человек-волк Рув и карлик Алехандро Гомес, прозывающийся Эль Чаппо?

Толстуха отрицательно мотнула головой, зато за загородку шагнула Зебра.

– Я видела Эль Чаппо, – срывающимся фальцетом проговорила она.

– Что же ты молчала, Далила? – набросилась на Зебру хозяйка.

– Меня никто не спрашивал, – Далила пожала плечами. – Только это было давно. Около года назад. Тогда я работала у Бартоломью, и хозяин где-то купил этого кошмарного мексиканца.

– И где же Эль Чаппо теперь?

– Полагаю, там же, куда его отправил Бартоломью. В Бисетре, в лечебнице для душевнобольных. Дело в том, что карлик был не только ужасен лицом и фигурой, но и совершенно безумен и совсем не годился для работы. Когда выходил на сцену, он бросался на всех без исключения мужчин и принимался их душить. В минуты просветления Эль Чаппо говорил лишь о каком-то Геракле Блонди, устроившем пожар в их балагане. Тогда в огне погибли все артисты труппы. Спастись удалось одному ему. Карлик проклинал судьбу и жалел, что не умер вместе со своей возлюбленной лилипуткой Жижи.