Анатолий Ромов - Совсем другая тень

— Ради бога. Это же мастерская твоего друга. Да она и не нужна мне больше.

— Ты разве там уже не ночуешь?

— Зачем?

— Как зачем? А Вадим Павлович?

Сашка помолчав, вздохнул:

— Серый. Знаешь, мне кажется — Вадим Павлович отпал.

— Отпал?

— Да. Во всяком случае, на ближайшее время.

— Почему?

— Потому что он тоже ведь не дурак.

— В смысле?

— В смысле, он давно уже все просек, насчет прокуратуры. Он знает, что нас туда вызывали. Ну и, наверняка, давно уже смылся. От греха подальше.

— Ты уверен?

— Абсолютно уверен.

— Думаешь, он к нам больше не сунется?

— Не знаю, как потом. Но в ближайшее время не сунется.

— Хорошо бы так и было.

— Так и будет.

— Тогда я переезжаю к себе. Если будешь звонить, звони уже мне. Ладно?

— Договорились. Созваниваемся.

— Созваниваемся. — Я положил трубку. И вовремя — почти тут же в комнату вошла Алена.

Алена была в длинном белом махровом халате, который ей очень шел, хотя и делал взрослее. Вообще, Алена выглядела потрясающе. Я сам не верил, что девушка, стоящая сейчас передо мной, может меня терпеть. И уж тем более любить. Но пока все сходилось на этом.

— Привет, — сказал я. — Давно встала?

— Давно. Учти, я уже сделала гренки. И поставила омлет.

— Молодец, Ален, что бы я без тебя делал? Скажи?

— Не знаю. Что-нибудь да делал. Мыться пойдешь?

— Пойду. — Не удержавшись, я снова покосился в окно.

Алена вздохнула:

— Я уже туда смотрела.

— Куда туда?

— Во двор. Утром. Там все спокойно.

Сначала я не понял, что она хотела этим сказать.

— Что значит «там все спокойно»?

— То и значит. Спокойно.

Что-то в ее голосе мне не понравилось. Будто почувствовав это, Алена улыбнулась, мягко обняла за шею, чуть пригнув мою голову, посмотрела в глаза:

— Не сердись. Пожалуйста! Хорошо?

— Я не сержусь. Хотя я не понял твоих слов. В чем дело? Зачем ты смотрела в окно?

— Просто мне показалось: ты чего-то боишься.

— Боюсь?

— Ну, может, я не так выразилась. Опасаешься, остерегаешься.

— Чего остерегаюсь?

Алена отпустила мою шею, сунула руки в карманы:

— Ладно, иди мойся. И приходи завтракать. Прости, что лезу в твои дела.

— Да лезь, пожалуйста. Просто ты вбила себе в голову то, чего нет.

— Нет, так нет. Все. Жду тебя на кухне.

Покончив с туалетом и одевшись, я прошел на кухню. Алена положила мне большой кусок омлета, придвинула чашку кофе. Усевшись и сделав глоток кофе, я спросил:

— Ты вообще как, торопишься?

— Нет. Первую пару я все равно пропустила. Так что времени вагон. Давай, а то остынет.

Мы начали есть. Завтрак проходил в молчании. Наконец я набрался духу и сказал:

— Аленушка, друг мой, знаешь, я сегодня перееду к себе. Если позволишь.

Алена поставила чашку с кофе, посмотрела исподлобья:

— Ты обиделся?

— Да нет, просто хватит кайфовать. Мне. А тебе пропускать первые пары. Да и вообще, надо работать. Так ведь?

— Так. А как же то?

— Что «то»?

Алена встала, подошла к окну. Сказала, не оборачиваясь:

— Ну, то. Чего ты опасаешься.

— Откуда ты взяла, что я чего-то опасаюсь?

Наскоро допив кофе, я подошел к ней, обнял за плечи. Сказал, слегка прикасаясь губами к ее затылку:

— Алена, я ничего не опасаюсь. Запомни это раз и навсегда.

— Опасаешься. Все ведь видно невооруженным глазом.

— Что «все»?

— Все. По утрам ты тщательно разглядываешь двор. Когда мы идем к машине, незаметно оглядываешься. В машине непрерывно следишь, кто едет сзади. И вообще, ты все время будто чего-то ждешь. Так, будто за тобой кто-то гонится. Я понимаю, по каким-то причинам ты не хочешь об этом говорить. Но пойми: я за тебя боюсь. Очень боюсь.

Я молчал, не зная, что ей сказать. Алена повернулась ко мне:

— Сереженька, может, ты все же просветишь меня, что происходит? Пожалуйста! Я тебя очень прошу!

Я подумал: кажется, я должен объяснить ей, в чем дело. Хотя бы вкратце.

— Хорошо. Если тебя это так уж интересует, последнюю неделю за мной и Сашкой охотились.

— Охотились? Кто?

— Нехорошие дяденьки. Но больше они охотиться за нами не будут.

— Точно не будут?

— Точно.

— А что значит «нехорошие дяденьки»?

— Ну, нехорошие дяденьки. И все. Совсем нехорошие.

— Это какие-то бандиты? Уголовники?

— Алена, какая разница? — Я провел рукой по ее волосам. — Бандиты они, уголовники, не имеет значения.

— Сергей, ты что-то скрываешь?

— Ничего я не скрываю.

— Скрываешь. Как ты не можешь понять: я за тебя боюсь.

— И зря, ничего не бойся. Одевайся, и я отвезу тебя. А вечером позвоню, и куда-нибудь сходим.

— Хорошо. Но смотри, если ты меня обманул.

— О чем ты. Все будет в полном порядке, обещаю.

Я засунул в сумку вещи, подождал, пока оденется Алена, и, спустившись с ней вниз, отвез в институт. Потом подъехал к своему дому, оставил машину на обычном месте и поднялся к себе.

Признаться, я не исключал, что Вадим Павлович или его люди попробуют в мое отсутствие проникнуть в квартиру. Но когда я вошел, все вещи были на своих местах и вообще было ясно: мою квартиру никто не трогал.

От раздумий, а также от утомительного «сидения на телефоне» Рахманова отвлек появившийся Жильцов. Два дня, проведенные в клинике, позволили Жильцову найти двух свидетелей, санитарку и бывшего пациента, опознавших Крыжко. Изучив предъявленную фотографию, оба свидетеля показали: человека, изображенного на снимке, они видели три года назад среди пациентов.

Таким образом, факт пребывания Крыжа в клинике можно было считать установленным.

Изложив все это, Жильцов спросил:

— Андрей Викторович, как допросы? Все то же?

— Все то же. Никаких новостей.

— Понятно…

Оба посидели молча. Нет, подумал Рахманов, он должен разобраться в истории с собакой. И понять, почему пес не давал Лотареву убрать этюдник. Спросил:

— Виталий, ты разбираешься в собаках?

— В собаках? Вы имеете в виду породы?

— Нет, собачью психику.

Жильцов засмеялся:

— Проводником я не работал. Так, на общем уровне — туда-сюда. А что?

— Да вот, понимаешь, не могу объяснить сам себе: почему собака лаяла на человека.

— Что за собака?

— Сторожевая. С базы «Рыболов Сенежья».

— Это та, которую пристрелили?

— Она самая.

— А человек?

— Один из наших свидетелей. Художник Лотарев.

— А в чем загадка?

— В том, что сначала собака вела себя тихо. Лотарев стоял рядом, с этюдником. Рисовал. Потом вдруг, когда Лотарев стал убирать этюдник, собака ни с того ни с сего бросилась на ограду, стала рваться, лаять, рычать. Вот я и думаю: что ей дался этот этюдник?

Жильцов задумчиво потер переносицу:

— Может, она лаяла на что-то другое?

— Я думал об этом. В этот момент к Лотареву на машине подъехал его приятель. Тоже наш свидетель — Чирков, в клинике которого ты только что был.

— Ну так в чем вопрос? Она могла лаять на Чиркова.

— Не могла. К ограде он не подходил. Нет повода, чтобы так рваться с цепи.

— А может, она его знала?

— Я проверил. Не знала. А если б и знала, все равно не повод беситься.

— В общем, вы правы.

— Тогда в чем дело?

— Может, Лотарев все это придумал? Насчет собаки?

— Зачем? Ведь эпизод сам по себе — ни нашим ни вашим. Да и вообще лишен всякой логики.

— А когда это было? Летом?

— Летом. В июле.

— В жару?

— Ты хочешь сказать, собака могла просто так взъяриться? От жары?

— Почему бы нет? Недаром говорят: собака лает даже на собственную тень.

— Да-да. Может, ты и прав.

Услышав телефонный звонок, Рахманов снял трубку:

— Слушаю.

Молодой женский голос спросил:

— Андрей Викторович?

— Да, я. Одну минуту. — Прикрыл трубку ладонью, посмотрел на вставшего Жильцова. — Пошел?

— Если я вам не нужен, схожу в буфет.

— Давай. Жду здесь.

— Хорошо.

Жильцов вышел.

Рахманов сказал в трубку:

— Простите, пожалуйста. Слушаю.

— Андрей Викторович, это Меднова.

— Меднова?

— Да. Вы меня помните?

Еще бы ему не помнить Меднову… Девушка Лотарева. Кажется, она взволнована. Он отчетливо слышит ее дыхание.

— Конечно, помню. Слушаю вас.

— Андрей Викторович, вы могли бы меня сейчас принять?

— Принять? А по какому вопросу?

— Мне нужно с вами поговорить. Срочно. Очень срочно.

Да, она явно взволнована.

— Поговорить о чем?

— Это касается Лотарева.

Он помедлил, и она добавила:

— Пожалуйста. Я вас очень прошу!

В принципе, вряд ли Меднова сможет рассказать ему что-то новое. Судя по ее тону, звонок вызван всего лишь беспокойством за Лотарева. Но поговорить он обязан.