Ольга Баскова - Трижды одинокий мужчина

Пить чай, приготовленный убийцей, казалось кощунством. И тем не менее Зорина согласилась. Электрический чайник стоял на месте. Граненый стакан рядом. Наполнив его кипятком, академик швырнул туда пакетик «Липтона».

– Прежде чем покончить с вами, я должен вас выслушать, – безжизненные глаза остановились на груди девушки. – Почти пятьдесят лет я жил спокойно, и никто меня не тревожил. Признаюсь, писать с вами книгу было ошибкой. Вы, на мою беду, оказались слишком умны и расторопны. Кроме того, детективные истории победили мемуары. В вашей хорошенькой головке уже сложился новый детектив, верно?

Врать не имело смысла. Катя кивнула:

– Да.

– Тогда расскажите его мне.

Страх неожиданно покинул журналистку. Нет, она не может умереть вот так запросто! Это сон, это розыгрыш!

– Не отвлекайтесь, – Игнат Вадимович понял ее состояние. – Хотя жить вам осталось не так уж и долго, побеседовать мы с вами успеем.

Зорина улыбнулась, хотя внутренне содрогнулась от зловещей фразы:

– Хорошо. Можно начинать?

– Начинайте, – милостиво разрешил хозяин.

– Итак, жил-был мальчик по имени Игнат, по фамилии Хомутов, – девушка удобнее устроилась на стуле. – Все, кто знал его семью, считали: пацану повезло. Он происходил из рода, дающего врачей, да не просто врачей, а всемирно известных, вносящих в медицину что-то новое. Мужчины издавна женились на женщинах, чей род мог похвастаться такой же славой. Однако Гражданская война спутала все карты. Молодая Советская республика желала получить своих ученых, безжалостно уничтожив добрую половину интеллигенции. Не последнюю роль сыграла тут и любовь отца мальчика. Мать Игнаши происходила из очень хорошей семьи, имела талант и способности к медицине, однако гены дедушки, знаменитого поэта Аладьина, оказались сильнее. В один прекрасный день ребенок почувствовал: он хочет писать. И начал это делать. Хомутов-младший оказался по-настоящему талантливым поэтом. Это признали даже такие корифеи, как Симонов и Твардовский. В общем, все, кроме Вадима Хомутова, родного папочки. Тот, узнав о занятии отпрыска, прочел ему лекцию и пригрозил выгнать из дома, если ребенок не пойдет по веками проложенной стезе. Мальчик долго переживал и наконец согласился. Ведь и врач может писать стихи. Однако с этим выводом он поторопился. Разумеется, писать может каждый, кто чувствует потребность. Но юноша не учел, казалось, самую малость: если ты происходишь из семьи, добившейся достижений совсем на другом поприще, общество начинает требовать того же и от тебя. Взгляды однокурсников и преподавателей, постоянные сравнения с отцом и дедом нанесли юноше психическую травму. Он решил оставить литературу и попробовать оказаться достойным своих предков. На этом пути его ждали определенные трудности. В таких делах мало хотеть, надо еще обладать способностями. Способности же Игната были весьма посредственны.

Журналистка сделала паузу, заметив, как покраснело лицо академика.

– Об этом не вам судить, – процедил он сквозь зубы.

– Не мне, – согласилась она. – Когда я разговаривала с вашим куратором Ниной Антоновной Савиной, она, перечисляя звездных, по ее выражению, студентов, не назвала вашей фамилии, как, впрочем, и фамилии профессора Карякина. Ваша судьба оказалась удивительно схожей с его. Полагаю, на этой почве вы и сдружились. Только Анатолий, в отличие от вас, с детства мечтал стать вторым Эйнштейном. Итак, вы оба взялись за чуждую вам медицину с завидным упорством и вскоре поняли: о каких-либо достижениях на этом поприще вам позволено только мечтать. Однако такой расклад вас не устраивал. Скажите, кто первый подбросил простую и гениальную идею – украсть разработки у сокурсников? Вы или Карякин?

Хомутов усмехнулся:

– Догадайтесь.

Девушка кивнула:

– Полагаю, вы. Анатолий Иванович столь же нечист на руку, сколь и трусоват.

Игнат Вадимович удовлетворенно хмыкнул:

– Именно так. Дурак хотел иметь все, оставаясь в белых перчатках. А скажите на милость, как можно присвоить фундаментальный научный труд, не расправившись с его автором? Короче, когда я заикнулся об устранении Проскурякова, он отвалил. На мое счастье, тогда мне было чем припугнуть его. Лариса уже родила ему дочку.

– И вы решились на преступление один...

– Немного поразмыслив, – согласился с ней академик.

– В тот вечер Проскуряков пришел к вам, намереваясь поговорить о будущей защите, – продолжала Зорина. – Вы чем-то отвлекли его внимание, а сами залезли в спортивную сумку, где, по вашему мнению, лежали три экземпляра набросков его диссертации. Там действительно лежали все три экземпляра?

Игнат Вадимович скривил губы:

– Всего два. Третий растяпа оставил у своего научного руководителя, решив, таким образом, его судьбу.

Катя вздохнула:

– Судьба Юрия Борисовича Мочалова и так была решена. Вы бы устранили всех, кто хоть одним глазком видел диссертацию Проскурякова.

Ученый поморщился:

– Точно.

– Забрав два экземпляра, вы что-то подлили ему в пищу, – предположила Зорина.

– Алкалоид, – любезно подсказал ей Игнат Вадимович.

– Ваша любовница Маевская спокойно подписала заключение о смерти, – журналистка посмотрела ему в глаза. Они ничего не выражали – ни сожаления, ни раскаяния.

– Ванда не была моей любовницей. – Он налил кипятку во вторую кружку и бросил пакетик чая. – Вы пейте, остывает.

– Спасибо, – девушка машинально взяла стакан. – Разве Ванда вызвалась помогать вам не из-за любви?

– Вы еще молоды и романтичны, – Хомутов вдруг тепло улыбнулся, – все было гораздо прозаичнее и страшнее. Переболев в детстве малярией, Маевская страдала сильным циррозом печени. Она потому и поступила в медицинский, чтобы попытаться вылечить себя саму. Однако у бедняжки, как вы сегодня неоднократно выразились, не наблюдалось никаких способностей. Сначала Вандочка принялась охмурять Сашку Проскурякова. Мой друг, на свою беду, родился предельно честным человеком. Изучив ее анализы, он понял: повернуть процесс вспять невозможно, слишком много ткани уже поражено. Убитая горем женщина пришла ко мне. Ее анамнез я даже не смотрел.

Катя медленно поставила стакан на стол:

– Как вы могли...

Тот пожал плечами:

– Мне же нужны были помощники... Я наобещал Маевской долгую и беззаботную жизнь. «Почему Проскуряков сказал другое?» – задала она довольно умный вопрос. «Потому что у него нет таких возможностей, как у моей семьи, – наврал я. – Ты ведь знаешь, кто мои родители. Они будут всячески способствовать моим исследованиям». Моя однокурсница воспряла духом и стала преданной собачонкой.

– Вы действительно пытались лечить ее? – поинтересовалась Зорина.

– Разумеется. Не мог же я позволить дать ей умереть, пока мы или еще не начали работать, или не закончили начатое, – он поправил седую гриву, которой еще недавно так восхищалась Катя. – Моя сердобольная семья приняла живое участие в ее жизни. Отец помог ей устроиться патологоанатомом в престижную первую больницу, мать познакомила с неким Лизиным. Зная о неизлечимой болезни Ванды и ее проблемах с жильем, она говорила: «Вот досмотрит старика – и будет у девочки собственная жилплощадь».

Я же, встречаясь со своей новой подружкой почти каждый день, всячески настраивал ее против тех, кто, по моему разумению, должны были быть устранены, и добился своего: она возненавидела Сашку Проскурякова почти так же, как я, если не больше. Спокойно выписала заключение о смерти и указала причину – инфаркт. На наше счастье, кончина блестящего ученого ни у кого не вызвала подозрений. Саша в последние дни своей жизни много работал. Все посчитали, что парень просто переутомился.

Зорина достала платок. Академик заметил ее жест:

– Что, пот прошиб? То ли еще будет!

Журналистка наморщила лоб:

– Собираетесь рассказать, как убили Мочалова?

– Точно.

На лице академика, еще недавно казавшемся ей умным и таким симпатичным, не отражалось никаких чувств. Девушка подумала, что посмертные маски великих людей выглядят более человечно.

– Я уловил момент, когда старушки, сидящие на скамейках как приклеенные, разбежались по домам, – самодовольно произнес Хомутов. – Открыл дверь собственными ключами: эти настоящие ученые такие рассеянные! Однажды я позаимствовал у профессора связочку ключиков от квартиры и сделал дубликаты, потом, естественно, вернув все на место. Дражайший Юрий Борисович ничего не заметил. Итак, на чем мы остановились?

– Вы проникли в квартиру, – подсказала Катя.

– Да, – весело ответил ее собеседник. – И спрятался в гостиной. Витек к тому времени уже отправился разгружать вагоны, парализованная жена лежала неподвижно. Мочалов явился через час, сразу сел за стол и принялся читать работу своего любимчика Проскурякова. Одного удара в висок оказалось достаточно, чтобы он потерял сознание. Ну, а дальше дело техники. Я зажег принесенную с собой свечу, поставил ее в камин, прошел на кухню и поставил чайник на конфорку, естественно, ее не зажигая. Остальное вы знаете. Благодаря моей находчивости все три экземпляра оказались у меня.