Сильви Гранотье - Додо

И вот ребенок вернулся.

Не знаю, что стало с моим лицом, но оно подействовало на Хуго, вернув его лицу нормальное выражение, а голосу – прежний уравновешенный миролюбивый тон. Да, он решил усыновить это брошенное дитя, которое явилось чудесным воплощением самой несбыточной мечты, и любил его, как собственного сына, и воспитал, как принца. Ничто никогда не должно было омрачить жизнь этого спасенного чуда.

Поль был в курсе. Полю было плевать. Он не желал себя обременять. До того дня, когда он, остепенившись и почувствовав запах старости, решил, что наличие официального наследника, возможно, смягчит ужас неизбежного исчезновения. Он начал поговаривать о том, чтобы вернуть себе свою собственность. Достаточно было провести анализ крови, тест на отцовство. Малыш был красив, умен, хорошо воспитан, здоров. Поль наследовал идеальную игрушку в отличном состоянии. И действительно, его притязания напоминали каприз избалованного ребенка.

– Разумеется, об этом и речи быть не могло, ты сама понимаешь, Доротея. К тому же Поль уже был мертв. Так что…

Так что Поль мог умереть во второй раз. Я была вне игры, и Ксавье оказывался окончательно отрезанным от своих корней. Я поняла, до какой степени Хуго было важно порвать со мной всяческие связи.

Уже зародившаяся безоглядная любовь вдруг расцвела, как огромный плотоядный цветок.

Теперь все было ясно. И все стало просто.

Я сказала:

– Я иду в комнату Ксавье. Буду его ждать.

Красавец Хуго стал похож на прогорклое масло, но мне было недосуг за него переживать. Это была горечь обобранного. Но он мог считать себя счастливчиком. Он получил куда больше, чем я, а я собиралась дать бесконечно больше, чем он.

Уже у двери я добавила кое-что, вроде бы очевидное, но случай – плохой помощник:

– Он не должен ничего знать.

Хуго перешел тот предел, откуда нет возврата. В полной прострации, обхватив голову руками, он бродил, потеряв удила, по следам потерянного прошлого. Маршрут мне был знаком, но ничем помочь я ему не могла.

Адвокат, которому потребовалось бы еще пару ведер, чтобы оросить заскорузлые фибры души, ответил за него:

– Конечно, Доротея. Чем меньше об этом будут говорить…

Мгновением позже я вошла в комнату, где все отныне было исполнено для меня смысла. Простыни хранили сон моего сына, подушка успокаивала его нахмуренный лоб, стол был свидетелем его бдений. Я полистала его конспекты, пробежала по названиям учебников. Ксавье учился на медицинском. Я коснулась зеркала и его тайн. Ковер впитывал влагу с его босых ног, еще мокрых после душа.

Я выдвинула ящик его стола – и дальше мне искать было нечего. На шелковом китайском переплете тетради в самом центре была наклеена крошечная мгновенная фотография той другой меня, девчонки с ветреной улыбкой и грустным взглядом, еще до того, как она втянула меня в водоворот своих безответственных поступков, за которые я сегодня держала ответ. И вполне заслуженно.

Я уселась у окна и принялась разглядывать клочок неба, на котором он развешивал свои мечты. Он, конечно, мечтал, раньше. Должен же он был когда-то мечтать, как мечтают невинные дети. Я была в комнате Ксавье, я ждала моего сына.

Когда дверь тихо отворилась, я осталась лежать с закрытыми глазами, желая прежде всего показать, что доверяю и принадлежу ему, иначе все остальное не имело бы смысла. Я признавала его свободу, принимая его безумие.

Комната была погружена во мрак. Я услышала, как он замер – наверно, искал меня глазами. Внезапно он оказался совсем близко, и я почувствовала его тяжелое дыхание – не от алкоголя, но, как бы ни было это невозможно, нечто вроде запаха хищника с губами, окровавленными останками последней жертвы, и меня охватил страх. Не за себя. Страх перед тем, что мне, возможно, еще предстояло узнать.

Когда он заговорил, я услышала детский голос, поворачивающий время вспять – мелькнувший на мгновение чудесный мираж так и не сбывшегося.

– Доротея, Доротея, пора просыпаться.

Наверно, в тот момент я оплакивала саму себя, потому что его ломкий голос произносил слова, которыми родитель пробуждает от сна своего ребенка, с нежностью и любовью. Меня никогда не будили такими словами. Впрочем, я и сейчас не спала, так что хватит пускать слюни.

– Я не сплю.

– Говори тише, – прошептал он. – Альфиери со своими подручными в кабинете у Хуго. Нельзя, чтобы они нашли нас здесь. Мы пройдем через подвал. Я оставил машину на улице. Уходим.

Я не слышала ни звонка, ни шагов, ни малейшей суматохи. Родившийся во лжи, выросший во лжи, что он мог знать о правде?

– Где ты был, Ксавье?

– Проверял, все ли в порядке с твоими друзьями. Я тебе все расскажу. Только не шуми, иди за мной.

Знаете, на что это было похоже? Юный Орфей, растрепанный и безумный, ведет престарелую Эвридику в лабиринты ада.

На площадке он прислушался, взял меня за руку. Влажный жар его кожи добрался до моего сердца, и оно вздулось, как спущенный воздушный шарик. Может, я должна была поддаться инстинкту и стиснуть его в объятиях там, сразу же, останавливая наше бегство, как останавливают кровь, зажав рану. Последний клочок надежды еще сопротивлялся, мужественно и бессмысленно, тот клочок, что борется, пока еще теплится жизнь.

Дверь в кабинет Хуго была затворена. Пробившийся свет очерчивал створку. Я сжала руку Ксавье, чтобы остановить его, но он увлек меня дальше. Может, и лучше было не заглядывать за закрытую дверь. Стояла полная тишина. Мы были как два молчаливых призрака в силках мрака.

Я послушно закрыла за нами дверь подвала, и от холода подземелья, похожего на склеп, меня пробрала дрожь. Я ковыляла за Ксавье, продвигаясь вслепую по ускользающему из-под ног полу. Лязгнул ключ, откинулась щеколда. Мы поднялись по ступенькам и оказались в негостеприимном садике с затвердевшим по зиме грунтом.

Этой же дорогой я прошла одна в давние времена моей слепоты. Ксавье помог мне перебраться через стенку – при этом мою узкую юбку пришлось задрать до середины ляжек.

Машина была массивной и темной. Ксавье открыл мне дверцу, и только тогда я глянула на него при свете слабенькой внутренней лампочки. Я постаралась подготовиться, собрав все мои силы, чтобы никакие эмоции не затянули меня в кружащий его водоворот, и все же его красота поразила меня, как еще одна несправедливость, которую ему пришлось вынести. Такими я представляла себе ангелов. Тьме не удалось ожесточить его черты. По мне полоснула его гордая и дикая улыбка.

Напряжение отпустило меня, когда мы выехали из Парижа. Я не знала, куда мы направляемся, и не знала, сколько времени мы останемся под защитой нашего ковчега, выпавшего из времени, но пока мы находились в пути, трагедия приостановилась, зависнув в воздухе.

Едва заметный отблеск зари разбавил чернила ночи, и Ксавье прибавил скорость, словно бросая вызов солнцу.

Я заметила, как он обеспокоенно поглядывал на небо. Несколько светлых локонов прилипли к его вискам. Длинные ресницы опускались под напором невидимого ветра и вновь подымались, едва он поворачивал голову ко мне. Он унаследовал скулы отца, цвет глаз был смешением наших оттенков, на подбородке – легкая ямочка, а изящно очерченные, как у женщины, чувственные губы сложились в разочарованную гримаску.

– Я хотел, чтобы часть этой ночи мы провели вместе.

– Мы далеко едем?

– Уже почти приехали.

Я больше не сводила с него глаз, отбрасывая год за годом, чтобы впитать в себя пухлые округлости горластого младенца, его первые улыбки. Искал ли он уже тогда невидимую маму, недоумевал, почему ее нет? Его неловкие попытки овладеть ложкой, первые неуверенные шаги. Время утекало, мне следовало торопиться. Он растет скрытным, иногда мрачным, щербатый рот, потом первые взрослые зубы за детскими губами, волосы немного темнеют, он высокий, спортивный, хороший ученик, но с неожиданными мятежными порывами, вот уже время юношеских страданий, слишком большое, неуклюжее тело, вечно не того размера кожа, в которой надо как-то существовать, а она покрывается мурашками от отвращения к самому себе, тайные желания, которые ему не суждено удовлетворить, это точно, жизнь – сплошное разочарование, ничей сын с фальшивым, слишком трепетным отцом, вызывающий раздражение своей манерностью и потугами на элегантность, к которой он готовится, потому что он сын королевы, принц – вот он кто, вот кем бы он стал, если б однажды в четверг на тротуаре у больших магазинов не увидел нищенку со светлыми глазами – выцветший образ той богини, которая когда-то отбросила его прочь, как недоделанного ублюдка.

Я пробормотала:

– Назови меня по имени, – закрыла глаза и услышала, как голос Поля произнес по слогам мое имя.

Я отреагировала быстро и сильно. Он не должен больше сомневаться, что нашел меня наконец, что я более чем доступна, я в его руках, в его власти.

Мы ехали по спящему городу былых времен с помпезными зданиями, а я впитывала его в себя, как пьют воду долгими большими глотками: его длинные тонкие руки на руле, грязные сломанные ногти. Нет, я не желала думать о том, что он сделал – возможно, даже этой ночью. Я желала сохранить его невинным еще на один миг.