Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны

– Так уж и все! Но кое-что, конечно. А вот про таковую собачку впервые слышу, честно. А время? Страна? Автор?

– С первого взгляда я сгоряча отнесла эту паштетницу к Возрождению…

В трубке послышался короткий стон, и Александра поспешила добавить:

– Но это, вероятнее, поздняя стилизация. Начала двадцатого века, скажем.

– Увидеть бы мне фото! – воскликнула Марина. – Я бы, наверное, что-то смогла сказать! А страна-то известна?

– Страну определить не решаюсь. Возможно, работа французская или итальянская. На Германию как-то не думается. Слишком уж утонченная манера.

– Клеймо?

– На старом фото разглядеть клеймо?! Даже следа его не вижу.

– Ну да, нечеткое фото не поможет. – Марина была одновременно озадачена и взволнована. – Что же делать, а?

Как многие коллекционеры определенного рода предметов, рабы одной страсти, она тут же начала воспринимать задачу как свою личную. Александра не сомневалась, что в этот миг собеседница желала найти трюфельного пса ничуть не меньше, чем она сама. «А может, больше! – иронично сказала про себя художница. – Мне-то совсем не хочется связываться с этим песиком!»

– Посмотреть бы на эту фотографию, – повторила после затянувшейся паузы Марина. – Хотя бы одним глазом. Как плохо, что ты отстала от жизни и у тебя все еще нет электронной почты! Не понимаю, как ты ведешь дела?! Неплохо зарабатываешь, купила бы хоть простенький ноутбук!

– Сама уже замучилась, – покаянно призналась Александра. – Планирую обзавестись в ближайшее время… Но сейчас мне не до того. Я ведь могу приехать и показать тебе снимок!

– Давай! – Собеседница искренне обрадовалась, и оттого ее голос задребезжал сильнее. Александра снова отдалила трубку от уха, дослушивая окончание фразы: – Я весь день буду дома, доделываю кое-какие мелочи перед праздниками. Надо сдать пару статеек, написать в блог… Заодно покажу любопытную тарелочку, мне привезли из Чехии. Интересно, как ты ее датируешь.

Женщины договорились непременно увидеться сегодня же.

Александра, давно отравленная безалаберной свободой чердачного житья, уже начала томиться в стенах родительской квартиры. Здесь все было раз и навсегда загнано в определенные рамки, и казалось, ничего нового произойти не может. Некогда художница пробовала объяснить матери, почему не желает жить дома, хотя бы изредка. Но ее неуклюжие попытки описать чувство внутренней свободы, которое даровала ей неустроенная чердачная жизнь, разбились об обиду и даже негодование. «А какой еще жизни тебе нужно? – с вызовом спрашивала мать. – Все так живут. Рождаются, учатся, работают, заводят семьи. Потом болезни, старость и смерть. Ты хочешь как-то иначе жизнь прожить? Не получится!»

«Действительно, я хочу жить иначе. Только не знаю как!»

Отложив телефон, женщина смотрела в окно, созерцая столь привычную картину, что зрелище даже не воспринималось полностью ее сознанием. Здесь все было из прошлого, оставшегося в памяти, но уже не трогавшего сердце. И двор, и дом напротив, и комната, где она сидела, и стол, о который оперлась локтем. В ее жизни были трудные моменты, когда и связь с родителями казалась ей навсегда оборванной. Сегодня Александра убедилась, что это не так.

Со вздохом поднявшись из-за стола, она убрала в конверт теперь уже три «реликвии»: фотографию серебряного пса, визитку покойного адвоката и старую датскую открытку. Конверт спрятала в сумку. Выйдя из комнаты, заглянула к матери. Та, устроившись в кресле, пила чай и смотрела телевизор.

– Я уеду на несколько часов, – сообщила художница.

Пожилая женщина переменилась в лице, и Александра поспешила ее успокоить:

– Да не сбегу, не думай, гляди: все вещи оставила, со мной только маленькая сумка. К семи вернусь.

– Ты всегда появляешься и пропадаешь, как привидение! – пожаловалась мать, поднимаясь и провожая дочь к двери. – Мелькнешь, и нет тебя, и была ли, уже сомневаешься…

– Теперь я не пропаду, – пообещала Александра. – Просто у меня срочное дело…

– Дела, дела, только про них и слышу. – Мать ворчала, но без настоящего раздражения, повторяя то, что говорила уже десятки раз в подобных обстоятельствах. – Когда же ты начнешь этими делами прилично зарабатывать? Другая на твоем месте давно бы устроилась… Купила бы себе квартиру. Ты же такими ценными вещами торгуешь!

Засмеявшись, художница поцеловала ее в увядшую мягкую щеку:

– А вот погоди, может, еще заработаю!

Уже на лестничной площадке она расслышала саркастическое замечание, также звучавшее много раз в ответ на ее обещания начать «зарабатывать»:

– Слабо верится!

Все еще улыбаясь, Александра стала спускаться по лестнице.

Судя по тому, что Марина ждала художницу на пороге, открыв дверь и выстужая квартиру, ее нетерпение увидеть фотографию было велико. И все же она больше ничем его не выказала, сердечно обнимая гостью, целуя ее в щеку и впуская в свое жилище. Хозяйка заговорила о погоде, пожаловалась на оттепель, на головную боль, мучавшую ее в такие не вовремя теплые зимние дни, затем на то, что ей сегодня совсем не пишется… Александра, внутренне забавляясь, наблюдала это хорошо разыгранное безразличие.

– Одну строчку тут наклюю одним пальцем, другую – еще где-то… – говорила Марина, провожая гостью в кухню. – И все, издыхаю. Будешь кофе или чай?

Александра попросила кофе. Присев к столу, она расстегнула сумку и неторопливо извлекла конверт. Марина, отворачиваясь к плите, успела это заметить, но не подошла взглянуть. «Она прямо сама не своя от волнения, – отметила про себя художница, доставая фотографию. – Надо бы поосторожнее… Тут может быть что-то серьезное, о чем я понятия не имею. Если вещь краденая, из музея или из частной коллекции… В случае с Ритой нельзя надеяться, что все обойдется! Эта несчастная связалась с криминалом!»

– Любопытно, что скажешь? – произнесла художница, также стараясь скрыть волнение. – Моих познаний тут не хватает, а ты же у нас «серебряная» девушка.

Так она в шутку называла давнюю знакомую, фанатично увлекавшуюся старинным серебром и спускавшую на эту страсть все деньги. Из-за серебра пару лет назад распался брак Марины. Муж, не разделявший ее энтузиазма и не одобрявший бессмысленных, по его мнению, трат, нашел себе женщину более близкую по духу. Марина особенно не горевала, оставшись накануне сорокалетия в одиночестве. Единственный сын, уже студент, жил у своей девушки. Серебро было и его кошмаром. Александра по опыту знала, что страстные коллекционеры очень часто страдают душевной холодностью и черствостью ко всему, что не граничит с их «предметом». Она встречала настоящих маньяков, мономанов, фанатиков одной идеи, которые уже не замечали окружающего мира и даже не могли с уверенностью сказать, живы ли те или иные их родственники. Страсть к собиранию, сродни страсти к игре, алкоголю и наркотикам, порабощала, поглощала и извращала все их мысли, чувства и желания. А удовлетворение, за которым гнался потерявший голову коллекционер, все не наступало.

Марина приблизилась и заглянула гостье через плечо. Когда она протянула руку, чтобы взять снимок, ее пальцы слегка подрагивали, как заметила Александра. Повернувшись на стуле, она пристально следила за выражением лица старой приятельницы, благо та была целиком поглощена созерцанием фотографии. Марина щурилась, ее густые загнутые ресницы почти сомкнулись, отчего темные глаза казались мохнатыми, но художница различала напряженную тьму зрачков. Наконец, хозяйка вздохнула и перевернула лист паспарту, желая взглянуть на оборотную сторону.

Александра вскочила и выхватила картон у нее из рук:

– Здесь не читай! – Она прикрыла нижнюю часть надписи, сделанную Ритой, негодуя на себя, что не позаботилась заранее о том, чтобы Марина увидела лишь лицевую сторону. – Это неважно, написано недавно. А вот это интересно: «Трюфельный пес королевы Джованны». Как, по-твоему, это понимать?

Успела ли Марина прочесть отчаянную приписку, догадаться было невозможно. Так или иначе, фотография и надпись на обороте произвели на нее сильнейшее впечатление. На переносице даже появилась глубокая морщинка – знак серьезных раздумий и сомнений. Обычно смуглое миловидное лицо Марины, выглядевшей удивительно молодо, едва ли лет на тридцать, было совершенно безмятежно. Возможно, потому оно и не старилось по общим безжалостным законам.

– С «трюфельным псом» я еще кое-как определилась. Остроумное решение – сделать паштетницу в виде собаки, ищущей трюфели, – вынужденно продолжала Александра, так как Марина по-прежнему молчала. – Но вот «королева Джованна» меня озадачила. Это реальное историческое лицо или все выражение в целом имеет какой-то особый смысл, которого я просто не знаю? Помнишь, ты купила английские столовые приборы начала девятнадцатого века, которые назывались «Король» и «Королева»?