Агата Кристи - Неоконченный портрет

— А кто это — Маргарет?

— Ты не помнишь Маргарет? Ты ведь играла с ней в парке в Лондоне?

— Нет, не играла. Не играла ни с какой Маргарет.

— Джуди, ты должна ее помнить. Всего только год прошел.

Но Джуди не помнила никакой Маргарет. Она никого не помнила из тех, с кем играла в Лондоне.

— Я знаю только девочек из школы, — довольная собой заявила Джуди.

Случилось нечто восхитительное. Началось с того, что Селии позвонили в последнюю минуту по телефону и пригласили вместо кого-то на званый ужин.

— Я знаю, ты не обидишься, милочка…

Селия не обиделась. Она придет с удовольствием.

В гостях она развлекалась вовсю.

Она не стеснялась. Весело болтала. Не надо было следить, не говорит ли она «лупости». Там ведь не было Дермота с его критическим взглядом.

У нее появилось чувство, будто она неожиданно перенеслась назад, в детство.

Мужчина, сидевший за столом справа от нее, много путешествовал по странам Востока. Путешествовать было мечтой Селии.

Порой у нее возникало чувство, что подвернись такая возможность, она бы бросила Дермота, Джуди, Обри и всё-всё и ринулась бы в голубые просторы… Странствовать…

Сосед ее говорил о Багдаде, Кашмире, Исфагане и Тегеране и Ширазе (какие прекрасные слова — как приятно произносить их, даже не вкладывая особого смысла). Он рассказал Селии о своих странствиях по Белуджистану, где бывало не так уж много путешественников.

Слева от нее сидел пожилой приятный мужчина. Ему понравилась соседка, бойкая молодая женщина, когда она повернула к нему, наконец, восторженное лицо, все еще очарованная рассказами о дальних странствиях.

Он имел какое-то отношение к изданию книг, сделала вывод Селия, и рассказала ему, со смехом, о своей неудачной попытке выступить на этом поприще. Он сказал, что хотел бы посмотреть рукопись. Селия ответила, что это неудачный опус.

— Все равно, я бы хотел увидеть рукопись. Вы мне покажете ее?

— Да, если хотите, но вас она разочарует.

Наверное, разочарует, подумал он. На писательницу она не похожа, эта юная женщина, светлокожая и белокурая как скандинавка. Но она понравилась ему, так что интересно будет посмотреть, что она там написала.

Селия вернулась домой в час ночи, Дермот спал как ребенок. Но она была в таком возбуждении, что разбудила его.

— Дермот, я так чудесно провела вечер! Мне было так весело! Там был человек, который рассказал мне уйму всего про Персию и Белуджистан, и был один славный издатель, а после ужина меня заставили петь. Пела я ужасно плохо, но, кажется, они ничего не заметили. И потом мы вышли в сад, и я пошла с путешественником посмотреть на пруд с лилиями, и он пытался меня поцеловать — мило так, не нахально — и все было так чудесно — луна и лилии и все, все что я, пожалуй, и не возражала бы, чтоб он меня поцеловал, но я не позволила, потому что знаю: тебе бы это не понравилось.

— Точно, — сказал Дермот.

— Но ты не обиделся, правда?

— Нет, конечно, — дружелюбно сказал Дермот, — рад, что ты повеселилась. Не понятно только, зачем было меня будить и обо всем этом рассказывать.

— Затем, что мне было так весело, — ответила она и добавила извиняющимся тоном: — Я знаю, ты не любишь, когда я так говорю.

— Говори сколько хочешь. Только мне это кажется глупым. Человек может прекрасно проводить время, и вовсе не обязательно ему трезвонить об этом.

— А я не могу так, — призналась Селия, — мне надо выговориться, иначе я лопну.

— Вот теперь, — сказал Дермот, поворачиваясь на другой бок, — и рассказала.

И заснул.

«Такой уж он Дермот, думала, немного поостыв, Селия, пока раздевалась. — Словно ушатом воды окатит, но он же добрый…»

Селия совсем забыла об обещании показать рукопись издателю. К величайшему ее удивлению, на другой же день он сам к ней заехал и напомнил об обещании.

В шкафу на чердаке она разыскала связку пыльных листов и, вручая их ему, опять сказала, что рукопись, на ее взгляд, дурацкая.

Спустя две недели она получила письмо с приглашением заехать к нему в Лондоне.

Из-за стола, заваленного множеством разных рукописей, он весело смотрел на нее сквозь очки.

— Послушайте, — сказал он, — насколько я понимаю, это — книга. Но только тут почему-то немного больше половины. А где остальное? Вы что, потеряли?

Ничего не понимая, Селия взяла у него рукопись.

У нее даже рот открылся от удивления.

— Я вам дала не ту рукопись. Это — старая, которую я так и не закончила.

И она всё объяснила. Он слушал ее с большим вниманием, потом попросил прислать ему переделанный текст. Незаконченную же рукопись он пока оставит у себя.

Через неделю ее опять пригласили в Лондон. На этот раз глаза ее знакомого поблескивали еще веселее.

— Новый вариант никуда не годится, — сказал он, — ни один издатель даже смотреть на нее не захочет и правильно сделает. Но первая ваша повесть совсем недурна — вы можете ее дописать?

— Но там все неверно. Уйма ошибок.

— Послушайте, милая девочка. Скажу вам правду. Необычайным даром природа вас не наградила. Шедевр вам никогда не написать. Но в том, что вы прирожденная рассказчица, нет никаких сомнений. Спиритизм, медиумы, борцы за возрождение Уэльса — все это вы видите в эдаком романтическом тумане. Вполне возможно, что вы заблуждаетесь, но видите вы все это так же, как девяносто девять читателей из ста, которым о них тоже ничего неизвестно. Этим девяносто девяти не доставит удовольствия читать тщательно подобранные факты — им нужна художественная литература, то есть правдоподобный вымысел. Только непременно правдоподобный, не забывайте об этом. Увидите, что и с вашими корнуэллскими рыбаками, о которых вы мне рассказывали, будет то же самое. Пишите с них свою книгу, но только ради бога, и близко не подходите ни к Корнуэллу, ни к рыбакам, пока книга не будет готова. Потому что тогда вы напишете мрачную реалистическую повесть какой читатель и ждет от книги о корнуэллских рыбаках. Вы же не поедете туда только за тем, чтобы уяснить, что рыбаки в Корнуэлле — это не люди особой породы, а что-то сродни слесарю из Уолуорта. Вы никогда не напишете хорошо ни о чем, что по-настоящему знаете, так как у вас честный ум. Вы можете сплутовать, говоря о чем-то воображаемом, но не сможете, если речь идет о вещах реальных. Вы не способны сочинять небылицы о том, что знаете, но о том, чего не знаете, — насочиняете превосходно. Вам надо писать о мире воображаемом (вами воображаемом), а не о реальном. Отправляйтесь-ка теперь и работайте.

Год спустя вышел первый роман Селии. Под названием «Заброшенная гавань». Бросающиеся в глаза неточности издатели исправили.

Мириам сочла книгу замечательной, а Дермот сказал, что она ужасна.

Селия знала, что прав был Дермот, но была признательна матери.

«Теперь, — думала Селия, — я играю в писательницу. Пожалуй, эта роль для меня еще более странная, чем роль жены или матери.

Мириам угасала. Всякий раз, как Селия видела мать, сердце ее сжималось.

Мать казалась такой крохотной и несчастной.

И такой одинокой в этом огромном доме.

Селия предложила матери переехать к ним, но Мириам заупрямилась.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. И это нечестно по отношению к Дермоту.

— У Дермота я узнавала. Он согласен.

— Очень мило с его стороны, но я и не подумаю. Молодые люди должны жить сами по себе.

Она разволновалась. И Селия не стала ей возражать.

Потом Мириам сказала:

— Я хочу тебе сказать — давно уже. Я была неправа насчет Дермота. Когда ты выходила за него замуж, не было у меня к нему доверия. Я не считала его честным или верным… Я ждала, что у него появятся другие женщины.

— Мамочка, ничего, кроме своих мячей для гольфа Дермот не видит.

Мириам улыбнулась.

— Я ошиблась, и рада тому… Теперь я чувствую, что когда меня не станет, будет кому за тобой присмотреть и о тебе позаботиться.

— Будет. Он и сейчас заботится.

— Да, я довольна… Он очень хорош собой — он очень нравится женщинам, помни это, Селия…

— Он ужасный домосед, мамочка.

— Да, повезло. И по-моему, он действительно любит Джуди. Она точная его копия. В ней нет ничего от тебя. Папина дочка.

— Я знаю.

— Пока я чувствую, что он хорошо к тебе относится… Вначале я так не думала. Он казался мне бессердечным, жестоким…

— Да нет же. Он ужасно добрый. Он был таким заботливым, когда я носила Джуди. Просто он из тех, кто терпеть не может говорить нежности. Все скрыто внутри. Он — как скала.

Мириам вздохнула.

— Я ревновала тебя к нему. Не хотела замечать его достоинств. Я так хочу тебе счастья, родная.