Арнальд Индридасон - Голос

— Ты говоришь о преступниках. Ты все время сосредоточен на преступлениях. А мы, между прочим, твоя семья!

Повисло напряженное молчание.

— Возможно, я совершил ошибку, — нарушил его Эрленд: — Думаю, что не в отношении вашей матери, хотя, может быть, и это тоже. Не знаю. Время от времени люди ссорятся и расходятся, а жить с Халльдорой было невыносимо. Но перед тобой и Синдри я точно виноват. Возможно, я не отдавал себе отчета в этом, пока ты не нашла меня и не начала ходить ко мне в гости, иногда притаскивая с собой и брата. Прежде я как-то не осознавал, что у меня есть двое детей, которых я не видел с тех пор, как они были маленькими, и которые так рано сбились с пути. И я задаюсь вопросом, не сыграла ли тут роль моя безучастность. Я много думал, почему так произошло. Не меньше тебя. Почему я не пошел в суд и не добился права навещать вас, не бился как лев, чтобы взять вас к себе, или не заставил вашу мать прийти к согласию. Почему, в конце концов, не подстерег вас после уроков и не похитил.

— Просто мы тебе были неинтересны, — сказала Ева. — Разве дело не в этом?

Эрленд не отвечал.

— Разве не в этом дело? — переспросила Ева.

— Нет, — ответил он. — Если бы все было так просто.

— Просто? Что ты имеешь в виду?

— Я думаю…

— Что?

— Не знаю, как это выразить словами. Я думаю…

— Ну?

— Я думаю, что я тоже погиб на плоскогорье.

— Тогда же, когда потерялся твой брат?

— Это трудно объяснить, а может быть, и невозможно. Может быть, некоторые вещи не имеют объяснения и лучше оставить их как есть.

— В каком смысле «ты погиб»?

— Я не… что-то во мне умерло.

— Ты хочешь сказать…

— Меня нашли и спасли, но я все-таки умер. Какая-то часть меня. Что-то, что было во мне раньше. Не знаю точно что. Мой брат погиб, и мне кажется, что-то во мне погибло вместе с ним. Я всегда нес за него ответственность — и я предал его. До сих пор не могу воспринимать это иначе. Я виноват, что спасли меня, а не его. И хотя родители не бросили меня, как я бросил вас с Синдри, я как будто больше не был им нужен. Не знаю, прав ли я на сей счет, и никогда не смогу этого узнать, но именно такое чувство возникло, когда я спустился с плоскогорья, и оно не проходит по сей день.

— Спустя столько лет?

— Чувства не измеряются временем.

— Это из-за того, что выжил ты, а не он?

— Я, наверное, пытался вырваться из одиночества, когда встретил вашу мать, но вместо этого только еще глубже погрузился в него, потому что так удобнее, спокойнее. Ты ведь поэтому принимаешь наркотики? Так удобнее. Это твое убежище. Сама ведь знаешь, своя рубашка ближе к телу, хотя и отдаешь себе отчет в том, что делаешь больно близким. Поэтому ты и продолжаешь одурманивать себя наркотиками, а я все глубже и глубже погружаюсь в каменную могилу на том плоскогорье.

Ева Линд во все глаза смотрела на отца и, хотя не совсем его понимала, чувствовала, что он чистосердечно пытается объяснить ей то, что было для нее загадкой и заставляло постоянно искать ответа. Ева догадывалась, что заглянула в такие глубины, куда еще никто не заглядывал, разве что сам отец — но только чтобы удостовериться, что там ничего не тронуто.

— А та женщина в баре? Какое отношение она имеет ко всему этому?

Эрленд пожал плечами и закрыл приоткрывшуюся дверь.

— Не знаю, — сказал он.

Они не возобновляли разговор довольно долго. Потом Ева сообщила, что ей пора, и вышла в коридор. Она не очень-то помнила, куда ей теперь. Ева посмотрела в темный конец коридора, и вдруг Эрленд заметил, что она принюхивается точно собака.

— Чувствуешь запах? — спросила она, шумно втягивая воздух.

— Какой запах? — не понял Эрленд.

— Гашем несет, — объяснила Ева.

— Чем несет?

— Гаш, — повторила Ева Линд. — Наркота. Хочешь сказать, ты гашиш никогда не нюхал?

— Гашиш?

— Ты не чувствуешь запаха?

Эрленд вышел в коридор и тоже стал принюхиваться.

— Это гашиш?

— В общем, я знаю, о чем говорю, — ответила Ева Линд.

Она еще раз втянула в себя воздух.

— Кто-то приходил сюда покурить гашика, и не так давно, — резюмировала она.

Эрленд знал, что этот конец коридора специально осветили, когда осматривали место преступления, но ничего примечательного, что могло бы потребовать дальнейшего расследования, не нашли. Он взглянул на Еву Линд:

— Гашиш, значит?

— Та же вонь, — ответила она.

Эрленд снова зашел в комнату, взял стул, поставил его под одной из лампочек, освещавших коридор, и вывернул ее, натянув на руку рукав пиджака, чтобы не обжечься. Он нащупал перегоревшую лампу в темной части коридора и заменил ее. В ту же секунду мрак рассеялся. Эрленд спрыгнул со стула.

Поначалу они не заметили ничего интересного, но потом Ева Линд указала отцу на один угол, сияющий чистотой на фоне запущенного коридора. Эрленд кивнул. Такое впечатление, будто кто-то оттер каждое пятнышко на полу и вымыл стены.

Эрленд опустился на колени и внимательно осмотрел пол. По низу стен шли трубы с горячей водой, и он встал на четвереньки, чтобы заглянуть под них и между ними.

Ева Линд видела, как отец остановился и протянул руку за каким-то предметом, который привлек его внимание. Потом Эрленд встал на ноги, подошел к дочери и показал свою находку.

— Сначала я подумал, что это крысиный помет, — сказал он, держа маленький темный предмет между пальцами.

— Что это? — спросила Ева.

— Это маленький пакетик, — ответил Эрленд.

— Пакетик?

— Да, с жевательным табаком, который засовывают под губу. Кто-то выбросил или выплюнул табак в коридоре.

— И кто же? Кто здесь был?

Эрленд взглянул на Еву Линд.

— Шлюха похлеще меня, — сказал он.

Эрленд удостоверился, что Осп работает этажом выше, и после завтрака (кофе с бутербродом) пошел по лестнице вверх.

Он связался с Сигурдом Оли, чтобы тот нашел для него кое-какую необходимую информацию, и позвонил Элинборг, чтобы узнать, не забыла ли она о женщине, с которой Стефания якобы встречалась в отеле в тот день, когда ее сняли камеры видеонаблюдения. Элинборг выехала из дому и не отвечала на звонки.

Эрленд провел бессонную ночь, лежа на кровати в кромешной темноте. Поднявшись наконец, он выглянул в окно. Самая настоящая рождественская погода. Снег валил вовсю. Тяжелые хлопья кружились в свете фонарей и выглядели праздничным украшением сами по себе.

Ева Линд распрощалась с отцом в подвале. Они договорились встретиться у него дома сегодня вечером, на сочельник. Решили отварить баранину, и Эрленд с самого момента пробуждения пытался придумать подарок для дочери. Он дарил ей всякие мелочи с тех пор, как она стала приходить к нему отмечать Рождество. Ева преподносила ему носки, которые она, по ее признанию, воровала. Однажды принесла перчатки, якобы честно купленные, но Эрленд их быстро потерял. А она никогда не спрашивала о них. Возможно, больше всего Эрленду нравилось в дочери как раз то, что она никогда не задавала бессмысленных вопросов.

Сигурд Оли отзвонился и сообщил интересующую Эрленда информацию. Выяснить удалось мало, но Эрленду этого было достаточно. Он не знал точно, что искать, но чувствовал, что стоит проверить гипотезу.

Как и в прошлый раз, Эрленд какое-то время наблюдал за работой Осп, прежде чем она заметила его присутствие. Горничная не слишком удивилась его появлению.

— Вы уже на ногах? — приветствовала его она, будто он был самым знаменитым соней в отеле.

— Бессонница замучила, — ответил он. — Я, кстати, всю ночь думал о вас.

— Обо мне? — переспросила Осп, бросив груду полотенец в корзину с грязным бельем. — Надеюсь, ничего непристойного? Похотливых старикашек тут и без вас выше крыши.

— Нет-нет, ничего подобного, — уверил ее Эрленд.

— Толстяк донимал меня вопросами, что такое я вам на уши навешала. А повар наорал на меня, будто это я воровала с его стола. Они пронюхали о нашем разговоре.

— В этом отеле каким-то образом все обо всех всё знают, — заметил Эрленд. — И при этом никто ничего толком не говорит. Довольно трудно общаться с такими людьми. Вот с вами, к примеру.

— Со мной? — Осп вошла в номер, который она убирала. Эрленд, как и в прошлый раз, последовал за ней.

— Вы отвечаете на все вопросы, и вам верят, каждому слову, потому что вы производите впечатление честного человека, и кажется, что вы говорите правду. Но вы сообщаете только часть того, что вам известно, и это тоже своего рода ложь. Для нас, полицейских, подобная форма лжи не менее предосудительна, чем обычная. Вы понимаете, о чем я?

Осп молчала, целиком и полностью сосредоточившись на смене постельного белья. Эрленд наблюдал за ней. Он не мог догадаться, о чем она думает. Осп вела себя так, будто его не было в номере. Будто она могла избавиться от Эрленда, притворяясь, что его не существует.