Георгий Персиков - Дело о Медвежьем посохе

Никто не двинулся. Мальчик, сохраняя хладнокровие истукана, продолжил совершать невозможное: медленно и неотступно двинулся на медведя. Остановившись в пяти шагах от морды зверя, мальчик крепко сжал рукой посох, воздел руки к солнцу и громко и отрывисто что-то приказал медведю. В лучах зимнего солнца тускло сверкнул отполированный временем посох, и тишина зазвенела натянутой тетивой. Дальнейшее не укладывалось в головах очевидцев, однако так оно и было на самом деле. Медведь, как будто повинуясь неизвестным приказам невидимого дрессировщика, неуклюже осел в сугроб, ворча, нехотя повернулся вокруг своей оси и, пятясь, начал отступать от толпы. Секунду спустя он уже вприпрыжку летел назад к лесу, как нашкодивший незадачливый ученик.

Толпа загудела подобно улью. Ошарашенные люди улыбались друг другу дурашливыми улыбками, не веря глазам своим, бросались в объятия, выдохнув от облегчения и одолев наконец страх. Невозмутимые японцы мигом растеряли выдержку, радостно выкрикивали свои восторги и воздевали руки к своим богам.

Мистик Хама застыл в немом восхищении, и по его щекам потекли слезы счастья. Он нашел избранного! Он выполнил свой долг, и таинственное пророчество сбылось! Рядом, не стыдясь, плакал и верный, суровый Токояма. Слезы восторга и искренней радости самураю скрывать не пристало. Вот оно, пророчество! И сейчас, сейчас мальчик его произнесет…

И в самом деле, мальчишка принялся выкрикивать какие-то звуки, похожие на слова. Нежданно прорезавшаяся речь давалась ему с трудом, но слова уже можно было разобрать.

– Если начнете войну с севером, то…

Договорить не суждено было этому избраннику богов: Ася Оболонская навалилась на своего названого сына всем телом, вгоняя в детскую грудь страшный охотничий нож. Тяжело дыша, она слилась со своим воспитанником и опустилась вместе с ним на землю, не отнимая рук от убитого ею мальчика.

Потерянным, затравленным взглядом Ася обвела вокруг, и, когда взгляд ее пал на мертвого мальчика, внезапная счастливая улыбка осветила ее изможденное лицо.

– Вы обещали свободу! Слышите, вы?! Я выполнила уговор! – выкрикнула она внезапно, адресуя свой крик кому-то в толпе. – Вы обещали свободу! – многократным эхом раскатился по безмолвствующей площади отчаянный вопль детоубийцы.

В конце декабря того же года в воздухе не чувствовалось той привычной светлой атмосферы приближения праздника, которая всегда предшествовала святому Рождеству, напротив, мрачные предчувствия и напряженное ожидание войны поселились в каждом сердце.

В один из этих тревожных для России дней братья Родины, Борис и Георгий, беседовали, стоя на палубе знакомого им обоим парохода «Байкал», вдалеке маячили мрачные скалы острова Сахалин. Разговор шел спокойный и даже добродушный, старший Родин курил трубку, закрываясь воротником обычной солдатской шинели, которая была куда как проще, чем шикарная офицерская форма «с иголочки», памятная по тобольскому поезду, зато делала его практически неузнаваемым среди других пассажиров «Байкала». Наконец Борису удалось спасти драгоценный уголек от сырого злого ветра, и он, попыхивая дымком, продолжил разговор:

– Ну уж к тому времени ты точно должен был догадаться, что всю затею я проворачивал сам, в тайне от штаба. И агенты, и деньги – все шло только через меня. Благородный риск, дело тебе, думаю, знакомое.

Георгий молча кивнул, задумчиво глядя в темные воды пролива.

– Ну так вот, – продолжал Борис, – вся штука, брат, в том, что, когда микадо проходил с личной инспекцией по храмам, нам и вправду удалось подмешать ему в питье легкий наркотик, галлюциноген. Но сознание бедняга не терял, просто лег поспать, и сны ему снились ох какие, хм… яркие, ну ты понимаешь, – он с ехидцей посмотрел на брата, – мы тем временем подыскали подходящую беременную девушку из племени айнов и сделали ее служительницей храма. У нее японские власти мужа казнили, так что она как услышала, что ее сын станет одержимым ками и отомстит императору, так дальше ее уговаривать не пришлось. А дальше ты знаешь – планировались весь этот цирк с приручением медведя в Александровске, который нам должен был организовать шаман, подкупленный на казенный счет, великое пророчество и прочее волшебство, – Борис ухмыльнулся. – А почетным зрителем на этом спектакле должен был стать тот самый Ямагата Хама из японской тайной разведки. С его склонностью к мистике номер с мальчонкой должен был поразить его до глубины души. Недаром маленького стервеца семь лет готовили, держали, как козырь в рукаве. Агенты Чугун и Влас должны были все организовать, но… – Он звонко, с излишним усердием выколотил трубку о фальшборт.

– Но потом все пошло наперекосяк, – Георгий отвлекся от созерцания унылой береговой линии и обернулся к брату. – Японцы пронюхали насчет мальчика и устроили на него настоящую охоту, за обещанную награду его искали и каторжные и вольные. Причем один из японцев хотел его выкрасть, а второй – убить, чтобы тот не сказал того, чего не надо. Агенты, чтобы спасти подопечного, решили бежать в тайгу. Только не учли один очень важный фактор. – Борис вопросительно поднял брови. – Любовь.

Родин взял паузу и стал прохаживаться по шаткой палубе парохода, заложив руки за спину. Борис слушал его теперь с огромным интересом. Наконец, словно отогнав надоедливую неприятную мысль, Георгий продолжил:

– Асенька Оболонская очень любила своего сынишку, оставленного на материке, этим и воспользовались японцы – посулили ей деньги, титул в Японии, и главное, возвращение сына, если она передаст им Кинтаро. Она ходила к нему каждый день и постепенно внушила, что агенты хотят его убить, а она сама спасет мальчика, притворялась, что говорит с духами и знает их волю. Поэтому, когда Влас и Чугун попытались увести Кинтаро в лес, он просто перешиб им шеи, как цыплятам. Вы же сами его научили. – Борис рассеянно кивнул. – Оболонская была тут как тут. Увела ребенка и спрятала в каторжном поселении. Мальчик жил на ее арестантский паек, спал под нарами, на Сахалине таким не удивишь. Оставалось только выдать его японской разведке, но тут… – Родин развернулся на каблуках и театрально развел руками, подобно провинциальному актеру. – Но тут появился ваш покорный слуга и спутал все карты. Асенькой овладело старое чувство, оно разгоралось день ото дня, и когда она прознала, что я собираюсь идти с Силой и Ревенем на поиски мальчика, то есть, считай, на верную смерть от предательской руки, то уже не могла спокойно допустить этого и явилась вместе с Кинтаро меня спасать. И спасла. Так любовь опять помешала планам военной разведки, на этот раз японской. Кинтаро выдавать она больше не хотела, боялась, что японцы его убьют, а он ей как сын стал за это время. Оттащила меня к айнам, выходила. А мальчик все успокоиться не мог, чуть не бредил этим пророчеством. Тогда Ася и сошлась с шаманом, она-то уговорила его устроить этот трюк. Старик со своим мишкой за нами до самого Александровска тащился, поодаль держался, так, чтобы я не заметил. Ну а в городе… – Родин надолго замолк, вглядываясь в тревожную мглу. Ветер стал приносить на палубу редкие снежинки, поднималась буря. Наконец он продолжил, по-прежнему стоя к брату спиной и подставив лицо сырому холодному ветру: – В городе Асеньке предстояло сделать выбор: либо позволить Кинтаро сказать пророчество, остановить войну, но позабыть о встрече с собственным сыном, либо помешать ему, вернуть сына и передать мальчика в руки японцев. И она сделала выбор. Когда японцы встали на колени и заплакали, она поняла, что Кинтаро в их руках ничего угрожать не будет, что теперь он для них – новый мессия. Тогда Ася ударила его ножом, чтобы спасти своего сына. И начала войну.

Борис подошел к брату и встал рядом, также подставив ветру лицо.

– Ну в итоге она никого не спасла. Если я не ошибаюсь, ее швырнули обратно на каторгу, дали плетей и срок добавили за побег и попытку убийства.

– Так-то оно так, только скоро война, без всяких отсрочек, а японцы за такую службу обещали, что первой освободят Оболонскую и ее сына. И отвезут в Японию, к ее Кинтаро. Тот, наверное, уже оправился от раны, и, бог знает, может быть, простил ее.

Борис заглянул Родину в глаза и спросил:

– А ты, брат? Ты ее простил?

Георгий отвел глаза.

– Ты же знаешь, что это она своего мужа убила. Я лично все это выяснил. Из ревности. Тебя обманывала. Россию предала, в конце концов. Тебе что, наплевать на все это?

– Я очень хочу ей счастья, – наконец выдавил Родин, стараясь скрыть переполнявшие его эмоции.

– А я тебе, брат, счастья хочу! Эх, Енька…

Какое-то время братья провели в молчании, слушая плеск волн, тоскливо глядя на черные скалы Сахалина и думая каждый о своем.

– Знаешь, что было вырезано на том самом медвежьем посохе, с которым не расставался мальчишка? – после долгой паузы спросил младший брат.