Михаил Серегин - Если женщина просит

Алексей, пытаясь прийти в себя и скоординироваться, перевернулся, вскинул глаза и тут же получил такой удар прямо по голове, что ему показалось: белое саратовское небо, безжалостно зажатое крышами домов, заострилось холодными клинками звезд, и эти клинки, звеня и переливаясь, вонзились ему в череп.

И тут полыхнуло.

Жуткая раздирающая боль полоснула Алексея по вискам и глазным яблокам. И он, прежде чем потерять сознание, увидел все сначала, все, что мгновение назад произошло: вывалившегося из салона джипа Дамира, прикрывающего голову руками, словно надеясь, что эти руки закроют его от пуль. Но он тут же попал под ураганный автоматный огонь и, переломившись, рухнул на землю.

Над трупом Вадима вырос тот самый высокий усатый гибэдэдэшник и, вынув из форменной куртки пистолет «ТТ» с навинченным на него глушителем, произвел контрольный выстрел в голову водителя.

А потом вдруг сквозь снежинки, которые то фонтанировали, как белая кровь из перерезанной артерии, а то вдруг останавливали свое безумное движение, сквозь эту бешеную круговерть проступили два темных крыла, а между ними – белое, бескровное лицо Ани с двумя черными провалами вместо глаз…

Бабочки. Белые бабочки октября. Опаленные снегопадом.

Анечка. Опале…

Алексей рванулся, протянул скрюченные пальцы, чтобы найти, достать, коснуться этих темных крыл, но лицо Ани страшно искривилось, алый рот разодрался в беззвучном крике, и из него вырвалось пламя.

И – белые бабочки завороженно полетели прямо в огонь и падали, падали крохотными угольками.

И тогда Алексей понял, что он умер.

Первый снег был тоскливым. Он ластился к Аниным плечам, к волосам и лицу, как дряхлый кот, не желающий отпускать от себя хозяина. Аня сгребала снег руками, чтобы остудить в них жар. А снег падал на лоб, на щеки и стекал слезами.

Аня ждала Алексея третий час. Холод прокрадывался под куртку, купленную Калединым, вызывая предательскую дрожь.

Аня понимала, что ждать уже не имеет смысла. Случившееся там, за этой белой снежной пеленой, непоправимо.

Он не может отсутствовать так долго. Он должен был вернуться еще полтора часа назад.

Или… или… нет, об этом думать не хотелось.

Аня села на лавочку и пощупала спрятанный под одежду пистолет. Ну что ж, хоть есть чем защитить себя.

Затем она вынула из кармана калединский сотовый телефон, тот самый, с которого они звонили домой Дамиру, посмотрела на дисплей и снова спрятала в карман.

«Позвони мне, позвони. Позвони мне ради бога!!!»

Слова полузабытой песенки из юности заходили в мозгу, и она поспешила вмять их на самое дно памяти, как только что вмяла в снег окурок.

Она только подумала об этом, как за спиной раздался скрип. Она не успела повернуться – сильные руки обхватили ее голову и прижали к лицу что-то тошнотворное, от одного вдоха в ее голове помутилось, заклубилась дурнота – и она провалилась в небытие.

– Очухалась, жаба. Ну-ка, щелкни ее, Армен.

Аня смутно почувствовала, как ее щеку, сначала правую, потом левую, начинает жечь, а потом – с некоторым опозданием – до нее дошло: ее бьют по щекам. Раз, два. Да, здорово ее отключили.

– Чиво ми с нэй возымся, Чингиз? – прозвучал грубый голос. Другой, почти без акцента, отозвался:

– Андроник сказал, пока что в расход не пускать. А тебе лишь бы подушегубствовать, Армен.

Андроник!

Аня открыла глаза и попыталась было приподняться, но горячая тошнота подступила к горлу.

– Ща блэванет, падла, – раскатился жирный бас Армена. – А, Чингиз?

– А ты че стоишь? Хватай ее, а то потом…

Аня почувствовала, как сильные руки хватают ее и тащат, а тошнота отступила, Аню выдернули из-под льющейся из крана струи холодной воды.

Плывущее пространство кувырнулось, завилось штопором, и Аня, упав на пол и больно ударившись, открыла глаза. И увидела прямо перед собой стену, криво оклеенную старенькими выцветшими обоями, лоскуты которых свешивались там и сям, до странности напоминая чешую не до конца почищенной рыбы.

Она приподнялась, мокрые волосы упали ей на лицо, и как-то все сразу прояснилось. Остались только боль в голове и омерзительный сладковатый привкус во рту.

– Очухалась!

Аня медленно обернулась на слова: в комнате было двое черноволосых мужчин. А у окна, возле батареи… Аня прищурилась, словно не веря своим глазам.

– Алешка?!

Но это был уже не Алешка. Потому что невозможно было узнать в человеке, лежащем на полу в луже крови, того полного сил и энергии красавца, каким уходил от нее Каледин три часа назад. Лицо его превратилось в сплошной кровоподтек, глаз не было видно за распухшими веками.

Одежда на Каледине разорвана, и сквозь лохмотья проступали куски мяса.

Рядом лежали паяльник, окровавленный нож и – почему-то – скальпель. Правда, без следов крови.

– Смотрищ? – довольно сказал Армен, проследив направление ее стекленеющего взгляда. – Хараще смотрищ? Он, твой Алещка, тут играл в Олег Кошевой. Ничего не хотел нам говорит. Ни гдэ тебя оставил, ни гдэ наркоту спрятал. Ми его нэмножко разговорилы. Сказал! Все, как миленький, сказал.

Аня приподнялась и, цепляясь за стену, на подгибающихся ногах подошла к Каледину.

– Алешка, – немеющими губами выговорила она. – Как же так?

– Прости, – с усилием произнес он. – Я им сказал. Было… очень больно. И я сказал.

– А Дамир?

– Нас расстреляли в проулке. В упор. Шофер Вадим… подкупили его. Он жучок Дамиру в телефон загнал, а потом привез нас на убой в согла… согласованное с Андроником место. Они узнали, что мы с тобой… Только… только доносчику первый кнут… Вадика сняли первым же выстрелом.

Алексей попытался даже растянуть разбитые губы в улыбке, но издал какой-то хриплый лающий звук, сорвавшийся в протяжный стон.

Подошел Армен. Довольно ухмыльнулся и сказал:

– Жалко, мы ему еще хер не отрезали, как его папаше. Ну ничего…

В самом деле – ничего. Ничего больше не успел сказать Армен, потому что Алексей издал страшный вопль ненависти, а Аня, закусив губы, схватила с пола скальпель и, коротко взмахнув им, вогнала прямо в дородное брюхо Армена.

Тот взвыл, выпучил глаза и, перегнувшись вперед, упал на пол лицом вниз. Ноги его подергивались. Алексей протянул дрожащую руку и, схватив с пола нож, опустил его прямо на толстую шею Армена.

Кавказец хрипнул и обмяк.

Чингиз, длинный сухощавый парень лет тридцати, вскочил с потертого дивана и выхватил пистолет, но в один момент с выросшими на пороге комнаты шагами прогремел властный голос:

– Стой!

В комнату вошел Андроник в сопровождении Тиграна. Сев на диван, посмотрел на Алексея и Аню – и лежащего в луже крови Армена.

– Браво, – сказал он. – Этот шакал позволил себе лишнее. А ведь это он убил твоего отца, Каледин. Так что, можно сказать, ты отомстил в некотором роде.

Алексей, кажется, хотел что-то сказать, но его слабый голос заглушил своим баритоном Тигран:

– Вас же пирэдупреждалы? Да? Ну вот и пэняйте на сэбя. Нэ надо искать выноватый.

– А где ваш третий? – тихо спросила Аня. – Где этот Вайсберг?

Андроник пожал плечами:

– А что ему тут делать? У Михаила Моисеевича много других забот. Например, пэреоформлять на себя – по долговым обязательствам Дамира – контрольный пакет акций «Аттилы». У него чистая работа. Мясник – это у нас вот кто, – и Андроник кивнул в сторону мертвого Армена. – Вот и самого закололи, как быка. Ладно, – поднялся он с дивана, – нам пора. Пойдем, Тигран.

– Этих кончать? – кивнул Чингиз.

– Погоди, – вмешался Тигран. – Кончать можно по-разному. Нэблагодарное это дэло – пускать в расход такой дэвущька, нэ утэшив ее в горэ. Нэ по-мужски.

Тонкие губы Андроника тронула зловещая улыбка.

Тигран подошел к Ане и потянул ее за руку на диван:

– Пойдем к папэ, Анэчка. Ты толко расслабься, а то может быть болно.

Аня рванулась от него, и толстые пальцы Тиграна, мягко державшие ее запястье, стали стальными.

– А-а, сука! – взбугрив мясистые складки на низком лбу, выдохнул он. – Чингиз, иды-ка подэржи эту строптывую суку!

Чингиз ринулся к Ане, а Андроник, словно и не замечая, как пытается привстать, хрипя и зеленея от дикой боли, Каледин, – Андроник сказал:

– Ладно, Тигран. Нет времени. Пойдем. В случае чего девочку тебе позднее подгонят.

Тигран перевел взгляд на Андроника с явным неудовольствием.

Их не убили.

Хотя лучше бы их убили, потому что в тот момент, когда за небритой ордой убийц и насильников захлопнулась дверь, Аня Опалева уткнулась не чувствующим холода лбом в кровавые брызги на полу и завыла. Вопль взметнулся к потолку дико и жутко, как последний, безнадежный, звериный крик раненой волчицы.