Сергей Петросян - Путешествие дилетанта

– А что это такое?

– Обычно для шифрования использовалась таблица 6х4. То есть, четыре строчки по шесть знаков в каждой. В нее обычным образом, слева направо, вписывался текст. Смотри, – он взял листок, нарисовал таблицу и вписал в нее текст:

– Пропуски между словами обозначались прочерками. Потом придумывали слово-ключ, состоящее из шести букв и писали его сверху:

После этого определяли, в каком порядке в алфавите расположены буквы «ключа». Если попадались одинаковые, то их нумеровали слева направо:

Теперь нужно выписать текст «сплошняком» сверху вниз в том порядке, в котором пронумерованы колонки. Получится: АЯЮ– – АМНР-Д– – К-ЛРООТСУЛБЕУБГЕО. Адресат, зная слово-ключ, просто впишет эту абракадабру в таблицу в нужном порядке и получит исходный текст.

– Как все просто! А что же здесь может быть зашифровано?

– В твоей бумаге все сложнее. Латинский алфавит – язык исходного текста неизвестен. Есть цифры – это может быть какой-то индекс или код, то есть, нет логики, и компьютерная программа подбора мало что даст. Нужен «ключ».

– А какие ключи были распространены в русской армии?

– Чаще всего это были города, как-то связанные с личностью шифрующего. Москва, Самара… Иногда использовали клички, присвоенные во время учебы.

Придя домой, Пьер несколько часов провел, рисуя таблицы и вписывая туда цифры и буквы из бумаги Штейфона. Получалась бессмыслица. Нужна была биографическая справка. Где родился, где учился, где воевал? Но все сведения, собранные Мели, остались у Толика. Пришлось провести несколько часов в Библиотеке Бобста. Сведений по Русскому Охранному Корпусу было немного. Нашлась ссылка на документ «Русский корпус. Доклад к 10– летнему юбилею. Нью-Йорк. 1951» и на журнал «Наши вести», который издавали офицеры шуцкора (так называли они себя в Югославии). Были также упоминания о «Союзе чинов Русского корпуса», объединявшем уцелевших ветеранов. Почтовый адрес и у журнала, и у «Союза чинов» совпадал – Novo-Diveyevo 100 Smith Rd. Nanuet, NY 10954. Там, судя по справочнику, находился монастырь и русское православное кладбище.

«По карте – километров сорок от Нью-Йорка, – задумался Пьер. – Можно и съездить в это Ново-Дивеево».

* * *

Если занятия заканчивались рано, то Пьер теперь не шел в библиотеку, а садился в метро и ехал в Центральный Парк. Желание видеть сына не оставляло его, и он с ужасом думал о том времени, когда ему придется возвращаться в Питер, а Кэт с Мишкой уедут обратно в Израиль.

– Завтра выходной, – сказала Кэт. – Может, сходим с Мишкой в зоопарк?

Пьер задумался.

– Я завтра хотел взять машину напрокат и съездить в русский монастырь.

– Возьми нас с собой! Ты ведь не на богомолье туда едешь? Не помешаем?

– Почему бы и нет. Поехали.

* * *

– В женском монастыре нам, наверное, делать нечего, – рассудил Пьер. – Давай зайдем в храм, а потом по кладбищу походим.

В церкви было непривычно светло. Пожилой гостеприимный священник, услышав русскую речь, с удовольствием показал главные святыни храма – икону Владимирской Божией Матери из Оптиной пустыни и крест из Ипатьевского дома. Узнав, что Пьер интересуется историей Русского Корпуса, отвел на кладбище и показал могилу последнего командующего, Анатолия Ивановича Рогожина. Оказалось, что Рогожин был основателем и многолетним редактором журнала «Наши Вести».

– Скажите, а про Штейфона вы можете что-нибудь рассказать?

– Про Штейфона… Я знаю, что он руководил Корпусом до Анатолия Ивановича. Похоронен где-то в Европе. Вот, пожалуй, и все. Вам надо с Владимиром Владимировичем поговорить.

– Это кто? – оживился Пьер.

– Вы Гранитова не знаете? – удивился священник. – Владимир Владимирович – председатель Союза чинов Русского корпуса. Я дам вам его телефон.

На обратном пути Мишка заснул в детском кресле. Кэт неожиданно положила свою руку поверх руки Пьера, легла головой ему на плечо и закрыла глаза. Он боялся пошевелиться. Скосив глаза, смотрел на нее и в зеркало – на Мишку.

Вот оно – счастье…

* * *

Пьер уже несколько дней безуспешно звонил по телефону, который ему дал священник. Пожилой женский голос неизменно отвечал:

– Оставьте ваш телефон. С вами свяжутся.

Звонок раздался только через неделю.

– Мне сказали, что вы интересуетесь биографией Штейфона.

– Владимир Владимирович? – обрадовано спросил Пьер.

– Меня зовут Евгений. Владимир Владимирович поручил мне ответить на ваши вопросы. Запишите адрес.

По указанному адресу в Бруклине Пьер нашел скромную адвокатскую контору. Евгений оказался мужчиной средних лет массивного телосложения с короткой стрижкой. Если бы не клубный пиджак и не очки в тонкой металлической оправе, его можно было бы принять за циркового борца.

– Что конкретно вас интересует?

– Понимаете, о службе Бориса Штейфона в Охранном Корпусе есть достаточно материалов в югославских архивах. А вот о его жизни до осени 1941 года известно мало. Где учился, где служил…

– Зачем это вам?

– Моя покойная жена занималась изысканиями по Корпусу. Я бы хотел продолжить ее работу.

– Вы – муж Мелихи Хаджич?

– Вдовец. Вы ее знали?

– Не был знаком, к сожалению. Мне пересылали ее публикации, но я не владею сербскохорватским. Что ж, вот все, что я смог найти по Штейфону, – он протянул Пьеру папку. – Можете оставить себе. Это копии.

* * *

Работа над папкой продолжалась несколько вечеров. Сначала Пьер решил выписать все города, связанные с биографией Штейфона, потом имена близких людей. Родился Борис Александрович в Харькове, окончил Чугуевское пехотное юнкерское училище. Пьер выписал на отдельный листок – Чугуев. Шесть букв! Тут в голову пришла неприятная мысль – по старой орфографии этот город писался как Чугуевъ, а это семь букв… Как же писал генерал? Пьер начал вспоминать документы, написанные Штейфоном собственноручно, копии которых он видел в архиве Мели, но, как ни старался, ничего вспомнить не смог.

Озарение пришло на следующий день на работе. Он с трудом дождался конца лекций, прибежал домой, достал заветный листок и с удовлетворение прочитал разборчивую подпись: Б. Штейфон. Никакого «ера» на конце не было! Уже легче.

В 1911 году окончил Императорскую Николаевскую военную академию. Понятно…

С ноября 1911 г. – командир роты 6– го гренадерского Таврического полка. На всякий случай Пьер записал: Таврия.

Воевал на Кавказском фронте – Кавказ.

Участвовал в 1– м Кубанском («Ледяном» ) походе – Кубань.

Участник Бредовского похода и прорыва в Польшу – Польша…

Всего городов получилось двенадцать, включая Загреб, где он окончил свои дни. Никто из близких Штейфона имен из шести букв не носил. Началась работа по вписыванию шифра в таблицу. Вскоре его постигло разочарование – ни одно слово из списка ключом не являлось. Что же еще говорил ему Боря? Клички! Но у кого узнать, как дразнили генерала в юности?

Пришлось позвонить Евгению.

– Скажите, а господин Гранитов не мог бы все-таки принять меня?

– Что вы еще хотите узнать?

– Видите ли… образ получается какой-то шаблонный, плоский. Важны воспоминания людей, лично знавших Бориса Александровича.

И случилось чудо! Через два дня Евгений сам заехал за Пьером в университет и отвез его в клинику в Нью-Джерси.

– Должен вас предупредить, что Владимир Владимирович серьезно болен и долго беспокоить его нельзя. Сейчас у него прогулка. В вашем распоряжении пятнадцать минут.

Гранитов беседовал с ними в саду. Медсестра привезла его на каталке, укутанного в одеяло, и перепоручила больного заботам Евгения. Разговор происходил на ходу. Пьер решил сразу взять быка за рога:

– Владимир Владимирович, благодарю вас за материалы, которые мне предоставили, но мне очень важны воспоминания людей, знавших командующего лично.

– Что конкретно вас интересует, молодой человек?

– Его чисто человеческие качества. Ну, если хотите, какая у него была кличка в годы учебы.

Гранитов молчал несколько минут.

– У Штейфона, действительно, была кличка…

– Какая же?

– Вы знаете, что генерал был из крещеных евреев?

– Да, я читал об этом.

– Такие вещи, по известным причинам, не было принято обсуждать в офицерской среде. Его прозвали Марран. Он знал об этом, и, насколько я понимаю, кличка ему не нравилась.

Марран…? В детстве Пьер читал книгу «Огненный бог Марранов» и считал их сказочными существами, да и книга была написана уже в шестидесятых годах.

– Простите, а что это значит?