Джерри Сайкс - Лондон. Темная сторона (сборник)

«Лондонское задание» было исключительно эффективной операцией. С точки зрения британского официоза, не с моей. Или, поспешу добавить, с точки зрения Синклера. Думаю, он не хотел, чтобы мне предъявили обвинение. За день до начала суда три почтенных уборщицы, швейцар некого отеля и два иностранных туриста были разнесены в клочья в ресторане на Пиккадилли. Это событие повлияло на мой приговор и на последовавшую за ним отсидку.

Сегодня, в 90-е, я живу в основном за счет пособия и того, что часок-другой по вечерам собираю стаканы в пивной. Полагаю, что я хорошо известен в Олдгейте. Никто не догадывается о моем темном прошлом. Я живу в многоэтажном доме недалеко от станции. Порой, когда мне становится одиноко, меня можно встретить сидящим над тепловатым светлым пивом в «Ободе и Гроздьях» или в саду Тринити-сквер, где я кормлю голубей, окруженный шумным, ненасытным, амбициозным молодняком. Иногда мне надо побыть возле тех, кто верит в будущее. Стереоплееры Уолкмен только входили в быт в 1974-м. Меня запихнули в фургончик, и я не видел дневного света до середины 95-го. Где-то в глубине моей усталой души еще жива детская невинность, и, погружаясь в трепет струн и мягкое приглушенное гудение труб джаза в стиле 30-х, скользя тенью по золоченым улицам Сохо, я воображаю себя одиноким рыцарем дорог.

Среди личного имущества, которое мне передали после смерти отца, оказалось письмо к ней, написанное в 1949-м. Я знаю его наизусть. Я в любой момент могу вспомнить его дословно.

Одна из глав моей будущей книги называется «Хэмпстедское заключение». И там тоже мимоходом появляется Эдгар Лустгартен.

В тот вечер, когда я вломился в дом Вейнов, я ясно изложил им в своей речи причины, которые побудили меня взяться за «Лондонское задание».

– «Тогда, и только тогда будет написана моя эпитафия!» – это фраза из знаменитой речи на суде республиканца и бунтаря Роберта Эммета, в честь которого меня назвали. Помню, как я проорал эти слова, опрокидывая небольшой столик со стеклянной столешницей. – Это я вам говорю, Вейн! Вам, одержимому имперскими амбициями холодному и тщеславному англичанину, – рявкнул я. А потом выдал пространную речь о том, что неразумно восстанавливать против себя «народ, который просвещал Европу, пока прочие ее племена раскрашивали тела вайдой [42] ». При этом я без конца ссылался на некоего Махони, подпольная армия которого приведена в полную боевую готовность и вот-вот начнет полномасштабную атаку на «Силы Ее Величества, ораву деспотов и мясников, равно как и…».

За «равно как и» ничего не последовало. Я и глазом не успел моргнуть, а Синклер Вейн уже умудрился скрутить мне руки за спиной, а потом метким ударом повалил меня на пол. Я бы мог предвидеть, что он на такое способен, если бы до нашей встречи чуточку внимательней осмотрел каминную полку. Там красовались как минимум четыре его фотографии военных лет. А еще стоило бы, проводя свои изыскания, обратить больше внимания на бывших военных, неоднократно отличавшихся на поле боя как с оружием, так и без. Особенно если иметь в виду 7-ю Бронедивизию под командованием Монти при Эль-Аламейне.

На сообщение о смерти Вейна я случайно наткнулся в «Таймс». Его хоронили на Уиллисденском кладбище. Сам не знаю, почему я туда пошел, – то ли из смутного желания выразить уважение, то ли в надежде закрыть дискуссию. Помню только, как жал руку мисс Вейн. Она была так расстроена, что, скорее всего, вообще меня не разглядела. По возвращении домой я пытался объяснить все это Воле. Но пришлось остановиться на полуслове, потому что я понял, что мой рассказ не вызывает у нее никакого отклика. Воля – хорошенькая девушка, которую я встретил совершенно случайно, сидя как-то раз на своей скамье в саду Тринити-сквер. Она поселилась у меня, но спали мы порознь. Пока я наливал кофе, молодой мусульманин спорил с двумя полицейскими, используя язык тела, который я так хорошо знал.

– Я обманываю тебя, – сказала она сдавленно. Когда-то она поведала мне, что ее матери давно нет в живых, а отец жестоко обращался с ней с самого раннего детства. Именно по этой причине она и приехала в Лондон сразу же, как только достигла совершеннолетия. Все остальные ее рассказы о себе были вымыслом.

В то утро ИРА взорвала бомбу на Балтийской Бирже. Я слышал, как бабахнуло неподалеку от моей квартиры, и подумал, не мог ли в этом участвовать мой старый друг Мики Фин, но потом вспомнил, что он давно покойник. Фин погиб в засаде на глухой дорожке в Тироне.

Я повернулся, чтобы что-то сказать, но ее уже не было. В то утро я в последний раз видел Волю Прапотник.

И вот я сижу в саду возле нелепого памятника погибшим морякам Торгового Флота и думаю о том, что сейчас мог бы приехать мистер Лустгартен. Вот большой черный автомобиль останавливается перед зданием, здоровенный служащий отворяет дверь и расчищает дорогу для всемирно известного сыщика, а тот поднимается по голым бетонным ступеням, распахивает входную дверь и ныряет в темную утробу здания. Там он обнаружил бы меня, распростертого на постели; трупное окоченение уже наступило. Не знаю, как он назвал бы для себя представшую перед ним картину. Возможно, «Досадная неудача». Или «Суицид: прощание волонтера». А лучше всего – «Олдгейтское задание». Да, думаю, последний вариант самый удачный.

Вчера вечером я записал признание. И оно мне нравится. В нем все изложено ясно и без уверток. Оно конкретно и точно; таким и надлежит быть любому порядочному признанию в черном пластиковом капюшоне или без оного. Я оставил его на столе, на видном месте; чтобы его обнаружить, не понадобится искусство Эдгара Лустгартена. Я купил простенький пакет, пачку наклеек и аккуратно вывел на этикетке: «С кем вы знакомы на небесах?»

Я никак не мог поверить, что он так изумительно ярок, этот «Пале» в веренице красных и желтых огоньков. Когда я вошел, оркестр уже отыграл половину программы. Музыканты пританцовывали на своих местах, и все их инструменты сияли буйным серебром. Одеты они были в маленькие белые курточки и тщательно выглаженные серые брючки в полоску. Кто-то окликнул меня; вначале я не мог понять, кто это. Затем, к своему удивлению, я понял, что слышу голос моей матери: «Эммет, – говорила она, – ты можешь кое-что сделать для меня? Позаботься, чтобы Пражский Младенец стоял на положенном месте над дверью, и чтобы его личико было обращено к церкви. Мы собираемся обвенчаться завтра с утра, сынок». Я понятия не имел, что ей сказать; ее платье из тафты выглядело так мило, и мне пришлось думать не меньше минуты, чтобы у меня в голове сложились слова ответа. Но прежде, чем я произнес их, оркестр опять заиграл. И, когда он обвил рукой ее талию, она тут же склонилась к нему и улыбнулась. И больше я их не видел. Потому что обернулся на секундочку, чтобы увидеть оркестр. А оркестранты без малейшего усилия, как будто у них выросли крылья, подобно мотылькам взмыли, в некую надзвездную высь в поисках Небес, о которых они мечтали так долго.

Место действия – Кенери-Уарф

1

Все начинается с тонкого, нарастающего визга, переходящего в оглушительный рев. Ты ощутишь, как с грохотом несешься в пустоту. Перед глазами, быстро ускоряясь, проносятся огни. Пол под ногами вибрирует. Тобой овладевает неведомая сила, она толкает тебя вперед. Рев продолжается. Кажется, он никогда не прекратится. Лица окружающих выглядят неподвижными, застывшими, взгляды рассеяны и устремлены в никуда.

Перед остановкой звуки затихают. Безличный женский голос сообщает: «Кенери-Уарф. Переход на линию Докландс Лайт».