Алексей Макеев - День назначенной смерти

– Я понял вас, – сказал Максимов. – Сейчас вас отвезут в тюрьму.

– Постойте, – попросила Дарья Дмитриевна, глядя на него жалобно. – Мне нельзя в тюрьму…

В тюрьму она в итоге не попадет, печально подумал Максимов, экспертиза областного центра социальной и судебной психиатрии, скорее всего, сочтет ее невменяемой. А вот «лечиться» долго и… безрезультатно будет.

– Нам пора, – сказал он. Неужели не понятно?

Ее губы задрожали.

– Вас никогда не подвергали унижениям, чертова ищейка?.. Постоянно, изо дня в день, из вечера в вечер?.. Вы не знаете, что такое побои и издевательства? Когда родная сестра вас истязает, а вторая ей ассистирует и добивает морально?

– Не надо об этом, – поморщился Максимов, невольно оглядываясь на Завадского. Тот пожал плечами – сам напросился.

– …И некому пожаловаться – ведь в противном случае вас клятвенно обещают убить. Сегодня вам крутят карандаш между пальцами, с ума можно сойти. Завтра вас душат. Отпускают бинтовую скрутку, дают глотнуть воздуха и снова душат… Послезавтра колотят по макушке покрышкой от мотоцикла. Тщательно колотят, методично. На другой день вас бьют по спине мокрым полотенцем – «Так тебе, приблудная! Так тебе!» Следов не остается… А вторая шипит: «А папка вчера сказал – на хер она мне нужна! Двух дочерей хватит!» А когда ты плачешь, размазывая кровь, идущую из носа, подносят к глазам зеркало: смотри, уродка, смотри, мразь, на кого ты похожа!.. А едва перестаешь плакать, глядишь на них с надеждой, может, хватит на сегодня? – прилетает оплеуха. И всё сызнова… Тебя бьют по пяткам палкой с гвоздями, выворачивают ногти, руки, ноги… Запускают пальцы под ключицу и давят с силой, давят…Терзают нервы в локтевых и коленных сгибах. Привязывают к кровати и оставляют на всю ночь. И ты не можешь позвать на помощь, если закричишь, ворвутся, у Аленьки очень чуткий сон, и будут бить по голове чулком, набитым песком… А промолчишь – забудешься, уснешь, а наутро тебя ударят ладонями по ушам – вставай, засранка, в школу пора…

– Я понял вас, – Максимов отвернулся. Милиция пришла в движение.

Много позже люди расскажут, как осенью 82-го лесник Ленька Ерофеев привез из леса девчонку. Дело происходило в Боровом, крошечном селении на реке Свияжке, а это, между прочим, 150 верст на север от Прокудино! Заморыш был, не ребенок. Кожа да кости, глаза дикие. У Леньки Ерофеева своих детей отродясь не бывало, он и прикипел к ребенку. А ребенок к нему прикипел. «Не поеду домой! – кричала. – Все равно сбегу!» Три дня поил лесник самогоном участкового, чтобы не дал огласку. Порешили. Уж чего наобещал Ерофеев разложившемуся донельзя милиционеру, неизвестно. Оба уже умерли. Словом, метрику переписали (леснику есть чем дать на лапу), Даша Косогрызова стала Александрой Нежинской – сентиментальный лесничий записал ее на фамилию своей супруги, умершей от рака мозга. Поселил в доме, нарек приемной дочерью. В школу послал. До десятого класса девочка при нем была, но потом следы теряются. Ерофеев тонет в бурном весеннем водовороте, девочка уезжает в город. Поступает в Томский государственный университет… Закончила факультет экономики. Сменила несколько мест работы: трудилась бухгалтером на заводе стекловолокна, нормировщицей в цехе, кладовщицей, табельщицей. По ниспадающей. Высшее образование не пригодилось. Легко догадаться, почему. Зато с желанием поквитаться и с обостренным депрессивным психозом – полный порядок. В девяносто восьмом году молодая женщина попадает в Белореченскую психиатрическую клинику; сдала подруга – обширнейшая и глухая депрессия. Одна из врачей по имени Ольховская Генриетта Артуровна до сих пор помнит эту девушку – с печальными проникновенными глазами и потрясающим даром к сценической импровизации…

В эту ночь, разбитый морально и физически, Максимов доехал до ГУМа, приобрел в круглосуточной забегаловке бутылку коньяка и тихо побрел домой. У подъезда завалился на скамейку, отвинтил пробку. Сделал такой глоток, что самому страшно стало. Извлек телефон, добыл из памяти нужный номер и долго рассматривал его, прежде чем надавить «YES». Пошлют не пошлют – вопрос вполне гамлетовский…

– А знаете, я рада вас слышать, Костя, – не без энтузиазма сообщила Оленька. – Распутали ваше преступление?

– Благодаря вашему мужу, – ухмыльнулся Максимов.

– Это я уже слышала. Вы знаете моего мужа?

– И знать не желаю, – засмеялся Максимов. – Как он, кстати?

– Храпит, – потускнела Оленька. – До полудня точно не проснется.

– А вы не спите?

– А вы не поняли?

Оба засмеялись.

– Сижу на кухне, – вздохнула женщина. – Вспоминаю свою безумно интересную и такую разнообразную жизнь.

– Диктуйте адрес, – решительно сказал Максимов. – Я подъеду. Увезу вас куда-нибудь.

– Только не в тундру, – испугалась женщина. – Не люблю тундру. Я вообще дальше города никуда стараюсь не выезжать.

– Хорошо, останемся в городе, – пообещал Максимов. – Есть прекрасная гостиница с видом на великую сибирскую реку. Итак, Оленька?..

Имелась в принципе неплохая возможность достойно провести новогодние каникулы. Он бросился бежать – здесь недалеко. Улицы пустые, фонари, вихристая поземка, пушистый снег, превращающий одежду в безыскусное подобие маскировочного халата. У помпезной галереи «Фестиваль», отгроханной впритык к недоломанной (и недостроенной), печально знаменитой гостинице, стоял милицейский «уазик». Двое милицейских разбирались с двумя гражданскими. Последние, судя по всему, были крепко поддаты, хотя и не сказать, что полностью неадекватны. Максимов предпочел не выходить на голое пространство. Но и тащиться в обход гостиницы не хотелось. Темные места, хулиганы свирепствуют… Отступив за угол в темноту, он продолжал наблюдать. Ситуация предельно мирная. Двое в штатском свои в доску. Хохотали все четверо, матерились, непринужденно общались. Наконец двое гражданских сели в машину, покатили в направлении Коммунального моста, а Максимов покинул укрытие. Ладно уж, для полного счастья сойдет и одно несчастье. Парни в цивильных пропитках пьяненько похихикивали, когда он подошел и бодренько поздоровался:

– С наступившим вас, ребята! Не при исполнении сегодня? Сла-авненько… А где же третьего забыли?

– А это че за самоубийца, в натуре? – прищурился первый.

– Постой, Никитос, – оскалился второй. – А я этого потроха, кажется, знаю…

Его-то и поддел Максимов резкой подсечкой. А пока тот падал, мельтеша «кавалерийскими» конечностями, а потом неуклюже и вопя поднимался, саданул в торец первого. Мощно саданул, точно по прыщам. Можно было бы и погуманнее. Парень рухнул на заметенную дорожку. Отличная работа. Второй поднялся, активно применяя великий и могучий русский мат. Ноги разъезжались. Куда бежать или биться насмерть за поруганный мундир или же спасаться бегством, он пока не решил. Максимов взял его за шиворот и потащил к сугробу. Снова сбил с ног, сунул головой в снег. Вдавил по самые плечи. Взял доску, очень классно подвернувшуюся под ногами, и самозабвенно отходил по откляченной заднице. «Подсудимый» дрыгал ногами и прилежно задыхался у себя в сугробе. Удовлетворив «буйство плоти», он выдернул его за ноги, оставил лежать – сил набираться. Подошел к отправленному в нокаут, присел на корточки. Кривоногий хрипел, давясь выбитыми зубами. Пытался приподняться.

– Чего тебе надо, падла?.. Ты покойник, понял, да?..

Максимов покачал головой:

– Нет, приятель, покойник – это ты. А вокруг тебя заминированное правовое поле, соображаешь? А что касается первого твоего вопроса… Мне очень надо, чтобы такая мразь, как ты, не работала в милиции. Это можно устроить, как ты думаешь?

Он нанес второй удар – четко в переносицу. Испытывая чувство глубокого злорадства, обозрел плоды своей необузданности, месяц госпиталя – самый оптимистичный прогноз, воровато посмотрел по сторонам и припустил по назначению. Очевидцев не было…

Он подбежал к указанному дому, встал у нужного подъезда и позвонил по телефону.

– Выходите, Оленька. Кучер прибыл, кареты пока нет.

– Хорошо, – сказала Оленька. – Сейчас я посмотрю, как там дети у себя в комнате…

«Гм, – подумал сыщик. – Ладно, подождем.

– С детьми порядок, – прошептала женщина, – вот только муж… Вы знаете, боюсь, у него проблемы с первым законом Ньютона. Да, собственно, и со вторым.

– Я знаю, – согласился Максимов. – На тело, погруженное в сорокаградусную жидкость, не действуют никакие законы. Вы по-прежнему его любите?

– Окончен школьный роман, Костя, – она тяжело вздохнула. – Был человек, а стало ничто…

– Дурацкая причина. Вы знаете, Оленька, один печальный человек мне сегодня сказал, что любим мы не «за что-то», а «несмотря на что-то». Я вынужден с ним согласиться.

– Вы верите в любовь до гроба?

– Верю. Как же не верить? К сожалению, она всегда проходит. Но верю в то, что можно любить. До самых кончиков.