Галина Романова - В любви брода нет

— Или… или он заподозрил, что следующим будет он! Или просто денег захотел срубить и удрать потом. Или решил развести Геральда на бабки, а Верочки с Данилой и правда давно нет среди живых, — продолжил Назаров, судорожно схватил пачку Алены, вытряхнул оттуда сигарету, закурил и долго и натужно кашлял потом. — Черт! Что я делаю, никто не знает?!

— Нервничаешь ты, Саня, просто нервничаешь. И еще переживаешь за свою женщину и ее сына, — пояснила с грустной улыбкой Алена. — Я знаю одно, ребята. Вам нужно что-то предпринять! Геральд денег к нужному сроку не соберет. Если женщина с ребенком до сих пор жива, он, не получив нужной суммы, поспешит от них избавиться. Поэтому нужно…

— Что?! — воскликнули они оба, глядя на нее с такой надеждой, будто каждое ее слово и правда могло все сразу изменить и наладить.

— Если учесть, что у нас есть подозреваемый на роль похитителя, то просто нужно за ним проследить. Ведь где-то он их держит, а значит, ему приходится их кормить и все такое…

Саня Самойлов подскочил с дивана, подлетел к матери и поцеловал ее в висок, одобрительно пробормотав:

— Мать, ты у меня просто опер в юбке! Молодец!

— С вами кем только не станешь. — Алена, польщенная похвалой сына, довольно улыбнулась. — Давайте, ребята, собирайтесь. Вам пора.

— Что, прямо сейчас? — Сын растерянно посмотрел на часы, перевел взгляд на мать, а потом на гостя. — Чего сейчас-то?

— Времени у вас совсем уже не осталось, ребята. Поздний вечер самое подходящее время суток для преступников. Начните следить за этим Михайловым прямо сейчас. Адрес у тебя, сын, имеется. Транспортное средство не абы что, но на ходу. Так что… дерзайте. И еще вот что…

Они оба, уже успевшие дойти до входной двери и зашнуровать свои ботинки, тут же замерли и уставились на нее вопросительно.

Алена стояла в проеме двери гостиной, ухватившись обеими руками за притолоку. Она была худенькой и стройной и оттого казалась почти девочкой. Если бы не частые морщинки, прочертившие ее высокий лоб, да горестные складки вокруг рта, никогда бы в ней никто не угадал мать взрослого сына.

— Что, ма? — окликнул ее нетерпеливый Самойлов-младший, застегивая джинсовку до самого подбородка и гарцуя у двери по примеру покойного отца.

— Не смейте погибнуть, слышите!!! — Алена не хотела, да всхлипнула. — Чтобы живыми и здоровыми возвращались, а я пока… А я пока пельмешек налеплю, идет?

— Идет, Лен. — Назаров через силу улыбнулся, потоптался у порога, сделал шаг в ее сторону и проговорил: — Мы вернемся обязательно. С чего это нам не вернуться?! А ты тут пока хлопочи и еще… не смей плакать, поняла! И пельменей побольше налепи, вдруг мы не одни вернемся…

Сроку оставалось два дня.

Иван Михайлов задумчиво посмотрел на настенный календарь с симпатичными котятами, пришпиленный прямо к кухонной двери простыми канцелярскими кнопками, и растерянно поскреб заросший щетиной подбородок.

Этот срок он определил для Геральда Хитца. Срок оплаты за жизнь и свободу его сына и бывшей жены.

Срок оплаты и… расплаты. На этот день он наметил самое важное в своей жизни событие. Он наконец станет свободным. Он уедет очень далеко. У него будут деньги, позволяющие не ограничивать себя в выборе географического предела. Он будет ехать ровно столько, сколько ему понадобится. Или вообще будет ездить весь остаток жизни. Из города в город, из страны в страну. Но перед тем как уехать…

Перед тем как уехать, он сдаст их обоих. И Ингу, и Степана Баловнева, его бывшего дружка и сослуживца. У него достаточно компромата на них обоих. И это не просто слова. Он придумал кое-что получше. Кое-что пострашнее, чем просто слова, которые, как известно, к делу не пришьешь.

Два дня. Этот же срок ему отмерила и Инга.

Он никогда не был дураком, а теперь тем более. Теперь, когда она стягивала вокруг его шеи свою тонкую, искусно сплетенную ее нежными беспощадными руками удавку. Он понял это сразу, он же никогда не был дураком. Понял в тот день, в ту самую минуту, когда она позвонила и начала напрашиваться на прощальный ужин. Именно тогда Инга и надумала расправиться с ним. Не сама, нет. Руками кого-то, кому заплатила и с кем давно обсудила все детали этого простого, на ее взгляд, дела.

Он мог бы согласиться. И зазвать ее к себе в гости, и мог бы позволить ей вести свою игру, правда, до определенного предела. А потом взял бы и задушил ее. И наблюдал бы ее конец, глядя в потухающие глаза и слушая затихающее дыхание. Мог бы, но не будет. Он уже точно так же, как и она, все продумал до мельчайших подробностей и крохотных деталей, из которых всегда складывался успех его дела. К тому же ему очень уж не хотелось рисковать.

Смешно признаваться в этом самому себе, но с некоторых пор на него вдруг начал накатывать беспричинный ужас. Это могло с ним приключиться где угодно. В магазине, на заправке, а то и просто дома на диване.

Этот ужас начинался с покалывания в затылке, потом скатывался ниже и морозил между лопатками, заставляя его ежиться и встряхиваться без повода. И вот когда он заползал под ребра и стискивал ледяными щупальцами желудок, Михайлов начинал задыхаться и бояться уже по-настоящему.

Никогда он не предполагал, что с ним такое может происходить. Он не боялся почти никогда. Даже в ту ночь, когда его взял ОМОН через пару минут после того, как он избавился от пистолета, Иван не боялся. Не боялся и терпел. Терпел даже тогда, когда его дружок и подельник Степка Баловнев больно совал ему под ребра носком тупорылого ботинка и требовал правды. Они оба понимали тогда, что это игра. И Иван вытерпел и боль, и унижение, но страха-то не было тогда. Страх присутствовал теперь. Он стал пробираться даже в его сны, и две последние ночи Иван приковывал к кровати этого маленького ублюдка, чтобы было не так страшно. Помогало, но мало. Страх по-прежнему не отпускал.

Михайлов влез в холодильник, достал оттуда пакет с холодными магазинными котлетами, пакет кефира и одно яблоко. Это все он приготовил для женщины. Она с чего-то начала слабеть и кушать почти перестала, невзирая на его угрозы. Он опасался, как бы она не заболела всерьез, и однажды даже позволил ей послушать голос сына, записанный им на диктофон. Она подняла голову с груды тряпья, улыбнулась одними губами и снова улеглась на камни, затихнув и не произнеся больше ни звука.

Пора… Пора кончать с этим делом. Или Хитц платит ему, или он избавляется от сына и матери. Пускай денег будет меньше и путешествовать ему придется почти налегке, пускай. Ему нужно спешить.

И от всех остальных своих планов он не может отступиться, потому что знает: его дням ведется строгий отсчет. И ведет его Инга…

— Слушай меня. — Иван Михайлов открыл дверь в кладовку и неприязненно уставился на мальчишку. — Я уезжаю кормить твою мать, веди себя тихо. Ты понял?

Данила лишь кивнул ему. Руки его были связаны за спиной, а рот по-прежнему заклеен.

— Вот и молодец. Как приеду, искупаешься, и еще мороженого тебе куплю. Ты ведь хочешь мороженого? — Данила снова кивнул и опустил глаза. Михайлов постоял еще какое-то время на пороге кладовки и, не забыв выключить свет, ушел.

Жаль будет мальчишку, если придется его убивать. Он как-то даже привязался к нему. Но не тащить же его с собой! Нет, конечно…

Иван натянул темную куртку, надвинул на глаза темную шапку, потом вспомнил про дневную жару на улице и поменял ее на кепку с большим козырьком. Взял в руки пакет с продуктами и вышел из квартиры.

Все было нормально. До тех самых пор было нормально, пока он не вышел из подъезда. Стоило выйти — и снова накатило. Сначала затылок, потом по позвоночнику вниз и тупым ударом под ребра…

А может, это киллер, тупо подумал Михалыч, пробираясь к своей машине, еле переставляя ноги. Он следит за ним откуда-нибудь с крыши и ловит в перекрестье оптического прицела… И ловит, ловит мерзавец подходящий момент, чтобы пустить ему крохотную пулю в голову.

Нет, Инга не идиотка. Она не станет стрелять в него. Это наверняка должен быть несчастный случай. Или он утонет, как та старушка, прямо в собственной ванне. Чем не смерть для немолодого уже холостяка! Напился, влез в ванну и захлебнулся. И помочь-то нужно будет всего ничего, чуть придержав его за макушку под водой. А может, его должна сбить машина? Тоже нормально. Шел, задумался, не заметил, как светофор загорелся, и бац… и нет его, а заодно и проблем, которые он может им доставить, останься в живых. Или передозировка. Тоже достойная смерть для одинокого угрюмого мужика. Шырь в вену какой-нибудь дряни — и все в ажуре…

Иван быстро огляделся.

Две машины на парковке. Одну он знал, парень из соседнего дома всегда бросал ее на ночь. Вторая была незнакомая, но такая потрепанная, с незатонированными стеклами, просматривающимися, как аквариум. И в ней никого совсем не было. Мало ли кто это мог приехать…