Гунар Цирулис - Гастроль в Вентспилсе

— Где у вас бумага? Я напишу на машинке акт осмотра квартиры.

— В верхнем ящике. А сберкнижка, которую вы, очевидно, ищете, лежит с правой стороны, — язвительно сказал Гринцитис.

Глядя, как майор умело и быстро исследовал содержимое ящиков стола, осмотрел отделения полки и бара, прощупал обивку кресел и в поисках тайника даже простучал подоконники, Тедис с горькой улыбкой вспоминал, как он сам проводил обыск в квартире Румбиниека, как не хватало ему этой сноровки. Тем не менее здесь результаты были еще более скудными.

— Сберкнижка ни имя Иманта Рейнисовича Гринцитиса с вкладом на сумму четыреста рублей, — диктовал майор. — Перчатки из искусственной замши с темним пятном на большом пальце правой руки. Два порожних пузырька и пипетка. Неоткупоренная глиняная бутылка с черным Рижским бальзамом. Пишущая машинка марки «Континенталь» с фирменным номером 980664. Подписи: ваша, Гринцитиса и понятых свидетелей. Все.

— Вы что же — совсем один тут проживаете? — обратился майор к Гринцитису, облачившемуся за это время в темный костюм. — Хоть бы собаку завели, все-таки живая тварь встретит дома, обрадуется хозяину.

— С животными мне не везет, — ответил Гринцитис. — Прежние хозяева квартиры оставили мне своего кота, а тот в марте удрал, да так и не вернулся. Потом я обзавелся симпатичным таким хомячком, до того был ручной, что я даже клетку не запирал. Ночью зверек нагуляется по комнатам, днем спит у себя в клетке. А однажды вечером пришел домой поздно, и подвернулся он мне под ногу — я не успел даже свет включить. — Он прикрыл рукой лицо. — Только косточки хрустнули. Два дня я ходил как больной... Перед Ивановым днем купил на рынке щенка. Мальчуган, который мне его продал, говорил, что мать щенка две медали имеет и отец чистокровная гончая. А у бедного Джерика задние лапы были парализованные. Лечил его рыбьим жиром, витаминами, но он даже по лестнице подниматься не мог. Сколько можно мучить несчастное животное? С большим трудом достал через знакомых яду, потом труп утопил в Венте. Вести пса к ветеринарному врачу было просто свыше моих сил.

— А на шею, наверно, привязали камень потяжелее? — поинтересовался Блумберг. — Так что течение навряд ли его унесло.

— Наверно, надо было, но я не смог, — со вздохом признался Гринцитис. — Положил в фанерный ящик и бросил с моста. За эти дни уже, наверно, в море унесло.

Разговор Яниса Селецкиса с Чипом проходил более откровенно. Поначалу задержанный, конечно, пытался разыграть недоумение, даже строил из себя жертву чьих-то злых козней, но, познакомясь с подписанными показаниями Пумпура и Сильвы, быстро сдался и разговорился даже чересчур. Рассказывал о своем искалеченном детстве, одинокой юности, о благих намерениях, осуществлению которых всегда мешали злые силы. Похоже было, самобичевание доставляло ему наслаждение. Выяснив все необходимое, Селецкис решил не терять времени понапрасну и усадил Чипа за стол.

— Возьмите перо, бумагу и напишите все собственноручно. Потом присовокупим к делу ваше признание.

Так появился на свет документ, язык которого свидетельствовал, что Дзинтар Вульф не впервые подвергался допросу и знаком с канцелярским стилем следственных органов.

«Вопрос: как я связан с судовым поваром Гунтисом Пумпуром. Отвечаю: с Пумпуром познакомился в 1974 году зимой, какого числа не помню, в ресторане «Страуме», где он просил меня познакомить его с девочками. Под конец не хватило денег рассчитаться за столик, и я согласился купить у него четыре мотка шерсти мохер. Заплатил ему честно, поэтому на другой день Пумпур спросил, не хочу ли я по такой же цене купить целый килограмм. Я согласился, потому что мои знакомые в деревне как раз искали шерсть. Судно Пумпура ходило на западногерманской линии, он сказал, что может привезти еще, только нужны деньги. У меня случайно оказалось несколько марок, которыми один иностранец заплатил мне за водку. Потом я еще несколько раз давал Пумпуру валюту, когда и сколько — теперь не помню, и он привозил мне мохер, который всегда оставлял в условном месте, недалеко от нефтепорта. В последнее время у меня стало плохо со здоровьем, потому в деревню сам езжу редко. Нитки передавал одному знакомому, которого знаю по кличке «Мастер» и у которого есть мотоцикл с коляской. Но он потерял совесть, запрашивая каждый раз все больше комиссионных. Поэтому во вторник поехал в Ужаву к своей двоюродной сестре Сильве Калнынь я оставил у нее две пачки мохера, которые она обещала продать по пятнадцати рублей за моток.

Вопрос: чего я во вторник делал в доме шестнадцать по улице Селгас. Отвечаю: ничего не делал, только искал Гунтиса Пумпура, он там живет во флигеле на верхнем этаже. Но его не встретил. Когда второй раз приехал, у дверей увидел милицейскую машину и дальше не пошел, потому что думал, не за Пумпуром ли. Был у него также вечером в понедельник. Он дал мне чемодан с шерстью, хотел еще дать, но я столько нести не захотел. Поэтому во вторник приехал на машине. В понедельник, когда поднимался по лестнице, видел неизвестного мужчину, выходившего из квартиры, из которой — не помню. Воротник пальто у него был поднят, на лестнице было темновато, но думаю, узнал бы его при встрече. Лицо показалось мне знакомым, но я не присмотрелся, я тоже не хотел, чтобы меня узнали.

На вопрос, скупал ли я корпуса радиоприемников «Сикура», чистосердечно признаюсь, что мне принадлежит приемник «Сикура», который полгода назад я купил в комиссионке, но моряки мне никогда не предлагали, потому что на них нельзя заработать. Батарейки еще не менял и в нутре у него не копался.

Вопрос: знаком ли я с Артуром Румбиниеком. Признаю, что первый раз в жизни слышу это имя и предъявленную фотографию также вижу первый раз. С Эмилем Мендерисом в компании бывал, играли в карты, мне известно про его связь с Сильвой, но ничего больше об этом сообщить не имею. Нового директора комиссионного магазина никогда не встречал.

О том, как провел конец дня в понедельник, могу сообщить следующее: из дому вышел около четырех часов, потому что хотел до пяти часов поспеть в нефтепорт и встретить моряков, возвращающихся из Канады. Это могут подтвердить Виктор Загайло и Адам Тирелис, в доме у которого мы ужинали и говорили о последних международных событиях. Поэтому я немного опоздал и к Пумпуру пришел около девяти часов. Он был уже навеселе и до двенадцати часов ночи не отпускал меня. Время помню хорошо, потому что по радио играли гимн, когда я укладывал его спать.

Правильность всех этих сведений подтверждаю собственноручной подписью.

Сведения, сообщенные Яункалну знаменитым вентспилсским коллекционером, были намного меньше по объему, но зато важнее по существу. Да, последнюю свою корреспонденцию он отнес на почту в понедельник вечером, когда вывел на прогулку собаку. Это было ровно в половине одиннадцатого, он хорошо помнит, потому что проверил свои часы по настенным в помещении междугородного телефона, он еще спросил, не получены ли марки какой-либо новой серии. Оказалось, имеется новый юбилейный блок, которым он наверняка мог бы порадовать своего пражского корреспондента. И хорошо, что он еще не успел бросить в ящик это письмо. В то время, когда он наклеивал только что купленные марки, вошел мужчина в коричневом плаще с поднятым воротником и в кепке. Филателист обратил на это внимание, потому что угрожающе зарычал его пес. Мужчина бросил в почтовый ящик письмо и сразу же ушел. После этого коллекционер отправлял свои остальные письма.

— Скажите, товарищ Козловский, — спросил Яункалн, — вы узнали бы этого мужчину, если бы мы вам его показали?

— Отчего нет? Правда, Рексис сделал бы это еще лучше. Уж если он кого невзлюбит, так на всю жизнь, но бедняга еще не научился разговаривать... Нельзя ли еще раз поглядеть на ваше удостоверение? Вы в самом деле из милиции?

Рассеяв свои сомнения, Карлис Козловский отворил дверь комнаты. До этой поры разговор происходил в передней, где карие глаза боксера Рексиса неотступно следили за каждым движением Яункална.

— Вы уж не обессудьте, но мы, филателисты, должны соблюдать меры предосторожности. Одного в Риге даже убили из-за коллекции. Вы, наверно, не представляете себе, какова ценность этих альбомов с почтовыми марками. У меня, конечно, нет таких уникальных экземпляров, как красно-коричневая марка острова Святого Маврикия или Вольного Орана, но кое-что из отмеченного в каталогах брака, опечаток и изъятых из обращения выпусков имеется. Иностранные коллекционеры платят за такие марки по нескольку тысяч долларов. И вывезти марки намного проще, чем золото или драгоценные камни... У меня есть все серии, выпущенные в Латвии, — коллекция перешла ко мне от деда, а он начал собирать ее чуть ли не в конце прошлого века. Может, хотите взглянуть?

— В другой раз — с большим удовольствием, — Яункалн стал поспешно прощаться. — Значит, договорились, через несколько часов я вам позвоню.