Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна

Григорий хватил стакан залпом и продолжил свой рассказ:

– И вот теперь (рассказала мне в тот день Ольга) она, благодаря слову, данному своему папаше у дверей его гроба, оказалась несвободна. Нареченного своего супруга, юного Ленского, она, как призналась мне, не знает и не любит. Однако пойти против воли покойного папеньки барышня никак не может. Тем более Ленские богаты, Владимир – единственный наследник всех их лесов, полей, пашен и заводов. А у меня, вы знаете, господа, – обратился майор к своим однополчанам, – семьдесят душ крестьян и имение заложено.

Что же оставалось делать нам с Ольгой при столь бедственных обстоятельствах? Мы стали предаваться размышлениям о нашей невеселой будущности – а потом снова разъехались. И той же ночью в усадьбе генерала мне явилось решение: надо увезти Ольгу!

Ротмистр Вагин и унтер откликнулись на высказывание своего однополчанина одобрительными возгласами. Мы чокнулись и снова выпили.

– На следующий день, – рассказывал майор, – мы опять встретились с Ольгой, и я поведал ей свой план. Я упирал на то, что его воплощение не будет означать, что она нарушит свое слово. Нет – ведь это я, своею волей, увезу ее. Ей просто следует выйти в определенный день и час на крыльцо. Все случится как бы против ее желания. Моя Ольга стала отнекиваться – но, как мне показалось, больше для порядка. Ей не люб и не мил был тот самый Ленский, за которого ее принуждали идти замуж. В душе она, похоже, радовалась случаю избегнуть исполнения своего обещания. Ее больше привлекала бедная, но веселая жизнь со мной – чем праздное прозябание со своим юным ученым соседом. Восприняв ее робкое «нет» как потаенное «да», я принялся готовить умыкание (как называют сей обряд соплеменники нашего полкового командира).

Мне удалось договориться с попиком в небольшой церквушке рядом с имением моего хозяина. Генерал сам согласился стать моим шафером, присовокупив, что, хоть в результате он и поссорится навсегда с Лариными, не говоря уж о Ленском, но ради меня и моего счастья готов пожертвовать даже своим добрым именем. Он же нашел мне и второго шафера, отставного гвардии сержанта, проживавшего в своем убогом именьице неподалеку. Оставалось убедить невесту в исполнимости моего плана, и я приступил к барышне со всем пылом своей страсти. Наконец, и эта последняя крепость сдалась.

Последнее замечание майора потонуло в одобрительных возгласах его гостей. Я, в ознаменование события, заказал две бутылки шампанского. После того как тосты отгремели, Аржаев продолжил:

– Но сделать дело оказалось совсем непросто. Когда в назначенный срок – стояла тихая безлунная ночь – мы подкатили с заднего крыльца к дому Лариных и стали, ожидая, что к нам выпрыгнет Ольга, то… Каково же было мое разочарование, когда из дверей вышла не она, а ее мамаша…

(Тут майор прибавил пару крепких слов в адрес вашей маменьки, которые я не решаюсь повторить.)

– В руках Прасковья Александровна держала ружье и решительно скомандовала, что дочь ее к нам не покажется, что бы ни думали и чего бы мы ни хотели. И прибавила, чтобы мы убрались побыстрее, не то она готова прострелить хоть мне, хоть генералу ногу или голову. «Ничего мне за убийство мое не будет! – громовым голосом воскликнула старшая Ларина. – Скажу, за разбойников вас приняла!»

Делать нам с друзьями было нечего. Мы с генералом в сердцах плюнули да и уехали со двора.

Я прерву рассказ майора, дорогая княгиня, вопросом, адресованным вам, но на который вы можете не отвечать мне. Ежели меня завтра убьют – ответ дойти не успеет. Коли не убьют – какое мне, право дело, до того, что происходило в вашей семье несколько лет назад – да притом и не с вами лично. Да хотя бы даже и с вами! Но все же мне интересно: неужели вы не слыхали тогда шума, связанного с увозом Ольги? И она не доверялась вам в связи с задуманным похищением? И вы ничего не ведали о том, что умыкание не удалось? И Ольга не делилась с вами своими переживаниями? А если да и вы все-таки знали, почему же вы мне ни словом о том не обмолвились?[17] Но я почему-то предчувствую, что вряд ли я узнаю когда-либо ответ, и мне остается только догадываться.

– Мы убрались из имения Лариных, – продолжил Григорий, – однако история далеко не закончилась. Хотя сперва я думал, что она все-таки подошла к своему логическому завершению. Казалось бы, неудача с женитьбой не самое большое расстройство для мужчины – да еще для улана. – Его заявление было встречено одобрительными возгласами присутствующих офицеров. – Я ведь получил главное. То, к чему стремился и чего хотел: любовь прекрасной барышни и летнее отпускное приключение. Что ж! Теперь я с чувством выполненного долга мог возвращаться в полк. А что с женитьбой не задалось – может быть, оно и к лучшему, думал я. И вот мы тепло простились с моим отставным генералом, и с подорожной по казенной надобности я, освеженный и отдохнувший, вернулся обратно – сюда, в городишко К***.

Однако заботы службы не развлекли меня. Обеды, выпивка, игра и даже женщины тоже не делали меня счастливым. Перед моим внутренним взором все стоял образ моей Ольги. Ее милое, румяное лицо. Ее губы, шепчущие мне слова любви. Ее узкие, длинные пальцы, дотрагивающиеся до меня. Ее небесно-голубые глаза, в которых прыгали кокетливые чертики. Я не мог забыть ее. Снова и снова она являлась перед моим мысленным взором – и днем и ночью.

Что ж делать! Я написал к своему генералу. Между делом (вроде бы) осведомился про Ольгу. Тот ответствовал, что видел ее на балу. Она по-прежнему прекрасна, извещал меня старый хрыч, однако вокруг нее увивается юный длинноволосый хлыщ – тот самый Ленский, что прискакал, отучившись, из своего Геттингена и теперь, пользуясь оплошным обещанием Ольги, хочет на ней и впрямь жениться. Говорят даже, продолжил в письме генерал, что свадьба меж ними уже решена и назначена. Во всяком случае, бледный Вольдемар не отходит от моей возлюбленной ни на секунду и все строчит и строчит ей дрянные стишки!

Вспоминая о своих тогдашних переживаниях, майор даже в сердцах грохнул кулаком по столу. Бутылки и стаканы загремели.

– Я не мог этого вытерпеть! И я испросил новый отпуск – для устройства личных дел. Правда, я понятия не имел, как я буду их устраивать – однако полагал, что, как говаривал Буонапарте, главное ввязаться в бой, а там посмотрим. И я тут же выехал на почтовых – снова в О-ский уезд. Генерал в отставке ждал меня. По пути я думал: черт подери, я готов ради Ольги, ради ее любви и ради того, чтобы она оказалась рядом со мной, на все! Я могу снова постараться увезти ее! Или на коленях вымолить у Прасковьи Александровны ее руку! Или придраться к чему-нибудь, вызвать юнца Ленского на дуэль и прострелить ему грудь навылет! Наконец я вспомнил, что мне рассказывал один штурман, совершивший кругосветное путешествие. В испанских колониях Южной Америки принято: чтобы расправляться с обидчиком, не вызывать его на дуэль, а нанять чернокожих разбойников, которые, под предлогом зверства или ограбления, кончают с ним. У нас, правда, нет, как в Америках, негров, готовых на все, – зато у нас имеются дворовые.

Я невольно вспомнил разбойников, чуть не убивших меня в лесу неподалеку от имения Ленских, и издал возглас. Майор удивленно посмотрел на меня, однако ничего не сказал, а продолжил свой рассказ о событиях почти пятилетней давности.

– Я мечтал застать мою возлюбленную Ольгу одну, однако теперь это было куда как трудно. Рядом все вертелся этот долгогривый, как попик, хлыщ. Но все-таки мне, наконец, удалось устроить свидание наедине. И снова все повторилось: я клялся ей в любви. Она говорила мне, омывая слезами мое лицо и руки, что нисколько не любит Ленского и ни в коем случае не желает брака с ним. Я вопрошал, почему сорвалось мое умыкание, но она уверяла, что не говорила никому. «Видимо, – заметила Ольга, – у моей маменьки всюду шпионы». Я предложил барышне повторить увоз – однако она сказала, что Прасковья Александровна теперь особенно начеку. Матушка даже приставила дворовую девку специально следить за младшей дочерью. А как быть с ревностью Володи и его постоянным присутствием рядом, с его стихами и шахматами?! Ольга отвергла мой план с увозом и тайным венчанием – но снова заверила меня, что она готова со мной соединиться. Тогда я сказал ей, что постараюсь придумать что-нибудь другое.

Однако легко обещать – но как мне было выполнять обещание? Я не знал, что делать! Я мучился. Свидания наши с Ольгой стали затруднительны. Или Ленский, или маменькины шпионы не отходили от нее ни на минуту. К тому же стоял январь. Погода явно не благоприятствовала нашим встречам на открытом воздухе. И вдруг произошло событие, которое перевернуло всю мою жизнь. На именинах Татьяны, двенадцатого января, Ленский поссорился с другим питерским хлыщом, Онегиным, – и вызвал его на дуэль!

Я невольно вздрогнул, услышав свою фамилию, но совладал с собой.