Кен Бруен - Стражи

— Это и были полицейские.

— Брешешь.

— Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.

— Господи! — Он сел — выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, — потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: — Здесь то, что тебе может понадобиться.

— А выпить?

Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:

шесть апельсинов

плитка шоколада

коробка печенья

дезодорант

пижама

четки.

Я вынул четки и спросил:

— Чего тебе наговорили про мое состояние?

Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.

— Да благословит тебя Господь! — сказал я.

Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.

— Крепко.

Шон кивнул и вроде задремал.

— Эй! — закричал я.

Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:

— Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?

Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:

— Где Саттон?

Шон отвернулся, и я насторожился:

— В чем дело? Давай выкладывай.

Он повесил голову и что-то пробормотал.

— Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.

— Был пожар.

— Боже!

— С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.

— Когда?

— Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили.

Я покачал головой. Это я плохо придумал. Виски плескалось у меня за веками.

— Что, черт возьми, происходит? — воскликнул я.

Снова появился врач и сказал:

— Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.

Шон встал, положил руку мне на плечо:

— Я еще приду сегодня.

— Меня здесь не будет. — Я спустил ноги с кровати.

Врач забеспокоился:

— Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.

— Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?

— ВСВ?

— Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?

У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения — так хотелось выпить пива. Много-много.

На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:

— Джек, будь разумным.

— Разумным? Это не по моей части.

Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:

— Ты настоящий придурок.

Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:

— Я предпочитаю Кэти Рейхе.

Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь. Я спросил:

— Я приехал слишком рано?

Она неохотно отложила книгу:

— Еще полчаса. Можете пока погулять.

Что я и сделал.

Монастырь Бедной Клары стоит в самом центре города. Здесь каждое воскресенье в половине шестого утра бывает месса. Такое впечатление, что переносишься лет на пятьдесят назад.

Или вообще в Средневековье.

Сам обряд, запах ладана, латинские интонации погружали в благодать, описать которую невозможно.

Я не знал, почему прихожу сюда. Спросите меня, во что я верю, и я потянусь к газете, где есть расписание скачек. Как-то я, не подумав, рассказал об этом Кэти Б. С тех пор она меня все время дразнит.

— В чем дело? Можно подумать, ты язычница.

— Я буддистка.

— Ну видишь, о чем я? С чего бы тебе сюда приходить?

— Это как в телесериале «Возвращение в Брайдсхед».

— Что?

— В Англии католицизм исповедуют немногие избранные. Ивлин Во, Грэм Грин и так далее.

Она меня утомила. Сейчас я смотрел, как она приближается к монастырю. Я ее предупредил:

— Оденься соответствующе. Не на гулянку собралась.

На ней было длинное платье. Вполне годится для бала в «Банке Ирландии», но для мессы? Затем я заметил ботинки, те самые, и сказал:

— Ботинки!

— Я их почистила.

— Но они синие.

— Монахиням нравится синий цвет.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела «Агнцы Божьи».

Тут она заметила мой нос, пальцы в гипсе и подняла брови. Я все рассказал. Она восхитилась:

— Вот здорово.

— У тебя что, крыша поехала?

— Как ты думаешь, они за мной придут?

— Нет никаких «они»… просто совпадение.

— Ну да… как же.

Зазвонил колокол. Кэти спросила:

— Откуда я узнаю, что надо делать?

— Делай то же, что и я.

— Тогда нас обоих выставят.

Внутри маленькой церкви было тепло и уютно. Кэти схватила листок со словами гимнов и взвизгнула:

— Они тут поют!

— Это не для тебя.

Но я ошибся.

Прихожане пели гимны хором. Кэти — громче всех. Когда месса закончилась, к нам подошла монахиня и поздравила ее, сказав:

— Хотите как-нибудь еще спеть в воскресенье?

Я тут же вмешался:

— Она не наша.

Кэти и монахиня посмотрели на меня с глубоким презрением. Я отошел в сторону.

Прибыл отец Малачи. Не успел слезть с велосипеда, как закурил сигарету.

Я сказал:

— Ты опоздал.

Он улыбнулся:

— Куда опоздал?

Малачи был очень похож на Шона О'Коннери минус

загар

гольф.

Я не назвал бы его другом. У священников другие привязанности. Я знал его с детства. Он оглядел мои раны и сделал вывод:

— Все пьешь?

— Это тут ни при чем.

Он вынул сигареты. Хорошие. Бело-зеленая пачка. Крепкие, как пинок мула, и настолько же смертельные.

Я заметил:

— Ты все куришь.

— Я и Бет Дэвис.

— Она умерла, между прочим.

— Я это и имею в виду.

Он проследил за двумя монахинями и заметил:

— Шик-блеск

— Что?

— Аккуратистки. Тут им нет равных.

Я огляделся.

— Как сейчас церковь относится к самоубийству?

— Собрался покинуть нас?

— Я серьезно. Все еще не разрешают хоронить самоубийц около церкви?

— Ну ты здорово отстал от жизни, Джек

— Это ответ?

— Нет, это печальный факт.

Мы с Кэти Б. перекусывали на природе. Под Испанской аркой. Ели китайскую еду и смотрели на воду. Она сказала:

— Я сделала отчет.

— Давай сначала поедим.

— Ладно.

Я кинул несколько кусков курицы лебедям. Похоже, им не очень понравилась китайская кухня.

Подошел пьянчуга и попросил:

— Дай пятерку.

— Я дам тебе фунт.

— Ладно, только евро не давай.

Он загляделся на еду, я предложил ему мою порцию. Он неохотно взял и поинтересовался:

— Иностранная?

— Китайская.

— Через час снова есть захочется.

— Но у тебя ведь есть мой фунт.

— И мое здоровье.

Он зашаркал прочь и начал приставать к каким-то немцам. Они его сфотографировали.

Кэти сказала:

— Можно я тебе кое-что расскажу, прежде чем делать отчет?

— Валяй, я люблю слушать.

Она заговорила:

— Мой отец был посредственным бухгалтером. Он почти до пятидесяти лет проработал, и его ни разу не повысили. Мать непрерывно грызла его. Лучше всего помню, что у него было десять костюмов. Все совершенно одинаковые. Мать их ненавидела. Ирландцы про таких, как она, говорят: «ужас Господний». Он всегда был ко мне добрым и щедрым. Мне было девять, когда его выгнали с работы из-за пьянства. А мать выгнала его из дому. Он забрал свои десять костюмов и ушел жить на вокзал Ватерлоо. Он жил там, в тоннеле. Надевал чистый костюм и выбрасывал его, когда он становился грязным. В своем последнем костюме он шагнул под поезд, который выходил из Саутхэмптона в 9:05.

— Экспресс.

— Из-за матери я его ненавидела. Но когда я сообразила, что она такое, я начала его понимать. Я где-то прочла, что мать Хемингуэя послала ему ружье, из которого застрелился его отец. После смерти матери я разбирала ее вещи и нашла расписание вокзала Ватерлоо. Похоже, она рассчитывала на такой финал.

Она плакала, слезы катились по лицу и падали в вермишель, стекали, как дождь по стеклу. Я открыл одинокую бутылку вина и протянул ей.

Она отмахнулась:

— Я в порядке. Ты по-прежнему ничего не смыслишь в технике?

— Да.

— Тогда постараюсь объяснить попроще. Я ввела в компьютер кое-какие данные насчет самоубийств среди подростков и два раза попала в точку. Когда-нибудь слышал о Плантере?

— Который делает арахисовое масло?

— Нет, у него огромный магазин «Сделай сам» на задах площади Короля Эдуарда.

— Там, где сейчас новый «Даннес»?

— Да.

— Черт, площадь Короля Эдуарда! Слушай, это же самый центр города. Как это по-ирландски!

Она смерила меня взглядом:

— Из трех самоубийств среди подростков три девушки работали там хотя бы не полный рабочий день.

— И что?

— А то, что странно это. Хозяин, Бартоломео Плантер, — переселившийся шотландец. Денег навалом.