Владимир Кашин - Следы на воде (Справедливость - мое ремесло - 6)

- Теперь вспомнил точно. Пятнадцатого октября я уже был в Лиманском, а не в Беляевке.

- Выходит, можно припомнить все и через три года, - не удержался Келеберда.

Коваль знал, что в результате нерадивости тогдашнего участкового инспектора установить, в какой день прибыла в Лиманское "медсестра Валя", теперь очень сложно - Чемодуров жил у Нюрки непрописанным. Оставалось разыскать документ, если таковой существует, о назначении его на работу и сверить даты. Столько набегает сразу вопросов: где паспорт Чемодурова, кто назначил его "медсестрой" в глухой сельский медпункт... Но все это не главное, все это потом... Нельзя топтаться на одном месте...

- Почему вы вдруг оставили Беляевку, уехали сюда и затеяли весь этот маскарад? У вас для этого были серьезные причины? - строго спросил Коваль.

Чемодуров покосился на него и глянул на Келеберду.

- Я должен ему отвечать?

- Да, - подтвердил тот. - Полковник Коваль все эти годы разыскивал вас.

Они решили с Дмитрием Ивановичем пока не касаться ночного нападения Чемодурова в лимане. Этот эпизод в конце концов не имел решающего значения, а протокол лишил бы Коваля, как пострадавшего, возможности принимать участие в дознании. Пусть Чемодуров не подозревает, что Коваль его признал, и теряется в догадках, почему милиция пришла в дом сторожихи.

- А-а-а, - Чемодуров, казалось, только теперь по-настоящему обратил внимание на Коваля. - Жалко, жалко, - протянул он, пристально вглядываясь в полковника, который был до сих пор для него лишь пенсионером-дачником. Жалко, - повторил он, не объясняя смысла. Явно пожалел, что не утопил его в лимане.

В кабинете становилось все жарче. И не только от южного солнца, которое поднималось все выше и било в глаза.

Чемодуров морщил лоб. Словно обдумывал, как лучше отвязаться от настырных милиционеров. Коваль и Келеберда терпеливо ждали, будто предоставляя время для обдумывания ответа.

- Причины были. И серьезные, - наконец не выдержал молчания Чемодуров. - Но это мое личное дело.

- А вы поделитесь, и мы увидим, насколько они серьезные, - с легкой иронией в голосе предложил Коваль.

- Это мое личное дело, - повторил подозреваемый.

- В таком случае придется нам самим сказать. И молчание будет не в вашу пользу.

- Если все известно, - вздохнул Чемодуров, - чего же спрашивать... Понимаю... Это она... И здесь меня нашла...

- Кто "она"?

- Гулял с одной. Познакомился, когда учился в медицинском училище. Осенью сказала, ребенка ждет... жениться требовала... - Чемодуров выдавливал из себя слова, будто вспоминал забытые подробности. - Но у нее были и другие любовники. Я не дурак... Вообще, - вдруг оживился он, - по нынешним несправедливым законам мы женщинам выданы с головой... И я решил удрать, пока все перемелется...

- Как ее фамилия? Адрес? - спросил майор, записывая показания.

- Этого я вам не скажу. И не требуйте, если для вас что-нибудь значит женская честь.

"Он ко всему еще и большой нахал!" - подумал Коваль. И, увидев в глазах майора неприкрытое возмущение, улыбнулся: если для Келеберды похотливость подозреваемого была новинкой, то Коваль знал об этом, еще когда работал над беляевским делом Гуцу. Беседовал и с той девушкой, с которой встречался Чемодуров. Она не предъявляла никаких претензий и вскоре вышла замуж.

- Значит, в Беляевке растет ваш ребенок? - строго спросил Коваль.

- Не мой, не мой! - горячо возразил парень. - Я же говорил. Может, и не родился.

- Чего же было удирать, переходить на такое тяжелое, можно сказать, нелегальное положение?

- Родит... не родит, мой или не мой! Докажи, что ты не верблюд. Суд поверит ей, а не мне, - и плати восемнадцать лет. Я бы повесился от такой несправедливости!

- Да, несправедливость самая тяжкая обида для человека, - согласился Коваль и неожиданно спросил: - Куда вы, Чемодуров, дели свое ружье?

Огорошенный неожиданным вопросом, он вытаращился. Потом сухо сглотнул слюну, словно ему вдруг свело судорогой горло, и после паузы прохрипел:

- Какое еще ружье?

- Ваше... Из которого вы застрелили на Днестре Михайла Гуцу.

- Пятнадцатого октября днем, - вставил майор.

Чемодуров все еще не мог опомниться.

- Какого Гуцу? - наморщил он лоб и пожевал губами, как будто разговаривал сам с собой.

- Вы не знали такого в Беляевке?

- Впервые слышу...

- То, что ружье зарегистрировано на ваше имя, установлено, - сказал Коваль. - Баллистическая экспертиза подтвердила, что Гуцу убит именно из этого ружья. Картечь, хранившаяся у вас дома, идентична той, которая изъята из трупа. Все зафиксировано в документах этой папки. - Дмитрий Иванович подвинул к себе дело Чемодурова и положил на папку руку. - После того, как нашли ваше ружье. На дне протоки.

Чемодуров низко наклонил голову. Руки, которые до сих пор сравнительно спокойно лежали на коленях, соскользнули и повисли. Он сразу весь сник. Вспоминая преступления, вменявшиеся этому человеку, и его ночное нападение, которое до сих пор отдавалось болью во всем теле, Коваль не проявлял к нему, казалось бы, вполне оправданной злости. Сказывалась профессиональная привычка прятать глубоко собственные настроения, чтобы не утратить необходимой объективности и беспристрастности.

- У нас есть свидетель - гражданин Адаменко, который в тот день видел ваше преступление. Мы его сейчас вызвали на очную ставку.

...После того как Коваль показал Чемодурову фотографию его ружья, найденного в воде, особенно же после очной ставки с Адаменко, тот понял, что выкручиваться бесполезно.

- Он первый стрелял в меня, прицельно, - прошептал Чемодуров. - Вот и свидетель Адаменко подтверждает... Я сначала только в воздух выстрелил. Да, да... А потом, у меня это была необходимая оборона, - вдруг сообразил он и даже ободрился. - Второй раз я, конечно, стрельнул в его сторону. В ответ... А вы что хотели, чтобы он меня убил? Я не знаю, попал или нет, бросился удирать... Боялся, что прицелится как следует и будет мне хана... Но я не хотел убивать, честное слово! - Он смотрел умоляюще то на Келеберду, то на Коваля.

- Почему Гуцу стрелял в вас? - спросил Коваль.

- Гуцу забрал мои сети, а я требовал, чтобы он отдал назад, захлебывался словами Чемодуров. - И начал стрелять... Я не стерпел и тоже выстрелил.

Кое-чему из слов Чемодурова, зная его импульсивный, своевольный характер, Коваль мог поверить.

- В котором часу произошла у вас стычка с Гуцу?

- Где-то около пяти...

- Экспертиза свидетельствует, что Гуцу жил еще несколько часов после вашего выстрела. Его можно было спасти...

- Я испугался, когда увидел, что он упал...

- А говорите, не знали, попали или нет.

- Я был сам не свой... Признаю, что стрелял, признаю, но...

- Не будем повторяться, гражданин Чемодуров, - перебил его майор Келеберда. - Давайте лучше запишем признание... - И он пододвинул к себе бумагу...

Дело о розыске убийцы Михайла Гуцу милиция наконец могла полностью передать прокуратуре.

* * *

На второй день Дмитрий Иванович Коваль беседовал со сторожихой рыбинспекторского поста Нюркой - гражданкой Гресь Ангелиной Ивановной.

Признавшись в убийстве Гуцу, Чемодуров категорически отрицал, будто через три года, в плавнях, уже на Днепре, он стрелял и в Чайкуна, отрицал с такой горячностью, которая могла вызвать только подозрение. Теперь же у Коваля были не только подозрения. Но и то, что он знал или о чем догадывался, нужно было еще доказать всем... Доказать, что Чемодуров в ночь на восемнадцатое августа выезжал в лиман с чужим ружьем, из которого был убит Чайкун.

Но ведь Комышан не давал своего ружья Чемодурову. Оно было конфисковано рыбинспектором Козаком-Сирым и стояло под охраной на посту. Как же это оружие очутилось в руках "медсестры Вали"?

Нужно было еще выяснить мотивы убийства Чайкуна и, наконец, доказать, что именно он, Чемодуров, совершил преступление.

Доказать, доказать, доказать... Невероятное сделать очевидным и доказательным или убедиться, что во втором преступлении Чемодурова подозревают ошибочно.

Коваль понимал, что человеком, который может помочь распутать этот клубок, является сторожиха Нюрка - женщина жадная, ненасытная, обуреваемая страстями, которые не находили выхода в маленьком Лиманском, где каждый на виду, пока не прибился к ее порогу Валентин Чемодуров.

Сейчас Нюрка сидела перед Ковалем в маленькой комнатке, отведенной ему Келебердой для беседы со сторожихой, проходившей по делу как свидетель.

Он смотрел на нее и не узнавал. За несколько дней она осунулась, была не похожа на ту ловкую, решительную Нюрку, которая хозяйничала на рыбинспекторском посту и наводила порядок на рынке. Словно разом постарела и выглядела на все пятьдесят, хотя по паспорту ей было всего сорок два года.

Майор Келеберда в ту ночь, когда задержали Чемодурова, не имел оснований брать в камеру предварительного заключения и Ангелину Гресь. Он удовлетворился тем, что взял у нее подписку о невыезде из Лиманского. Несколько дней, пока не вызвали в Херсон, она просидела, прячась от людей, в своей хате, решаясь выйти на улицу только ночью, когда село спало.