Любимый незнакомец - Эми Хармон

– Она завидовала маме, – прошептала девочка. – Говорила ей гадости и однажды попыталась поцеловать папочку. Не верьте тому, что она говорит. Она плохая.

Вот же черт. Мэлоун примерно так и решил, едва эта миссис Терстон раскрыла свой накрашенный рот.

– Есть у тебя родня? Найдется к кому поехать? – спросил он у Дани. Он надеялся, что родня есть. Господи, пусть у нее будет родня.

– У меня есть дядя Дарби и мои тэты, – мягко отвечала она. – И еще дедушка, но он странный.

– Тэты? Что это значит? – Он знал иностранные языки, но это слово слышал впервые.

– Мамины тетки. Тетка Зузана, тетка Вера и тетка Ленка.

Семья ее матери. Восточноевропейские имена.

– Твои тетки тебя любят? – брякнул он и сам смутился своего вопроса. Но ему нужно было знать.

– Да. Они меня любят. – Этот уверенный ответ чуть унял точившую его тревогу. Ему не хотелось, чтобы девочка оказалась у типа вроде Дарби О’Ши. Он подумал, что дядей Дарби она называла как раз его.

– Значит, у миссис Терстон ты не задержишься, – заверил он. – Мы позвоним твоим теткам.

Он провел девочку вокруг дома, к парадному входу, и стоял рядом с ней, пока из дома на носилках выносили накрытые простынями тела ее родителей – коронер как раз велел их увезти. В битве на Сомме Мэлоун повидал немало смертей, но эта сцена показалась ему куда более душераздирающей.

Девочка кинулась к телам и стала молить санитаров, чтобы те дали ей проститься. Мужчины, которые как раз собирались грузить носилки в кузов кареты скорой помощи, застыли в неловком молчании.

– Какого черта, Мэлоун? – рявкнул Мерфи, но Мэлоун даже не обернулся. Его мать умерла, когда ему было двенадцать – почти столько же, сколько теперь Дани. И ему позволили с ней проститься.

Мэлоун подошел к девочке. Мысленно перекрестившись, он осторожно отогнул покрывавшую носилки материю и открыл лицо Джорджа Флэнагана, а следом лицо его жены.

Дани Флэнаган, укутанная в его пальто, поцеловала каждого из родителей в щеку. Слезы струились у нее по лицу, но она больше не всхлипывала. Потом она отошла и, крепко сжимая в руках Зайчика, молча смотрела, как их тела погрузили в машину и увезли.

ЯНВАРЬ 1938 ГОДА

Майкл Мэлоун не был в Чикаго с тех пор, как в тридцать первом помог упрятать за решетку Аль Капоне. Бедный великий Аль. Теперь он сидит в камере в Алькатрасе. Мэлоун подумал, что даже в Алькатрасе он теперь, в первый день нового года, оказался бы с большей охотой, чем здесь, на чикагском кладбище.

Почти весь прошлый год Мэлоун провел на Багамах, расследуя дело об офшорных счетах и отмывании денег, и загорел дочерна, зато сегодня мерз так, как никогда прежде. Он отвык от чикагской погоды. Но к тому, что Айрин больше нет, он был готов. Они слишком давно жили врозь.

Его сестра Молли написала ему через пару дней после Рождества:

Лирин умерла. Что мне делать?

Он вернулся в дом в южном районе Чикаго, туда, где вырос. Правда, теперь это место уже не казалось ему родным домом. Молли ему обрадовалась. Ее дети выросли, а они с мужем, Шоном, поседели и исхудали.

– Ты совсем не стареешь, младший братишка. – Молли обняла его и расцеловала в обе щеки. Но оба они знали, что он здорово изменился.

Он смотрел, как купленный им гроб, белый с нарисованными по углам розами, опустили в землю рядом с маленьким надгробием Мэри и плитой в память о Джеймсе. Молли плакала, но Майкл подозревал, что то были слезы облегчения. У Молли своих хлопот хватало, и Айрин была для нее обузой. Он следил за тем, чтобы у Айрин всегда имелась крыша над головой и деньги на банковском счете, но заботилась о ней Молли. И ей это было нелегко.

На похороны пришли отец Кэрриган, Шон и Молли. Больше никого не было. А Майкл чувствовал лишь, что страшно замерз.

Ему придется снова уехать. И очень скоро. Нельзя задерживаться в старом доме, даже если у Чикагской организации теперь новые главари, а бутлегерские войны двадцатых годов остались в прошлом. Ему не нравилось жить в доме у Молли. Из-за него – и неважно, надолго ли он приехал и насколько осторожно себя вел, – в доме делалось небезопасно. А не наоборот.

Слух о его приезде разлетелся по городу, но он все равно изумился, когда спустя два дня в дверь постучал Элиот Несс. Под голубыми глазами Несса набрякли мешки. В руках он держал коробку с бумагами.

– Я слышал об Айрин, Майк. Мне очень жаль. – И Несс в знак уважения снял шляпу. Он, как и прежде, носил волосы на прямой пробор, и, хотя ему уже минуло тридцать четыре, в его облике до сих пор сквозило что-то мальчишеское – черта, из-за которой одни его недооценивали, а другие обожали.

Мэлоун кивком ответил на соболезнования и отступил в сторону, приглашая Элиота войти. Молли выскочила из кухни поприветствовать знаменитого борца с бутлегерством. Она спросила, как поживает его жена Эдна, выросшая в доме по соседству, посетовала о кончине его матери Эммы – та умерла с месяц назад. Задерживаться Молли не стала. Она принесла им стаканы, бутылку солодового виски и плотно прикрыла за собой дверь в гостиную. Она знала, чем они оба занимаются. Или занимались. Несс больше не работал на министерство финансов.

– Слышал, ты теперь в Кливленде, – сказал Мэлоун, наполняя стаканы.

– Да. Перебрался туда в августе тридцать четвертого, еще до того, как ушел из министерства. Где-то через год мне предложили стать главой общественной безопасности, – отвечал Элиот, приняв стакан, который ему протянул Мэлоун, и с благодарностью сделав глоток. Раньше он не пил. Не хотел прослыть лицемером. Но сухой закон уже давно отменили.

– Что еще за глава общественной безопасности? – спросил Мэлоун. Он пристально разглядывал янтарную жидкость в своем стакане. Виски ему не хотелось. Если он сейчас начнет пить, то вряд ли сумеет остановиться.

– Мне подчиняются полиция и пожарные. Я вроде как… отвечаю за безопасность в городе.

– Начальствуешь над начальством?

– Что-то в этом роде. – Элиот отвечал неторопливо – точно так, как помнил Мэлоун. Эта манера говорить, всегда казавшаяся Мэлоуну располагающей, делала Несса старше, чем он был на самом деле, а собеседника принуждала внимательно