Дмитрий Вересов - Карта императрицы

Нева являла ошеломляющее зрелище: от Петропавловской крепости до Николаевского моста расположились суда гвардейского экипажа и флота, вдоль левого берега, от Троицкого моста до Иорданского подъезда Зимнего, тянулось до полуторасот яхт и паровых суденышек столичных яхт-клубов: все они были украшены многочисленными флагами. Около 8 часов утра от пристани против Зимнего дворца вверх по Неве двинулись два парохода: один с представителями городского управления, другой — с русскими и иностранными журналистами. А ровно в 8 загремели пушечные выстрелы из крепости. На галере петровского времени, стоявшей против Зимнего, взвился флаг, раздались звуки исторического петровского марша, сменившегося государственным гимном.

Молодые люди не могли наблюдать торжественный вынос иконы Спасителя и четырехместной верейки Петра Великого из Домика Петра, но зато они прекрасно видели, как от Петербургской стороны вниз по Неве проследовали пароход со святой Иконой, буксирная баржа с верейкой, начальственные катера, гребные судна яхт-клубов — длинную процессию замыкали перевозные ялики образца петровских времен с гребцами в красных рубахах.

Мура и Ипполит осипли, вторя крикам «ура!» столпившегося по берегам народа. Брунгильда вздрагивала каждый раз, как с Петропавловской крепости раздавался очередной пушечный залп, и оглядывалась на полуоглохшего от воплей и салюта, счастливо улыбающегося Клима Кирилловича. Вместе с возбужденной, нарядной толпой, заполнившей Стрелку, они дождались, пока в Исаакиевском закончатся божественная литургия и молебен, в которых принимали участие высшее духовенство и царская чета. Потом из всех церквей полился колокольный звон, суда на Неве открыли праздничную пальбу, духовые оркестры заиграли гимн «Коль славен». Под эти звуки по Адмиралтейской и Дворцовой набережным к Марсову полю направился весь синклит, с иконой Спасителя во главе. На Суворовской площади процессия остановилась. Возникла заминка — как говорили в толпе, Императрица перерезала ленточку у входа на Троицкий мост. Наконец на мост вступили церемониальным маршем войска и члены добровольных пожарных дружин в ярко начищенных медных касках.

Со Стрелки Васильевского острова молодые люди отправились на Невский проспект: хотелось продлить так торжественно начавшийся праздник… Главная улица столицы выглядела необыкновенно парадной: по обе стороны проспекта стояли высокие мачты, увенчанные государственными гербами и украшенные у подножий флагами и гербом Санкт-Петербурга; с крыш спускались гирлянды маленьких флагов; фасады и балконы были убраны цветной материей и коврами. Особенно долго они бродили около Гостиного двора и здания Городской думы, рассматривая панно и скульптурные фигуры Петра Великого, фонтаны перед ними. Они прошли мимо Екатерининского сквера, обратив внимание, что не встретили за время прогулки по Невскому ни одного нищего, мимо неприступного красного Аничкова дворца, полюбовались уродливо-прекрасным зданием нового Елисеевского монстра с витражом в полстены и могучими скульптурами.

На Васильевский остров они вернулись к обеду, одновременно с ними подъехал и приглашенный по случаю юбилея столицы Карл Иванович Вирхов.

Пока Глаша и кухарка заканчивали в столовой последние приготовления к обеду, все собрались в гостиной. Залитая солнцем и уставленная комнатными цветами и букетами роз от Эйслера в фарфоровых и матового стекла вазах, она выглядела особенно уютной и нарядной.

— У нас к обеду припасена «Смирновская» водочка, холодненькая, — профессор подмигнул следователю Вирхову, — но пока мы выпьем по случаю праздника шампанского, я думаю, и наши эфирные создания не откажутся.

Серебряная ладья со льдом, в которой утопали массивные бутылки, уже стояла на шестигранном столике, освобожденном от визиток и брошюр.

Когда шипучее золотистое вино было разлито по хрустальным бокалам, профессор встал посредине гостиной и, обращаясь к гостям и домочадцам, произнес:

— За Петербург! За Россию! За науку!

В таком составе: Муромцевы, Коровкины, Вирхов, Прынцаев — давно не собирались, а вчерашнее событие — аудиенция, на которую Вдовствующая Императрица Мария Федоровна пригласила Вирхова и младшую дочь профессора, — еще и не обсуждалось как следует, так что тема для разговора была животрепещущая.

— Ну, рассказывайте, Карл Иваныч, — попросил профессор, — как прошел прием? От Муры мы кое-что уже услышали.

— Должен доложить вам, уважаемый Николай Николаевич, что я немало изумился, когда получил приглашение из Гатчинского дворца на аудиенцию к Вдовствующей Императрице, — Вирхов бросил горделивый взгляд на зардевшуюся Полину Тихоновну, — однако удивился еще более, увидев на вокзале Марию Николаевну.

— Мы тоже переволновались, когда был телефон из Канцелярии Императрицы, а следом за ним курьер принес и приглашение. — Видно было, что Елизавета Викентьевна все еще переживает удивительный успех своей младшей дочери.

— Из Петербурга в Гатчину мы ехали вместе, в специальном вагоне, а там нас встретил придворный лакей и усадил в коляску. — Вирхов рассказывал не торопясь, переживая заново приятные события минувшего дня. Время от времени он делал глоток из бокала. — Потом очутились в дворцовом парке и по широким аллеям добрались и до дворца. Могучее здание, скажу я вам! А при входе — арапы, огромного роста, в ярких костюмах.

Мария Николаевна, не выпускавшая из рук бокал с шампанским, завороженно слушала следователя и счастливо улыбалась.

— В комнате, пред кабинетом Императрицы, нас встретила ее личная фрейлина графиня Гейден, с которой мы и посидели несколько минут. Потом нас с Марией Николаевной провели в кабинет.

— Но вам дали орден, Карл Иваныч, не правда ли? — не выдержала Полина Тихоновна.

— Не хочется показаться хвастуном, — потупился Вирхов, — но Анну на шею получил. Императрица необычно мила: приветливая, любезная, обаятельная… У нее какая-то особая ласковость в тоне, во взгляде, говорят, от датской родни… Марию Николаевну Ее Величество обласкала. Однако здесь я умолкаю, потому что обо всем должна рассказать сама героиня.

Мура помедлила и мечтательно произнесла:

— Меня очаровали ее глаза: глубокие, прекрасные. На редкость притягательные. А ведь на вокзале она мне не очень и понравилась…

— Но как вы догадались, что преступник — господин Формозов? — восхищенно спросил Прынцаев.

— Случайно, — ответила Мура. — Во-первых, когда мы с доктором навещали его, — помните, Клим Кириллович? — он как-то странно хвалил Императрицу: ему словно доставляло удовольствие повторять злобные слухи, хотя он вроде бы тут же опровергал их. И Клим Кириллович отметил его напряженность. Во-вторых, тогда же я увидела у него на столе портрет его матери.

— Да, я тоже заметил этот портрет и умилился, — тихо подтвердил доктор.

— Но я видела точно такой же портрет у одной из наших курсисток — она сочувствует эсерам, и она мне по секрету сказала, что это портрет Софьи Перовской… Я уже тогда догадывалась, что Дмитрий Андреевич ее сын: он очень похож, огромный лоб, несимметричные брови… А когда услышала об Адриане Ураганове да вспомнила об их встречах…

— Ход следствия подтвердил вашу догадку, — включился Вирхов. — Оказалось, что этот молодой человек — внебрачный сын Перовской и Желябова и воспитывался в семье, члены которой в юности были близки с казненными преступниками… Они рассказали год назад молодому человеку о тайне его происхождения, и он начал строить планы мести, сблизился с Адрианом, потом вышел на Придворова…

— Карл Иваныч, а удалось ли разыскать беспутного родителя Клавдия? Я следила по газетным отчетам за судебным заседанием. Мне жаль мальчика. — Темные глаза Полины Тихоновны увлажнились.

— Адриан Ураганов как сквозь землю провалился, — признался Вирхов. — Может быть, действительно умер, опившись, и так и лежит в одном из своих потаенных склепов.

— Жаль, что суд решил отдать мальца под опеку Роману Закряжному, — подал голос Прынцаев, не сводящий взора с Брунгильды. — Надо было его определить по спортивной линии. У ребенка прекрасные данные — ловкий, цепкий, подвижный, прекрасно лазил по трубам и крышам.

— Таково было решение суда, — вежливо пояснил Вирхов, — но если вы хотите, я поговорю с Закряжным, и, может быть, он позволит записать Клавдия в гимнастическую группу…

— Мы понимаем, уважаемый Карл Иваныч, — сказал профессор, — что вы не имеете права разглашать все подробности следствия по делу Дмитрия Формозова, но не поясните ли вы нам, откуда этот чиновник взял пробирку с чумными бациллами?

— Если обязуетесь хранить молчание, поясню, — решился следователь. — Бациллы похитил для него фельдшер Придворов: его заразил своими бреднями безумный публицист. И Формозов во всем признался. Сказал, что хотел влить эти бациллы в ухо Марии Федоровне, знаете, как у Шекспира в «Гамлете»…