Фаина Раевская - Пятнадцать суток за сундук мертвеца

— И чего ты приперся?

— Кхм… Я уже сообщал Афанасии, что имею кое-какое отношение к искусству. Если быть совсем точным, я являюсь совладельцем арт-галереи «Блюз»…

Прохор сделал многозначительную паузу, ожидая от нас какой-нибудь реакции. Мы с Клюквой — люди, далекие от высокого искусства. Не то чтобы мы совсем в нем не разбираемся: несколько раз даже выбирались в Третьяковку и на выставку в ЦДХ. Причем от выставки у меня остались воспоминания лишь о длиннющей очереди за билетами, жутком холоде и невыносимом желании сходить в туалет. Сама экспозиция как-то стерлась из памяти. В общем, сообщение Прохора о месте работы впечатления на нас не произвело. Однако это странно! Если вспомнить, где и как я познакомилась с Прошей и приплюсовать сюда его одежку от рыночного кутюр, то возникает вопрос: а не засланный ли казачок? По моим представлениям, совладельцы чего-нибудь (банка, нефтяной компании или арт-галереи) выглядят как-то иначе. И уж, во всяком случае, фонари под глазом не носят! Поэтому я насторожилась и подозрительно сощурилась.

— Короче, Склихосовский! — поторопила Клавдия Прохора.

— Я хочу купить у вас обе картины! — выпалил он на одном дыхании.

Недовольство Клюквиной как ветром сдуло. Она широко улыбнулась и торжествующе посмотрела в мою сторону. А я, обрадовавшись случаю избавиться от Фиминой мазни, воскликнула:

— Да забирай бесплатно! Мы будем только рады изб…

Клавка отвесила мне увесистый подзатыльник, и я заткнулась, а она радостно запела:

— Чего ж мы на улице-то стоим! Прошу, прошу… Подобные вопросы на ходу не решаются. Сейчас чайку-кофейку попьем, все обсудим, еще раз на полотна взглянем! Пройдемте!

Клавка подхватила Прошу под руку и, весело щебеча, увлекла его в подъезд. В эту минуту я впервые в жизни вспомнила, что, помимо русского литературного языка, есть еще и разговорный. Мои великовозрастные ученики, слава богу, владеют им в совершенстве, и я успела кое-чему у них научиться.

Дома Клюквина развила чрезвычайную активность. Прохора она усадила в удобное кресло и мгновенно материализовала безупречно накрытый к чаю стол. Меня, к примеру, Клюква не кормила черной икрой, шоколадом «Моцарт» и вишневым вареньем (его я сама втихаря таскала из Клавкиных запасников). Обида, возникшая еще у подъезда, зрела с невероятной быстротой и вскоре приобрела угрожающие размеры. Проше суета вокруг его персоны явно нравилась. Он вальяжно закинул ногу на ногу, слопал три (!) бутерброда с икрой и полвазочки карамелек. Жизнь показалась мне совсем пресной. Я затаилась в предвкушении контрольного удара. Почему-то очень хотелось нанести этот удар в здоровый глаз Прохора.

— Так, ну а теперь поговорим о деле, — вежливо напомнила Клюква. — Значит, говоришь, желаешь купить наши картины. И какая цена? Предупреждаю, стоимость данных шедевров нам хорошо известна! Мы специально экспертов из Третьяковки приглашали. И вообще, мы тоже кое в чем разбираемся. Вон, Афанасия у нас почти искусствовед!

Ощутив собственную значимость, я важно надула щеки, решив позже напомнить Клавке, что искусствовед и филолог — суть разные вещи.

Проша нервно заелозил в кресле.

— Э-э, понимаете ли, дамы, — робко заговорил он. — Мы только месяц как открылись. Вернее, даже не открылись еще. Если повезет — через десять дней заработает первая экспозиция. В связи с этим купить картины более чем за триста долларов мы не сможем.

Прохор с сожалением развел руки в стороны. Клавка восторженно пискнула, но тут же взяла себя в руки:

— Смеешься?! Да ты икры сожрал больше! Не-ет, меньше чем за пятьсот не отдадим. Каждую!

На меня навалилась ужасная слабость. Отвалить за «Демократию» и зеленых шахтеров такие деньги! Подозреваю, что Прохор еще меньше нас разбирается в живописи, раз предлагает подобную сделку.

Совладелец арт-галереи напыжился, вспотел, закатил глаза и через полминуты выдохнул:

— Согласен! Когда можно забрать картины?

— Картины против денег, — припечатала я. — Как говорится, утром деньги, вечером стулья, вечером деньги — утром стулья. Дальше по тексту.

Резкий звонок в дверь прервал приятную беседу. Душа у меня переместилась в район пяток, и я шепотом спросила:

— Кто это?

Клавка, воодушевленная удачной сделкой, отстранение пожала плечами:

— Открой и узнаешь.

На цыпочках я прокралась к входной двери и замерла. Посетитель еще раз позвонил, а потом забарабанил в дверь чем-то очень тяжелым.

— Кто там? — просипела я.

— Кто?! — взревел Сашкин голос. — Это ваш ум, честь и совесть!

Я метнулась обратно в комнату и без сил плюхнулась на диван, обреченно выдохнув:

— Сашка пришел.

Взгляд Клюквиной заметался по углам комнаты в поисках надежного укрытия.

— Откроешь? — спросила я, заранее зная ответ.

— Ха!

Стук в дверь сделался невыносимым.

— Может, я открою? — предложил Прохор.

— Давай, — быстро согласилась я. — Только очки сними. На всякий случай.

Прохор снял очки и вышел в коридор. Мы с Клюквиной прислушались. Стук в дверь прекратился. Зато раздался какой-то странный глухой удар, всхлип, и на пороге возникло то, что еще утром было Сашкой, а сейчас более всего походило на Кинг-Конга-убийцу.

— Мама! — простонали мы с Клавкой и, не сговариваясь, полезли под журнальный столик.

Ткнувшись пару раз в мосластый клюквинский зад, я пожалела, что в свое время не купила большой обеденный стол — там все-таки намного просторнее!

Кое-как угнездившись под миниатюрной столешницей, мы с Клавдией обнялись и дружно задрожали.

«Господи, пронеси мимо сию карающую длань! — взмолилась я. — Нет на мне столько грехов, честное слово. Наоборот, стараюсь только добро делать. Так нешто за это наказывать? Ты вспомни, сколько я за свою жизнь старушек через дорогу перевела и бездомных собачек домой перетаскала? И потом, у меня самая гуманная профессия в мире. Аминь!»

Прочитав молитву, я осторожно высунулась из укрытия. Сашка стоял возле столика, уперев руки в бока, и гневно сверкал очами.

— Саш… — всхлипнула я и осеклась.

Весь вид Шуши говорил о том, что наш с Клавкой смертный час приближается со скоростью света. Хлопнула входная дверь.

— Ну, вражина, берегись, — разозлилась Клюквина, вылезая из-под стола. — Ты только что сорвал нам сделку на тысячу долларов. И кто ты после этого?

Позавидовав Клавкиному бесстрашию, я проявила благоразумие и поудобнее устроилась под столом.

— Короче, так, — продолжала Клюквина, — ты нам должен штуку баксов. Ну, и плюс проценты за моральный ущерб. Итого… Две с половиной тысячи американских рублей. Поторопись, Сашок, а то счетчик включится!

Я выглянула из своего укрытия, чтобы не пропустить самое интересное. Саня по-прежнему молчал, но его лицо постепенно приобретало нормальное, почти человеческое выражение. Шестое чувство подсказало мне, что опасность физического уничтожения миновала и можно выбираться на волю. В этот момент на пороге комнаты возникли два милиционера с автоматами Калашникова на шее. За их спинами маячил Прохор. Что-то в нем неуловимо изменилось, но что именно, было пока неясно. Я решила проявить осторожность и не спешить покидать уже насиженное место под столом.

— Вот он, — указал Проша на Сашку и снова скрылся за спинами блюстителей порядка.

— Та-ак, граждане, что здесь происходит? — спросил пожилой милиционер с погонами лейтенанта.

Мы с Клавкой обменялись красноречивыми взглядами и временно онемели, а Александр Михайлович почему-то обрадовался:

— Здорово, мужики! Чего всполошились? Ничего страшного здесь не происходит. Я вот свататься пришел… Только девчонки между собой никак не договорятся, кто замуж за меня пойдет. Вот и повздорили малость. Нет, я, конечно, готов на обеих жениться, но, увы, закон это запрещает! А я закон уважаю! Давайте выйдем в коридор, я вам еще кое-что объясню…

Милиционеры повели автоматами и неохотно последовали приглашению. Причем один из них встал так, чтобы видеть и то, что происходит в коридоре, и не упускать из виду нас. Я, кряхтя, выбралась из-под стола и уселась на диван рядом с Клавдией. Прохор робко протиснулся в комнату и опустился рядом со мной. Только теперь удалось рассмотреть произошедшие в нем изменения: под вторым глазом у бедняги зрел брат-близнец соседнего фонаря. Жалко парня, уже второй раз из-за своей доброты страдает! Помнится, кто-то говорил, что добро должно быть с кулаками. Но нельзя же так буквально и за столь короткий промежуток времени! Хотя есть люди, которые всю жизнь получают тумаки и затрещины. Был у нас подобный экземпляр в институте. Где-то до третьего курса Леха Пименов (так звали это ходячее недоразумение) ничем не выделялся из общей массы студиозусов. Ну разве только своим хроническим невезением. Если где-то с крыши падала сосулька с крыши, то Леха непременно оказывался в нужном месте и в нужное время. Опасности и неприятности подстерегали парня буквально за каждым поворотом. Кстати, наш факультет располагался в здании бывшей школы имени Лаврентия Павловича Берии. Может, это обстоятельство, а может, просто длительное отсутствие капитального ремонта служило источником постоянных сюрпризов: то пол провалится, то потолок рухнет, то прорвет канализацию и затопит деканат… В общем, дерь… в смысле, проблем хватало. И почему-то все они сыпались именно на Лешку. Причем в прямом смысле: штукатурка на голову, нога, попавшая в дырку в полу; дверь в туалет заклинивало именно тогда, когда там предавался размышлениям Пименов. Короче говоря, жизнь бедолагу не баловала. К середине третьего курса он решил круто изменить свою судьбу и вступил в «Общество адвентистов седьмого дня». Все бы ничего, да только Леха принялся проповедовать какую-то ересь среди широких студенческих масс. Попервоначалу над ним смеялись, а потом он настолько всем надоел, что его вежливо выслушивали и давали по шее. Таким образом, невезучий Пименов путем проб и ошибок выяснил: предначертанное судьбой не изменить. Он плюнул на адвентистов и принял жизнь такой, какая она есть. Может, и Прохор входит в касту любителей тумаков?