Эд Фалько - Семья Корлеоне

То, что произошло дальше, стало последним, что Сонни помнил о событиях той ночи. Это было одним из тех воспоминаний, обычных для детских лет, которые сначала кажутся странными и таинственными, но с годами проясняются благодаря жизненному опыту. В тот момент Сонни был сбит с толку. Его отец встал и вытер лицо, посмотрел на связанного мужчину, затем развернулся к нему спиной и отошел, но всего на несколько шагов, к двери, и застыл там, совершенно неподвижно, в то время как дядя Сэл достал из кармана, подумать только, наволочку. Из всех троих дядя Сэл был самый высокий, но он сильно сутулился, его длинные руки болтались по сторонам, и он не знал, что с ними делать. «Наволочка». Сонни произнес это слово вслух, шепотом. Дядя Сэл обошел стул сзади и накинул наволочку мужчине на голову. Дядя Питер поднял гвоздодер и взмахнул им… и дальше все в сознании Сонни слилось в одно размазанное пятно. Некоторые моменты он запомнил отчетливо: дядя Сэл натягивает белую наволочку мужчине на голову, дядя Питер взмахивает гвоздодером, белая наволочка становится ярко-красной, дядья склоняются над связанным мужчиной и возятся с веревками. Кроме этого, он больше абсолютно ничего не помнил. Наверное, он как-то добрался назад до своего дома. Наверное, он лег в постель. Однако ничего этого Сонни не помнил, совершенно ничего. Все, что было до наволочки, отчетливо запечатлелось у него в сознании, затем следовал туман, до тех пор пока воспоминания не исчезали полностью.

Долго-долго Сонни не понимал, свидетелем чего ему довелось стать. Потребовалось несколько лет, чтобы сложить детали воедино…

На противоположной стороне Одиннадцатой авеню в окне над парикмахерской занавески затрепетали, затем раздвинулись, и показалась Келли О’Рурк, смотрящая вниз на улицу, — волшебное зрелище, молодое женское тело, залитое светом уличного фонаря, окруженное черными пожарными лестницами, красными кирпичными стенами и черными окнами.

Уставившись в темноту, Келли потрогала свой живот, как непроизвольно делала на протяжении последних нескольких недель, стараясь почувствовать хоть какой-нибудь трепет новой жизни, которая, как было ей известно, уже пустила там корни. Ее родители и братья уже давно отвернулись от нее, за исключением, быть может, Шона, так что какое ей было дело до того, что они о ней думали? В клубе Келли проглотила одну большую голубую таблетку, отчего ей стало легко и беззаботно. Теперь она никак не могла собраться с мыслями. Перед ней были лишь непроницаемый мрак и ее собственное отражение в оконном стекле. Было уже очень поздно, и все постоянно бросали ее одну. Келли положила ладонь на живот, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь. Однако сколько она ни старалась, ей никак не удавалось собрать свои мечущиеся мысли, обуздать, утихомирить их.

Отстранив Келли от окна, Том задернул занавески.

— Успокойся, милашка, — сказал он. — Зачем ты это делаешь?

— Что? — спросила Келли.

— Вот так вот стоишь перед окном.

— А что? Ты боишься, Том, что кто-нибудь увидит тебя вместе со мной?

Положив было руку на бедро, Келли рассеянно уронила ее и снова принялась расхаживать по комнате, глядя то на пол, то на стены. Казалось, она не замечала Тома; мысли ее были где-то в другом месте.

— Келли, послушай, — сказал Том. — Я проучился в колледже всего несколько недель, и если я не вернусь…

— О, только не хнычь, — перебила его Келли. — Ради всего святого.

— Я не хнычу, — обиделся Том. — Я просто хочу объяснить…

Келли остановилась.

— Знаю, — сказала она. — Ты еще ребенок. Я знала это, когда тебя подобрала. Кстати, сколько тебе лет? Восемнадцать? Девятнадцать?

— Восемнадцать, — сказал Том. — Я только хочу сказать, что мне нужно вернуться в общежитие. Если меня не будет там завтра утром, это заметят.

Подергав себя за ухо, Келли уставилась на Тома. Оба молчали, не сводя глаз друг с друга. Том гадал, что видит перед собой Келли. Он гадал об этом с тех самых пор, как она скучающей походкой приблизилась к его столику в баре Джука и пригласила его на танец таким томным голосом, словно приглашала его в постель. Та же самая мысль мелькнула у него в голове, когда после нескольких танцев и одного коктейля она попросила его проводить ее домой. Они почти ни о чем не говорили. Том рассказал, что недавно поступил в Нью-Йоркский университет. Келли рассказала, что временно осталась без работы, что она из большой семьи, но не ладит с родственниками. Ей хотелось бы сниматься в кино. На ней было длинное синее платье, которое обтягивало ее тело от щиколоток до груди, с глубоким вырезом, обнажающим белизну ее кожи, резко контрастирующую с атласной тканью. Том сказал, что машины у него нет, что он здесь со своими друзьями. Келли ответила, что в этом нет ничего страшного, машина есть у нее, и он не стал у нее спрашивать, как у безработной девушки из большой семьи может быть машина. Том предположил, что, быть может, это не ее машина, а затем, когда Келли отвезла его на Одиннадцатую авеню, он не стал открывать ей, что сам родился и вырос в трущобах в нескольких кварталах отсюда. Увидев ее квартиру, Том понял, что машина чужая, однако у него не было времени задавать вопросы, так как они сразу же оказались в постели, после чего мысли его были уже заняты другим. События развивались стремительно, и в каком-то смысле это было для Тома непривычным, и вот теперь он лихорадочно думал, глядя на Келли. Ее поведение менялось ежесекундно: сначала соблазнительница, затем беззащитная девочка, не желающая, чтобы он уходил, и вот теперь в ней начинало проявляться что-то твердое, гневное. Келли смотрела на него, и у нее все напрягался подбородок, поджимались губы. У Тома внутри тоже что-то переворачивалось. Он готовился к тому, что может сказать или сделать Келли, готовился к спору, заготавливал ответ.

— Так все-таки, кто ты такой? — спросила Келли. Отступив к столику рядом с белой фарфоровой раковиной, она облокотилась на него и скрестила ноги. — Ирландско-итальянская помесь?

Том взял со спинки кровати свой свитер. Накинув его на плечи, он завязал рукава на шее.

— Я ирландский немец, — сказал он. — С чего ты взяла, что во мне есть что-то итальянское?

Взяв со столика пачку «Уингс», Келли вытряхнула одну сигарету и закурила.

— Потому что я знаю, кто ты такой, — сказала она. Она театрально помолчала, словно играя роль. — Ты Том Хаген. Приемный сын Вито Корлеоне.

Она сделала глубокую затяжку. За пеленой дыма ее глаза сверкнули загадочным блеском счастья и ярости.

Том огляделся вокруг, внимательно отмечая то, что увидел, — а увидел он лишь дешевую меблированную комнату, даже не квартиру, с раковиной и буфетом у двери в одном углу и кровать, больше похожую на койку, в другом. Пол был завален журналами, пивными бутылками, одеждой, фантиками от леденцов и пустыми пачками из-под «Уингс» и «Честерфилда». Одежда для данной обстановки была чересчур дорогой. В одном углу Том заметил шелковую блузку, которая стоила больше, чем месячная плата за квартиру.

— Я не приемный сын, — сказал он. — Да, я вырос в семье Корлеоне, но никто меня не усыновлял.

— Без разницы, — сказала Келли. — Так кем же ты у нас получаешься? Ирландцем, макаронником или макаронно-ирландской помесью?

Том присел на край кровати. Теперь они с Келли вели разговор. Причем по-деловому серьезный.

— Итак, ты выбрала меня, поскольку тебе было кое-что известно о моей семье, так?

— А ты что подумал, малыш? Что все дело в твоей физиономии? — Келли стряхнула пепел в раковину и открыла воду, смывая его.

— Какое отношение может иметь ко всему этому моя семья? — спросил Том.

— К чему «к этому»? — удивилась Келли, с искренней улыбкой на лице, словно она действительно наслаждалась происходящим.

— К тому, что я проводил тебя домой и трахнул, — сказал Том.

— Малыш, ты меня не трахал. Это я тебя трахнула. — Она умолкла, по-прежнему усмехаясь, внимательно наблюдая за ним.

Том пнул ногой пачку «Честерфилда».

— А это кто курит?

— Я.

— Ты куришь и «Уингс», и «Честерфилд»?

— «Уингс» — когда развлекаюсь с мальчиками. А так — «Честерфилд». — Поскольку Том сразу ничего не ответил, Келли добавила: — Но уже теплее. Продолжай.

— Ладно, — сказал Том. — Итак, на чьей машине ты приехала сюда? Она не твоя. Тот, у кого есть машина, не живет в такой конуре.

— Отлично, малыш, — похвалила она. — Теперь ты задаешь правильные вопросы.

— И кто покупает тебе эти классные шмотки?

— В самую точку! — воскликнула Келли. — Ты совершенно прав. Одежду мне покупает любовник. Это его машина.

— Ты должна ему сказать, чтобы он подыскал тебе жилье получше. — Том обвел комнату взглядом, словно поражаясь ее убогости.

— Знаю! — Вслед за Томом она оглядела свою комнату, казалось, разделяя его удивление. — Тебе нравится эта дыра? Вот где я должна жить!