Эрик Маккормак - Мистериум

Джип подпрыгнул на колдобине и вытряс эти картины у меня из головы. Я протер запотевшее стекло. На западе фиолетовый час миновал, и воцарилась ночь. В свете фар дорога с шипеньем уползала на север. Через два часа мы спустимся с Нагорий, и дорога эта сольется с другой, в них будут впадать все новые дорожные притоки и протоки, и наконец мы въедем в лабиринт шоссе и объездов, безымянно прокрадемся обратно в навеки спутанный великий узел Столицы.

Итак, все факты перед вами : письменное повествование Роберта Айкена, мои расшифровки интервью в Каррике, мои беседы с комиссаром Блэром и моя реакция на зрелище Айкенова тела в то холодное мартовское утро много-много лет назад. Серия моих статей о Каррике публиковалась в газетах по всему Острову — не исключено, что вы их тогда читали. На волне их успеха я бросил учебу в университете и посвятил себя работе в «Гласе». Больше мне не приходилось писать о заседаниях муниципалитета, и мои материалы обычно никто не редактировал.

Потом один столичный издатель предложил мне написать воспоминания, всестороннее изложение событий в Каррике, и я согласился. Идея стать настоящим писателем привела меня в неописуемый восторг.

К делу я подошел очень серьезно. Я раскопал свои старые записи и целый год почти все свободное время тратил на проверку всего, что возможно было проверить по независимым источникам. Инцидент на мосту через реку Морд, например. Я отыскал три рассказа свидетелей, и все утверждали, что солдаты нырнули в реку примерно так же, как описывалось в брошюре, которую я прочел в Каррике.

Что касается утопления военнопленных из Лагеря Ноль: я несколько недель проторчал в Региональных Архивах, прежде чем нашел единственную копию отчета Комиссии по Расследованиям. Отчет был краток и категоричен: на Каррикской Шахте произошел мгновенный взрыв подземного газа, повредивший скальный слой, и вода из запруды Святого Жиля обрушилась в нижние штольни; человеческое вмешательство не изменило бы хода событий.

Отчет также подтвердил заявление доктора Рэнкина касательно хронологии событий. Члены Комиссии это даже подчеркнули. Они ясно указали, что пленники на Шахте погибли за целые сутки до того, как жители Каррика узнали о другом утоплении (т.е. о гибели мужчин Каррика на мосту через реку Морд). Таким образом, отметили члены Комиссии, нет решительно никаких оснований полагать, будто пленники были умышленно убиты в отместку за гибель жителей Каррика.

В отчете отсутствовало одно: к нему полагалось прикладывать список имен пленников, однако никакого списка я не обнаружил. Я спросил Архивариуса, и она ответила, что, вероятно, список куда-то завалился — за много лет архивы неоднократно реорганизовывались. Она не сомневалась, что однажды он найдется — вероятно, случайно.

Я счел, что в рамках расследования мудро было бы уточнить биографию Кёрка, а потому отправился в Колонию. Я впервые покинул Остров. Я проделал весь путь морем — как веками перебирались на поселение в Колонию беженцы. То был мощный опыт — пересечь пустую громаду океана; но еще невероятнее оказалось путешествие по крупнейшей реке Колонии; мы на тысячу миль углубились в материк, прежде чем начали различать берега с их бесконечными вечнозелеными лесами.

Наше судно бросило якорь в озерном порту, и оттуда я поездом направился на исследовательскую станцию, где работал Кёрк. Я познакомился с заведующим его кафедрой, приятным долговязым человеком, который от косоглазия смотрел в две стороны одновременно, точно кролик. Он сказал, что всегда восхищался работой Кёрка, но лично его не знал. Коллеги Кёрка поведали, что он был одиночка и к дружбе не стремился. Однако все они с нетерпением ждали результатов его исследований в Каррике.

Следующие несколько недель я с приятностью бродил по Межозерью, то наслаждаясь видами, то занимаясь расследованием. В столице провинции я отправился в Архив и нашел мать Кёрка. Это было полезно. При въезде в Колонию в статусе беженки она значилась как «Марта Кёрк», однако рукописное примечание гласило, что «Кёрк» — не настоящее ее имя; его дали ей, когда она сошла на берег.

Я обсудил это с одним из Помощников Архивариуса. Он сказал, что эта практика была весьма распространена — давать простые имена беглецам с Континента. Поскольку у большинства этих людей документы отсутствовали, особенно во время Войны, теперь нет надежды выяснить, как ее звали изначально — если, конечно, ее фамилия не стоит в свидетельстве о рождении Кёрка.

Помощник был весьма услужлив. Он проверил многочисленные картотеки и в конце концов разыскал запись о рождении Кёрка. Но снова в графе «мать» значилось «Марта Кёрк». В графе «отец» стоял вопросительный знак.

Через месяц я вернулся на Остров, зная немногим больше, чем до отъезда. Я окончательно уверился, что в итоге все базируется на достоверности показаний Анны, городового Хогга, мисс Балфур, доктора Рэнкина и самого Айкена — все они уже мертвы, и перекрестного допроса им не устроишь.

Должен отметить, что мне все же удалось найти родственников некоторых покойных жителей Каррика, Взрослую дочь Кеннеди, например: она оказалась коренастой черноволосой женщиной, булочницей в крошечной пекарне на столичной Хай-стрит. Поначалу, думая, что я клиент и желаю заказать торт, она была довольно дружелюбна. Однако едва я сказал, что хотел бы задать пару вопросов про ее отца и Каррик, она моментально окрысилась:

— Не суйте нос не в свое дело, — сказала она. — Выметайтесь из пекарни и чтобы я вас тут больше не видела.

Не стану углубляться в подробности свиданий с другими родственниками покойных горожан; встреча с дочерью Кеннеди более или менее описывает прием, который я получил у всех. И поведение их не слишком меня удивляло.

Когда запас возможных ходов для дальнейшего расследования истощился, я сел и начал писать книгу «Чудовище Каррика»; примерно то, что вы уже прочли. В последней главе, пользуясь всеми преимуществами, коими полагается обладать ретроспективному взгляду, я попытался сложить головоломку.

Непростая задача. В Каррике гнездилось много тайн, одна непонятнее другой. Почему, стараясь обвинить во всем Кёрка в письменных показаниях, Айкен в наших беседах признал свою вину? Зачем он отравил все население? Почему (меня это озадачивало более всего) ни один из горожан его не осудил?

В последней главе книги я писал, что, быть может, нет смысла искать разумные объяснения поступкам и мотивациям безумца. Айкен умел быть весьма человечным, даже симпатичным, однако же при этом он был сыном своего отца. В мире его разума царили кошмары, не поддающиеся изучению теми из нас, кто полагает себя нормальными. Я ссылался на слова Анны Грубах: «Он словно ветка под водой. Прямая она — или узлом завязана?»

И в заключение я сделал вывод, что Роберт Айкен и впрямь был завязан узлом.

Итак, в конце года рукопись «Чудовища» была почти завершена. Я не жалел потраченного времени. Какое облегчение — взглянуть на события в Каррике объективно и наконец записать их на бумаге. Я намеревался закончить правку и отдать рукопись издателю.

Затем я уничтожу кипу каррикских записей и буду жить как прежде.

Таково было мое намерение.

То было хорошее намерение, очень хорошее — и, как многие хорошие намерения, долго оно не прожило. Я сидел в редакции за столом — после моего решения прошло дня два. Я вносил последние исправления в «Чудовище», временами поглядывая на Некрополь за окном. Как знать, раздумывал я, быть может, смерть одна в силах навести порядок в хаосе бытия. В общем, тут раздался звонок.

— Джеймс. Это комиссар Блэр.

— Комиссар Блэр! — Мы не общались несколько месяцев. — Чем могу служить? — Я знаю, прозвучало бодро, беззаботно. Он ответил не сразу, и мне это не понравилось. Надо думать, после моего столкновения с Карриком я был уже не такой простачок, как прежде, и чуть острее осознавал сложности. Так что пауза в трубке меня насторожила.

— Вероятно, Джеймс, дело скорее в том, чем я могу служить тебе, — мягко ответил он. — Как продвигается книга?

— Неплохо. Надеюсь, она поставит точку. Мне кажется, мое расследование оказалось весьма полезно. — Голос мой звучал неубедительно. — У меня как раз сейчас агония последней редактуры. Но прошу вас — что случилось?

— Как ни жаль мне это говорить, но ты располагаешь не всеми фактами. Появились новые данные. — Невзирая на мягкость и неспешность его голоса, от этих сухих бюрократических оборотов мороз по коже подирал. — Вероятно, мы сможем сегодня встретиться, Джеймс? Да. Я считаю, нам нужно сегодня встретиться.

В три часа дня я шагал в Старый Город, и сопровождали меня ветер с Устья и дождевой шквал. Я подошел к «Последнему менестрелю», толкнул дверь и ступил внутрь. Я хорошо знал этот бар с его пыльными пластиковыми палашами и щитами поверх клетчатых обоев, потускневших под слоями дыма. Младшие репортеры из «Гласа» нередко забегали сюда выпить на ночь. Но сейчас клиентура состояла из обычной горстки тоскливых портретов и другой горстки — посетителей еще тоскливее.