Эверт Лундстрём - Операция «Отче наш»

– Решу в ближайшие дни, – ответил я.

– Отлично. Так и запишем.

Билл Маккэй испытующе смотрел на меня.

– Тебя ждет серьезнейшая работа, Морган. И большая ответственность.

Я молча кивнул. Мне ли этого не понимать. Но только другой парусный мастер мог бы вполне оценить смысл полученного мной предложения. Изготовить паруса для яхты-претендента!

– Да не волнуйся ты так… – улыбнулся Билл Маккэй. – У тебя будет помощник – Георг-Марстрандер.

Новый сюрприз.

– С ним уже говорили? – спросил я с чувством удивления и облегчения.

– Говорили. Он заинтересован.

Работать вместе с Георгом – что может быть лучше! Нас связывала многолетняя дружба. Один из самых достойных и прямодушных людей, которых я когда-либо знал, он родился и вырос в Марстранде. На дистанциях парусных гонок Георг не раз выигрывал первенство мира и Европы для гафельных и бермудских иолов.

– Что ж… это неплохо, – сказал я.

Билл Маккэй пустил новую спичку в рейс между уголками губ.

– Вот-вот, я так и думал. Мне говорили, что вы с Георгом друзья.

Да, у них явно все продумано… Может быть, потому и обратились сперва к Георгу, чтобы мне было труднее отказаться? Считают мое участие настолько важным, что с самого начала рассчитывали на меня? Я чувствовал себя польщенным, но на душе было тревожно.

– Георг ведь известен тем, что разбирается в парусах, – заметил Билл Маккэй, продолжая изучать выражение моего лица.

– Еще как, – согласился я.

Кому, как не мне, знать об этом. Георг прошел наилучшую школу, не щадя себя проверял каждую новинку на своей собственной яхте. Тысячи часов провел в море у Марстранда, изучая действие ветра и волн на паруса различной формы.

И вот теперь нам с ним предлагают взять на себя ответственность за важнейшую часть яхты-претендента. За ее движитель.

Перед всем миром парусного спорта нам предстоит показать, чего мы стоим. Наши идеи будут оцениваться и проверяться в деле, как никогда прежде. И помогать нам будут полтора десятка работников мастерской Георга.

В кабинете вновь воцарилась тишина.

– У господина Линдберга есть еще вопросы? – спросил наконец директор Хеннинг.

– Да нет, – ответил я. – Пожалуй, я получил исчерпывающую информацию.

Директор Хеннинг встал, и все последовали его примеру.

– Прежде, чем мы расстанемся, господин Линдберг, я должен, пожалуй, упомянуть еще одну вещь. – Директор Хеннинг остановился на полпути к двери. – В своем вступительном слове я говорил о манипуляциях вокруг моей фирмы. Были даже анонимные угрозы. И не исключено, хотя я в это мало верю, что участники проекта могут подвергнуться… скажем так, той или иной опасности. Я считал себя обязанным сделать такое добавление, чтобы господин Линдберг был в курсе.

– Понятно, – сказал я.

Адвокаты проводили меня до двери. Я пожалел, что это не было поручено фрекен Кассель.

– И еще запомни, – заметил напоследок Билл Маккэй. – Марстранд – знатный курорт, но мы-то будем там не в качестве курортников.

– Привет, Морган.

– Чтоб мне провалиться… Давненько не виделись. Пока шло совещание, два кресла в приемной заняли новые лица. В одном сидел Мартин Графф, олимпийская сенсация прошлого года: вопреки всем предсказаниям он завоевал медаль в классе «Темпест». Во втором – Петер Хольм, чемпион мира в классе «Финн».

– Вы тоже получили любовные письма от фрекен Кассель? – спросил я, улыбаясь.

– В чем там дело? – ответил вопросом Мартин.

– Все равно вы мне не поверите, – сказал я, выходя. В ту же минуту в дверях кабинета появилась Анетта Кассель и пригласила моих старых товарищей по парусному спорту.

Я затопил камин в гостиной. Моника любила сидеть с поджатыми ногами перед камином наподобие большой ленивой кошки. И лучше всего мы с ней наслаждались любовью как раз у камина. Откровенно говоря, такие минуты я предвкушал сейчас, глядя, как языки пламени все жарче обнимают поленья дров.

В комнате распространился острый свежий запах горящей березы.

Взглядом метрдотеля я еще раз окинул кухонный стол, где керамические тарелки ждали пиццу, а высокие бокалы – красного «божоле». Мой натюрморт дополнялся бутылкой «арманьяка» и двумя пузатыми коньячными рюмками на буфетной полке.

Звонок телефона прервал мои приготовления. У Моники что-то случилось? Она не может прийти?

– Линдберг… – произнес я с тревогой в душе.

– Морган, мир состоит из разумных и не столь разумных людей…

Я тотчас узнал Голос. Тот самый властный, надменный тон. Именно этот человек звонил мне после того, как я получил письмо адвокатской фирмы Марк и Леффлер.

– Надеюсь, ты принадлежишь к первой категории?

– С кем я имею удовольствие обсуждать мой интеллект?

– С твоим кредитором.

– Компания «Дакрон»?

– В письме от компании «Дакрон», которое ты получил вчера, ясно сказано, что ты ей больше ничего не должен?

– Получил вчера?..– Ну конечно, два письма, полученные мной одновременно с посланием адвокатов, все еще лежали невскрытые на столике в передней. – Минутку!..

Не дожидаясь ответа, я положил трубку рядом с аппаратом и вскрыл большим пальцем письмо компании «Дакрон». В сугубо официальных оборотах до моего сведения доводилось, что оплатить мои долги взялось третье лицо. Морган Линдберг и компания «Дакрон» не связаны больше никакими финансовыми обязательствами. Я снова взял трубку.

– Вот, значит… как дело обстоит, – сказал я.

– Именно так. Но если ты будешь вести себя разумно, мы забудем этот долг.

– И для этого надо? – Я знал ответ до того, как он прозвучал в трубке.

– Отказаться от участия в проекте «Викинг Кеми»… Утешением тебе будет списание долга. Шестьдесят две тысячи, Морган. Разве не щедрое предложение?

– А если я не поведу себя разумно?

– Тогда я и мои друзья потребуем вернуть эти шестьдесят две тысячи крон в трехдневный срок. – Голос звучал спокойно, почти безразлично.

– Не люблю, когда меня вот так нечестно загоняют в угол, – сердито сказал я.

– И не загонят, – если будешь вести себя разумно, Морган.

Словно со мной говорил строгий учитель. Мне особенно не нравилось, как он произносит мое имя. Точно я был какой-то нерадивый школяр.

– Катись ты!..– рявкнул я.

– Повторяю – срок три дня. Мы дадим о себе знать, Морган.

Щелчок в трубке – и я стою как дурак. Кипя от злости.

В эту минуту со двора послышался знакомый звук тормозящих по гравию покрышек. Тачка Моники. Тут же следом подтверждение: три коротких гудка. Мо-ни-ка!

– Привет, чемпион!..– донеслось из распахнутой двери, и она утонула в моих объятиях.

Утонула в буквальном смысле слова: я на голову выше Моники и у меня длинные руки.

Смеясь и задыхаясь, она освободилась от моей хватки.

– Горилла… – вымолвила Моника, снимая плащ, который успел собрать дождевые капли, пока она бежала от машины.

– На улице дождь?

– Спрашиваешь!

Она первой вошла в гостиную. При виде горящего камина обернулась, улыбаясь мне. При желании эту улыбку можно было назвать многообещающей. За желанием дело не стало.

Моника постояла перед камином, протянув руки к огню. Когда мне наскучило созерцать ее спину, я положил ладони на плечи Моники и развернул ее кругом.

– Такая же очаровательная, как всегда, мадмуазель!

– Такой же лжец, как всегда, мсье!

Мы рассмеялись, прекрасно понимая друг друга. Настроение было отличное. Пока мы не углублялись через меру в анализ наших отношений, все шло превосходно. Два живых представителя рода человеческого. Разного пола. Совсем недурно.

Я наклонился и прильнул губами к ее левой щеке, чуть ниже глаза. Там, где щеку украшал шрам – напоминание о стеклянной колбе, которая взорвалась во время не слишком удачного эксперимента в бактериологической лаборатории.

Моника крутнула головой и принюхалась, словно белка.

– Что-то горит.

В несколько прыжков я очутился на кухне и успел спасти пиццу от полного обугливания. Моника мягко улыбнулась, садясь за стол.

– Поскребем уголь ножом, – сказала она. – И нажмем на вино, чтобы не чувствовать привкуса.

Даже я не назвал бы Монику красавицей, но она мне чертовски нравилась. Толковая, сердечная и веселая. Не знаю, приведет ли какую-либо женщину в восторг такая характеристика, но меня она вполне устраивала. Будь Моника килограммов на пятнадцать потяжелее и будь ее руки посильней, я взял бы ее матросом на «Шерп». Высшая похвала в моих глазах.

– А теперь давай рассказывай… – сказала она.

– О чем? – я изобразил непонимание.

– Ты плохой актер. Тебя же распирает.

Между кусками горелой пиццы и глотками красного вина я поведал ей о совещании у адвокатов Марк и Леффлер. Рассказал про Билла Маккэя, про Кубок «Америки», про Марстранд. О парусах. Но умолчал о Голосе.

Моника внимательно слушала меня. Она перестала есть. Пицца с анчоусом, помидором, маслинами и пресным сыром остывала на ее тарелке.