Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение (Справедливость - мое ремесло - 1)

Ярко светило солнце. Художник жадно вдохнул свежий воздух, который после долгого пребывания в камере опьянил его, и, пошатнувшись, снова закрыл глаза. Его поддержали чьи-то сильные руки.

Потом началось совсем непонятное. Опомнившись, он увидел, что сидит в машине, в обыкновенной, без решеток на окнах. А рядом с ним - подполковник Коваль и какой-то незнакомый человек.

Машина выехала из тюремного двора и помчалась по улицам. Все происходило совсем не так, как представлял себе Сосновский, в течение долгих дней и ночей пытаясь нарисовать в воспаленном воображении мрачную картину своего последнего часа. Он снова видел улицы, дома, людей, очень много людей. Некоторые из них останавливались и смотрели вслед машине, которая, беспрерывно сигналя, мчалась с огромной скоростью, как на пожар.

Еще окончательно не придя в себя, он очутился в большом светлом кабинете, где увидел прокурора, обвинявшего его на суде, следователя Тищенко, комиссара милиции, человека в белом халате и еще какого-то незнакомца с блестящими черными глазами. Человек этот сидел за большим столом и, когда Сосновский вошел, встал и представился. Это был областной прокурор.

Словно во сне, художник опустился в предложенное ему кресло. Заместитель прокурора Компаниец, обвинявший его на процессе, и следователь Тищенко прятали глаза. Комиссар милиции встретил Сосновского взглядом, в котором художник уловил и доброжелательство, и неловкость.

- Юрий Николаевич, - очень вежливо, пожалуй, даже мягко произнес прокурор области, - мы пригласили вас сюда, чтобы сообщить вам радостную весть. Вы освобождены... - Прокурор сделал паузу, наблюдая за художником, который все еще удивленно и испуганно осматривал и кабинет и находящихся в нем людей. - Вы свободны, - уже тверже повторил прокурор. - Пленум Верховного суда республики снял выдвинутое против вас обвинение и приговор отменил.

Сосновский хотел что-то сказать, но не смог. Ему стало душно. Он облизал языком пересохшие губы и начал судорожно хватать ртом воздух. Бледное лицо его стало красным, потом опять побелело, и он вдруг скорчился от боли, которая внезапно пронизала все его тело.

- Успокойтесь, пожалуйста, - сказал врач, пододвигая ему стакан с водой. - Теперь все хорошо. Очень хорошо. Выпейте...

Художник послушно стал пить воду, стакан дрожал в его руке, зубы стучали о стекло, и вода - почти вся - лилась мимо рта, стекая по подбородку на рубаху.

- Мы приносим вам, Юрий Николаевич, свои извинения, - продолжал прокурор, когда Сосновский поставил стакан на стол, - за причиненное вам горе, за тяжелые страдания. Виновные в этой ошибке будут строго наказаны.

Сосновский не сводил глаз с прокурора, словно все еще не верил собственным ушам. Потом наклонил голову к столу и задышал громко, прерывисто и тяжело.

В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Внезапно художник вскочил и спросил:

- Я могу уйти?

- Да, да, вы свободны и можете уйти, - ответил прокурор. - Необходима только еще одна небольшая формальность. Вы должны расписаться в том, что вам объявлено постановление Верховного суда.

- Может быть, отвезти вас на машине в Березовое? - спросил прокурор, когда Сосновский коряво, как первоклассник, вывел на документе свою подпись.

- Нет, нет! - вскричал художник. - Я не поеду туда! Никогда!

- Но ведь в городе у вас нет квартиры... Устроить вас в гостиницу?

Сосновский снова отрицательно покачал головой.

- Гостиница? Коридоры, коридоры... камеры... Нет, нет. У меня есть знакомые. Я устроюсь сам.

- Ну что ж. Вам виднее. Подвезти вас на машине?

- Я хочу пройтись пешком.

- Всего вам хорошего! - прокурор протянул руку художнику.

Сосновский торопливо пожал ее и вышел.

Вслед за Сосновским по знаку прокурора вышел и Коваль. Наблюдая за художником, он увидел, как тот сделал сперва несколько робких шагов, словно пробуя ногами прочность земли, оглянулся, а потом, дойдя до угла, свернул и уверенно зашагал через площадь. Проводив его взглядом, Коваль вернулся в прокуратуру.

39

За окнами маленького домика Коваля лежал снег, забор и кусты казались высокой белой насыпью вокруг двора.

От искрящегося на солнце снега в комнате было как-то особенно светло и уютно. Подполковник, вернувшийся в этот декабрьский день домой очень рано - начался его отпуск, - наслаждался покоем и теплым домашним уютом.

Была пятница - день, когда Наташа бывала дома, - и время от времени Дмитрий Иванович заглядывал в гостиную, где она занималась за большим круглым столом, заваленным книгами и тетрадями.

Он видел ее голову: подстриженную "под мальчика" и склоненную над столом, резко приподнятое левое плечо, и с сожалением думал, что напрасно в раннем детстве не приучил ее сидеть прямо.

В конце концов не выдержал, зашел в гостиную. Наташа продолжала писать.

Он остановился у открытой форточки, с наслаждением вдохнул терпкий морозный воздух.

В саду стучал дятел. Подполковник присмотрелся к заснеженным деревьям и обнаружил пернатого труженика на стволе высокой сосны.

У Коваля было сейчас редкое для него состояние умиротворенности, когда отдыхал он, совершенно отрешившись от тревожных будничных забот.

Думал обо всем и ни о чем. Видел все и не замечал ничего. Внимание его ни на чем подолгу не задерживалось: все, что видели его глаза, не требовало каких-либо конкретных выводов или неотложных решений.

- Папа, - услышал он за спиной, - можно тебя спросить?

Коваль обернулся.

- Пожалуйста! - он смотрел на Наташу, и показалась она ему прозрачным облачком с такими же, как у покойной матери, голубыми глазами.

- Пап, а суд уже был?

- Да.

- Какой приговор?

Коваль вгляделся в облачко, и оно все больше становилось похоже на Наташу.

- Расстрел. Обоим.

Это страшное слово прозвучало в уютном домике подполковника очень просто, буднично, как нечто само собой разумеющееся. Потому что приговор восстанавливал в их душах оскорбленное и поруганное убийцами чувство справедливости.

- Дик! - Наташа отложила в сторону ручку. - А что же тот обрывок фотографии? Ты выяснил, откуда он?

- Конечно. Это было фото старшего Семенова с женой. Он прислал его из Брянска. И когда муж Нины Андреевны решил убить свою жену, фотографию эту он порвал и выбросил.

- Тебе очень помог этот обрывок? Правда?

- В некотором смысле - да, - улыбнулся Коваль. - Без него было бы труднее. Но не будь его, нашлись бы другие улики. Нет преступления, которое не оставляло бы следов. Не было бы фото, я поехал бы на родину настоящего Петрова, в Вятскую область, с фотографией управляющего, и там выяснил бы у местных жителей, что он совсем не Петров. Ведь не может же быть, чтобы кто-нибудь из земляков не помнил Ваню Петрова. Возможно, и через шофера треста вышли бы на брата Петрова. Он заявил, что Нина Андреевна никогда не ездила с ним одна, а теперь известно, что однажды Костя заметил ее на улице и отвез в больницу, где лежал маляр. На рыбалке Петров рассказывал мне о выдуманном им Андрее, говорил, что всегда и во всем виноваты обстоятельства, которые толкают человека на преступление. Стоило нам случайно напасть на еще какую-нибудь, самую мелкую, но точную деталь, и она могла бы подсказать, что в рассказе Петрова, который как-то под настроение вырвался у него, речь шла о нем самом.

- Папа, а почему он так разоткровенничался? Ты ведь мог догадаться!

- Трудно сказать, - ответил Коваль. - Возможно, после осуждения Сосновского он был абсолютно уверен в своей безнаказанности. Или же наоборот. Иногда преступника тянет на место преступления или даже к людям, которые ведут розыск и следствие. Ему снова и снова хочется убедиться в своей безопасности, успокоиться. И тогда преступник вопреки здравому смыслу ходит по острию ножа. А может быть, у Петрова-Семенова появилась потребность к такому разговору именно с человеком, который раньше представлял для него опасность и которого он ловко одурачил. Захотелось выговориться, но так, чтобы и взгляды свои изложить, и тайну не раскрыть. Проверить мою реакцию. Внутренне восторжествовать надо мной. Все это психологически допустимо. Как видишь, Наташенька, ниточек было достаточно. Беда только - времени не хватало. Я мог докопаться до истины слишком поздно. Вот тут-то обрывок фотографии и сыграл свою роль. Каждая ниточка хороша тем, что помогает распутать клубок, и плоха тем, что часто уводит в сторону и тем самым исключает другие пути. А бывает и так, что совокупность улик создает свою версию, внешне очень убедительную, а на самом деле - ошибочную, ложную. Так вот и получилось с Сосновским.

- Пап, а почему Сосновский бежал из лесу и оглядывался?

- Дождя боялся. Хотел добежать до дому, пока не началась гроза.

Наташа задумалась. Потом, тряхнув головой и виновато улыбнувшись, сказала:

- Пап, меня интересует еще один вопрос. Но может быть, это профессиональная тайна...