Павел Стовбчатый - Зона глазами очевидца

«Что ж, возможно, его уже запустили на биржу, а не в жилзону, — подумалось мне. — Так даже проще и гораздо удобнее… Утром он снимется вместе с ночниками и как ни в чем не бывало войдет в зону».

Да, именно так я тогда подумал, не имея ещё никаких дурных предчувствий относительно Санькиной задержки, но, наоборот, с нетерпением ожидая выхода на наш в полном смысле музыкальный развод.

На всякий случай я даже прихватил Санькину пайку и сахарок, всё честь по чести, но, конечно же, понимая, что с воли он вряд ли вернётся голодным и, скорее всего, непременно припрёт ещё что-то и мне.

Выйдя на рабочий объект, я скорым шагом заспешил к нашей с Санькой деревянной будчонке-теплячку, в которой мы обитали. Увы, окошко будки было совсем темным, а из трубы не струился и малейший дымок. Мне стало ясно, что Серого там ночью не было.

Итак, его «отпуск» перевалил на четвертые сутки, и мне не осталось ничего другого, как снова ждать и гадать, но теперь уже до конца долгой двенадцатичасовой смены.

Снимались с биржи мы обычно около девяти вечера, но работу бросали примерно за час-полтора до съема, чтобы немного обогреться, обсушиться и просто отдохнуть. Наши мастера и офицеры в это время давно грелись по кабинетам и бытовкам, будучи хорошо осведомленными о местонахождении хозяина, то бишь Тюкина, и его физическом состоянии…

Тюкин, как я говорил, нет-нет да и делал внезапные набеги на биржу и гонял там всех подряд, включая и офицеров. Попадаться ему на глаза после того, как он принял дозу горячительного, считалось делом гибельным…

Часов около семи вечера, когда небольшая часть бригад уже вышла из зоны на биржу по шестичасовому разводу, ко мне в будку неожиданно заскочил мой давний знакомый Толя Бочкарев, Боча, которого я не видел недели две, а то и более.

— Здор-рова, Пашок, и привет председателю! — дурашливо, следуя своей старой привычке, поздоровался он со мной прямо с порога и, стряхнув ноги от снега, подскочил к раскаленной печке.

— Здорово, аферист! — с усмешкой поздоровался с ним и я, одним только тоном намекая на возможную некую нужду, пригнавшую его ко мне. Толяша был большой любитель поиграть в картишки на деньги и потому частенько попадал в очень сложные лагерные ситуации. Он исправно и в срок платил все свои долги, но давалось это ему весьма тяжело и нервозно…

— Да нет, Паша, не угадал… — мгновенно расшифровал он мой тон и добавил: — Завязал я с игрой, завязал наглухо.

— Ну тогда все о'кей, дал маху!

— Смена вот вышла, браток… Плохие новости вообще-то… — как-то кисло и вяло промычал Толя не своим голосом. — Плохие…

— Плохо — это тоже хорошо, Толяша, не пей кровь и ставь «самовар», если хочешь глотнуть чифиря. Что за новости там ещё? — всё же поинтересовался я, зная, что Боча любит тянуть кота за хвост и ломаться, как девочка, когда ему непременно надо что-то «выморозить».

Боча сидел при мне уже третий срок, и все три были по трёшке. Последний раз он пробыл на воле ровно пять суток, и его чисто шофёрская душа вновь потянулась к черной, сверкающей лаком «Волге»…

Через три месяца Толяша пришёл этапом в зону и попал в ту же самую бригаду, где был в прошлый срок.

Толю Бочкарева из Кунгура знали очень многие люди, и в основном из-за его неунывающего лица и приколов… Одно время он работал бригадиром разделочной бригады и как-то, рассердившись на администрацию за явный грабеж после обычного, пятидесятипроцентного, по закону, Толяша сдуру тисканул в наряды то, до чего не додумался бы и сам Михаил Жванецкий. На одном из бланков, в середине, где указывают вид работ, он записал следующее: «Закат солнца вручную». Далее чин по чину и как обычно шли нормы, расценки и кубатура «закатанного вручную». На нашей бирже действительно выполнялась тьма ручной работы, и потому мастера и начальники всегда бегло просматривали само описание работ, привычное и надоевшее, но очень внимательно изучали объёмы… Запись эта прошла как по маслу, и подписанные всеми биржевыми и самим Сучк°й наряды легаи на стол в бухгалтерии. Вот тут-то и началась настоящая комедия. Молодая, неопытная операционистка сразу не сообразила, что означает слово «солнце», и, подумав, что это очередной жаргон бригадира-зека, вставленный им по запарке и автоматически, обратилась за разъяснением к своей старшей подруге и коллеге. Та, естественно, округлила глаза от изумления, но, веря подписям начальства, призадумалась тоже. Таким образом, дело дошло до справочников и самого главбуха! Далее помог телефон…

Толяше врезали пятнадцать суток ШИЗО и моментально отстранили от бригадирства, а прикол пошел гулять по лагерю и, ясно, по поселку.

Таким вот странным образом прославился Толя в зоне…

«Самовар» он поставить не отказался, а с объявлением новостей по-прежнему не торопился. Я не выдержал затянувшейся игры в молчанку и немного «накатил» на Толю.

— Ты чё темнишь, бродяга, или говори прямо, или брось вообще этот «базар»! От мусоров, что ли, услышал чё?

Я предположил именно это, но никак еще не связывал Толины новости с Серым.

— Угу… — буркнул Боча в ответ и опять без пояснений.

— А где Серый, Паша? — наконец спросил он в лоб и внимательно посмотрел на меня.

— А почему ты спрашиваешь о нём? — опешил я, совсем не ожидая подобного вопроса.

— Дело в том, что он вроде как свалил с зоны или что-то в этом роде. Говорят с концами, Паша, с концами… Менты же утверждают, что его «связали» за забором. Так я случайно слышал, ты угадал, от мусоров, да…

Толяша выдержал небольшую паузу и вновь продолжил:

— Ну я и подумал — зайду к Паше, вы с Серым кенты, а тут побег… Всяко ведь бывает, вдруг и на тебе как-то отразится… «Параша» это или нет, но я решил цинкануть тебе на всякий случай, не помешает. Сам знаешь, Пашок, тюрьма…

Толька замолчал, а у меня запершило в горле. Я не мог ничего сразу сообразить, а точнее, связать только что услышанное с тем, что знал в действительности, и потому тупо пялился на Бочу.

— Как свалил? Где его взяли, Толя?! — спросил я у него после того, как немного сориентировался и понял, что к чему. — Они говорили что-нибудь?!

— Нет, — мотнул головой Боча. — Я ничего толком не знаю, но по зоне уже пошел слух, что в посёлке, у женщины… Болтали, что ночью, Паша. Вообще разговоров много… но люди боятся говорить. Его вроде сильно искусали собаки… — Боча приставил два пальца к горлу. — По зеленой на больницу вроде увезли, он не в БУРе, нет. Повезло ещё бедолаге, хотя… — Толька внезапно запнулся.

— Что хотя, что хотя?! Договаривай, ну! — вскочил я с лавки, уже догадываясь, какую иезуитскую шутку сыграл Сучка с Серым…

— Хотя, может, лучше быть убитым сразу, чем забитым и изорванным в клочья псами, — быстро пояснил Толька, видя мое возбужденное состояние. — Бр-р-р! — содрогнулся он всем телом.

— Но он хоть жив или нет, что они говорили?! Козлы, какие козлы, Толя!!! — Мне хотелось выть от полного бессилия и боли за Саньку, Я уже ни в чем не сомневался и точно знал, что не ошибаюсь в своих предположениях и догадках. Никаких случайностей и ошибок, нет!

Это был самый настоящий, истинный Сучкин почерк, его оскал, его гробовая хозяйская «чекуха», стереть которую не в силах никто! Он не мог простить унизительных уколов какому-то вонючему зеку, преступнику и врагу, мерзавцу и скотине без службы и звания. Не мог не отомстить рабу за столь явное, позорное поражение при всех. Только не это. Разве обязательно держать свое слово перед тем, кто давно вне закона и сам живет по неписаным законам какой-то там собственной, а Не государственно-официальной части? Тюкин до конца остался верен себе и получил полное удовлетворение — раб получил свое, Так я подумал тогда — и не ошибся.

Как мне стало известно чуть позже, все было исполнено в лучших традициях ГУЛАГа, как бывало раньше, и спустя два дня после разлетевшегося по зоне известия Серый скончался от полученных побоев и ран в нашей управленческой больнице.

Я сумел выяснить через некоторых сочувствующих людей истину, которую, увы, и при желании невозможно было доказать и предъявить кому бы то ни было из властей предержащих. Мне даже удалось осторожно связаться с той немолодой уже женщиной, Клавдией Н., сын которой тоже погиб когда-то на поселении в тайге, у которой нашёл свой последний приют Серый. Она работала на железной дороге и имела лишь косвенное отношение к системе. Я не разговаривал с ней сам, но она рассказала всю правду верующему бесконвойнику Васе Святому, который бескорыстно согласился помочь мне в выяснении всех обстоятельств гибели Саньки.

Как поведала Клавдия, солдаты охраны и два оперативника ворвались в ее дом поздно ночью, уже на вторые сутки Санькикого пребывания на воле. Поднятые с постели по тревоге, они были свирепы и злы, как и их откормленные обученные псы. Клавдия очень перепугалась и потому долго не решалась открыть дверь стучащим, и, лишь когда те пригрозили, что выломают дверь вместе с петлями и косяком, Серый, видимо уже догадавшийся об истинной причине ночного налета, сам подошел к порогу и открыл ее настежь.